Джек Керуак - Бродяги Дхармы Страница 33

– Не пил бы ты столько, – сказал Джефи, – нам же еще в Беркли, на лекцию и дискуссию в Буддистский центр.

– Ой, да не хочу я никуда, хочу пьянствовать в аллейках.

– Но тебя же люди ждут, в прошлом году я читал им твои стихи.

– Ну и что. Смотри, как туман летит над деревьями, смотри, какое винцо замечательное, разве не хочется петь на ветру?

– Нет, не хочется. Между прочим, Рэй, Какоутес говорит, что ты слишком много пьешь.

– А-а, язвенник. А думаешь, откуда у него язва? Потому что сам пил больше всех. У меня что – язва? Ни в коем разе! Я пью для радости! А не нравится, что я пью – иди без меня на свою лекцию. Я у Кофлина подожду.

– Ради какого-то вина все пропустишь.

– Истина в вине, черт подери! – заорал я. – Будешь?

– Нет!

– А я, пожалуй, выпью, – и я осушил бутылку. Мы вернулись на Шестую улицу, где я немедленно заскочил в тот же магазин и купил еще пузырь. Захорошело.

Джефи огорчался.

– Как ты собираешься стать хорошим бхикку или даже Бодхисаттвой Махасаттвой, если ты постоянно пьян?

– Не помнишь, что ли, последнюю картинку из «Быков», где он напивается с мясниками?

– Да как же можно постичь собственное сознание, когда в голове муть, во рту вонь, а в желудке дрянь?

– Ничего не муть и не дрянь, я прекрасно себя чувствую. Могу сейчас запросто взлететь в этот серый туман и летать над Сан-Франциско, как чайка. Слушай, я тебе не рассказывал про здешний скид-роу? – я ведь жил тут…

– Я сам жил в таких местах в Сиэтле и все это знаю.

Неоновые огни магазинов и баров сияли в сером сумраке дождливого вечера. Я чувствовал себя великолепно. Постригшись, мы зашли в магазин «Доброй воли» и стали рыться в контейнерах, выуживая то носки, то фуфайку, то ремень, понабрали кучу шмотья за какие-то пенни. Бутылку я заткнул за пояс и то и дело к ней прикладывался, к вящему отвращению Джефи. Потом мы залезли в нашу колымагу и покатили в Беркли, через дождь, через мост, к коттеджам Окленда и затем в его центр, где Джефи хотел найти мне подходящие джинсы. Целый день искали мы поношенные джинсы на меня. Я постоянно предлагал ему вина, наконец он чуть-чуть поддался, отхлебнул глоточек и показал мне стихи, написанные, пока я стригся: «Современный парикмахерский колледж, Смит закрывши глаза подвергается стрижке, боится, что будет ужасно за 50 центов, студент-парикмахер оливковокож, надпись на куртке – «Гарсиа», два беленьких мальчика в креслах, один – перепуганный, лопоухий, скажи ему: «ты уродливый маленький мальчик с большими ушами», – он расплачется, бедный, и это даже неправда; другой тонколицый сознательный сосредоточенный джинсы в заплатках стоптанные ботинки смотрит – нежный, страдающий мальчик, а в зрелости станет жестким и жадным, мы с Рэем с бутылкой портвейна внутри во всем городе нет подходящих ношеных «левисов» стрижка в скид-роу карьеры пожилых парикмахеров здесь начинаются ныне в цвету».

– Вот видишь, – сказал я, – если б не вино, ты не написал бы стишок.

– Да ну, написал бы все равно. Нет, ты все время пьешь, не знаю, как ты собираешься достичь просветления, удалиться в горы – ты постоянно будешь спускаться в город и пропивать все деньги, а под конец будешь валяться где-нибудь в луже, смертельно пьяный, тут-то тебя отсюда и заберут, а в следующей жизни сделают непьющим барменом, чтоб карму уравновесить. – Он действительно волновался и переживал за меня, но я пил дальше.

Когда мы добрались до альвиного коттеджа и пора было идти на лекцию в Буддистский центр, я сказал:

– Давай я лучше тут посижу, подожду и попью себе спокойно.

– Ну-ну, – сказал Джефи, мрачный как туча. – Как знаешь.

Он отсутствовал два часа. С горя я, пожалуй, хватил лишку, но твердо решил держаться, не отключаться и что-то этим доказать Джефи. Уже стемнело, когда он внезапно прискакал, пьяный в стельку, с криком: «Представляешь, Смит! Прихожу я на буддистскую лекцию, а там все пьют сакэ из чайных чашек! Все эти сумасшедшие японские святые! Ты был прав! Это не имеет значения! Мы все напились и беседовали о праджне! Так здорово было!» И больше он со мной никогда не спорил.

28

Настала ночь проводов. Я без особой радости улавливал долетающие снизу звуки подготовки к большому приему. «О Господи, общительность – просто широкая улыбка, а широкая улыбка – всего лишь зубы; хотел бы я остаться здесь, наверху, в добре и покое». Но кто-то принес вина, и это меня расшевелило.

Той ночью вино текло с холма рекой. Во дворе Шон сложил из бревен гигантский костер. Майская ночь выдалась ясной, звездной, теплой. Пришли все. Вскоре, как обычно, вечеринка явно разделилась на три части. Я в основном сидел в гостиной, где крутили пластинки Кэла Чайдера и танцевало много девиц, а мы с Бадом и Шоном барабанили по перевернутым кастрюлям и жестянкам; иногда к нам присоединялся Альва со своим новым приятелем Джорджем.

Во дворе было потише, там куча народу сидела у костра на приготовленных Шоном длинных бревнах, а на доске было накрыто угощение, достойное короля и его голодной свиты. Здесь, у костра, вдали от исступленных барабанов гостиной, Какоутес вел с местными остряками беседы о поэзии, примерно в следующих тонах:

– Маршалл Дэшилл слишком ухаживает за своей бородой и раскатывает на «мерседес-бенце» по всяким коктейль-парти в Чеви Чейз и у Иглы Клеопатры, О.О.Даулера возят по Лонг-Айленду в лимузинах, а летом он разоряется на Сент-Марк-Плейс, Таф Шит Шорт, увы, наконец-то стал щеголем Сэвайл-Роу, в котелке и жилетке, а про Омара Тотта и говорить нечего. Альберт Лоу Ливингстон знай раздает автографы на экземплярах своих романов да шлет рождественские открытки Саре Воан; Ариадне Джонс докучает компания «Форд»; Леонтина МакДжи говорит, что уже стара, кто же остается?

– Рональд Фербенкс, – сказал Кофлин.

– Думаю, что единственными настоящими поэтами, вне сферы данного дворика, являются Доктор Мьюжл, который сейчас, наверное, бормочет, задернув занавески, у себя в гостиной, и Ди Сэмпсон, но он слишком богат. Остается кто? – наш дорогой Джефи, который отбывает в Японию, наш завывающий друг Голдбук и мистер Кофлин, известный остроумец. Ей-Богу, единственный здесь нормальный поэт – это я. У меня, по крайней мере, честное анархистское прошлое. Я хоть, по крайней мере, что-то в жизни видел, я прошел огонь, воду и медные трубы и знаю, что такое протест. – Он разгладил усы.

– А Смит?

– Не знаю, по-моему, это бодхисаттва в худшем смысле слова, больше ничего сказать не могу. – (В сторону, ухмыляясь: «Он всегда слишком пьян».)

Приехал и Генри Морли, ненадолго, и вел себя очень странно: сидел на отшибе, листая комиксы «Псих» и новый журнал под названием «Хип», и скоро ушел, заметив: «Сосиски слишком тонки, как вы полагаете – знак ли это времени, или Армор и Свифт используют бродячих мексиканцев?» Никто не говорил с ним, кроме меня и Джефи. Жаль, что он так рано ушел, как всегда неуловимый, как призрак. Причем по случаю торжества он приоделся, пришел в новом коричневом костюме, – а потом вдруг раз, и ушел.

Тем временем на холм, где качались на ветвях звезды, то и дело ускользали парочки в поисках уединения, или просто поднимались небольшие компании с вином и гитарами, чтоб устроить у нас в хижине сепаратную пьянку.

Ну и ночка была. Наконец приехал после работы отец Джефи, это оказался плотненький коротышка, очень похожий на Джефи, слегка лысеющий, но весьма энергичный, такой же заводной, как сын. Он тут же пустился плясать бешеную мамбу с девчонками, под мой неистовый аккомпанемент на жестянках. «Давай-давай!» Отчаянный танцор, каких мало: как он клонился назад, до последнего, чуть не падая, вихляя бедрами, потный, усердный, улыбающийся, довольный, – в жизни не видал такого безумного папаши. Только что он испортил на дочкиной свадьбе всю музыку, ворвавшись на чинную лужайку на четвереньках, в тигровой шкуре, с лаем кусая дамочек за пятки. Теперь он схватил длинную девицу, футов шести росту, по имени Джейн, крутил ее и вертел и едва не опрокинул книжный шкаф. Джефи, сияющий, бродил от одной компании к другой с большой бутылкой вина. Постепенно гостиная перетянула костровую группировку, и вот уже Сайке лихо отплясывала с Джефи, потом подскочил Шон и закружил ее, да так, что она хлопнулась якобы в обморок прямо на нас с Бадом – мы сидели на полу и барабанили (мы с Бадом, как всегда без девушек, невозмутимые) – и секунду спала у нас на коленях. Мы же, как ни в чем не бывало, попыхивали трубками и лупили по кастрюлям. Полли Уитмор хлопотала на кухне, помогая Кристине, и даже сама испекла вкуснейшее печенье. Я видел, что она одинока, потому что Сайке здесь, и Джефи не с ней, и я подошел и обнял ее за талию, но она посмотрела на меня с таким ужасом, что я не стал продолжать. Кажется, она меня боялась. Была и Принцесса со своим новым парнем, и тоже дулась в углу.