Ульяна Гамаюн - Ключ к полям Страница 33

— Люнечка, выпей, будь умницей, — приговаривал вкрадчивый Тим.

Чио приоткрыла рот. Я поднесла стакан еще ближе и содрогнулась, услышав, как он стукнулся обо что-то твердое.

— Она зубы сцепила, как в прошлый раз, — прошептал Лева.

— Молчи, — огрызнулся Тим. — Люня, малыш, ты всегда меня слушалась, правда? Даже когда не стоило слушаться. Я ведь твой лучший друг. И Жужа с Левой. Мы хотим тебе только добра. Выпей это, и все пройдет.

Чио завертела головой. Из воспаленных глаз хлынули слезы.

— Птица, птица, птица, — хрипела она.

— Это лекарство от птиц. Выпей, и они больше не вернутся. Выпей, ну же.

Я снова поднесла стакан к ее губам. С гримасой боли и страха она твердила:

— Птица, птица, птица…

— Ну хватит! Пей! — Тим выхватил у меня стакан и прижал голову Чио к подушке.

— Не нужно! — взмолилась я. — Неужели нельзя без этого? Посмотри, как она мучается… Она не станет пить.

— Это мы еще посмотрим. Не хочет по-хорошему, будет по-плохому.

— Как? Выбьешь ей этим стаканом зубы?

— Выбью, если понадобится!

В этот момент Чио изогнулась, боднула Тима и, высвободив руку, отпихнула стакан. Треснув, он покатился по ковру, оставляя на веселом узоре темный жутковатый шлейф. Чио затихла и прижалась к Тиму.

— Ничего ты не выбьешь, — сказал Лева, провожая стакан восхищенным взглядом. — И вообще… Нужен Бип.

— Ты прекрасно знаешь, что он в «Язычке Коломбины».

— Где? — удивилась я.

— Видишь ли, это клуб, где куча Фантесок, Смеральдин, Фьяметт, юных и не очень влюбленных, но ни одного мало-мальского Арлекина.

— То есть?

— То есть куча кринолинов и ни одного гульфика.

— Он хочет сказать, что это клуб для лесбиянок, — сказал Лева.

— Ну да, цветочки золотистые, волны кудрей прекрасных и так далее, и тому подобное.

В этот момент дверь тихонько отворилась, и в комнату мягко скользнул аккуратный и тихий Черныш.

— О, Черныш! Как мы рады… — подскочил, рассыпаясь в любезностях, Лева.

— Ну наконец-то! Я думал, ты никогда не придешь, — сказал Тим.

Чио вскрикнула, стала вырываться из цепких Тимовых объятий. Минут десять ушло на то, чтобы заставить ее признать старого знакомого. Переложив свое мокрое бремя на толстые плечи Черныша, мы вышли в коридор.

— А что, позвонить ему нельзя? — зашептала я.

— Мобильный, разумеется, отключен.

— А если позвонить по городскому, в этот клуб?

— Занято. Там все время занято.

— Надо же, «Язычок Коломбины»… А где это?

— В центре. — Закурив, Тим уселся на мое одеяло.

— Да нет, это вообще на набережной, — замотал головой Лева.

— Не на набережной, а на Гагарина, сразу за «Макдоналдсом».

— Точно, на набережной — «Балаганчик», — вспомнил Лева.

— В черепушке у тебя балаганчик. Ладно, все это не важно, — устало протянул Тим. — А важно то, что заведение это закрытое, самое закрытое из всех закрытых, и таким отъявленным маскулиновым отродьям, как мы с тобой, туда путь заказан.

— Туда не пускают мужчин? — спросила я.

— И даже некоторых женщин.

— Некоторых?

— Тех несчастных конформисток, что по слабоумию продолжают интересоваться подлецами мужеского полу.

— И как же можно вычислить, кто «слабоумный», а кто нет?

— У них это на лбу выведено, огненными литерами. К тому же, там в дверях стоят две большие купальщицы, в духе Пикассо, и одним взглядом ставят тебе диагноз.

— А как же Бип?

— Бип — статья особая. Он для них подружка, сын полка и мать Тереза в одном лице. Вот и сегодня там, кстати, День рождения какой-то не то Сони, не то Мартовской зайчихи.

— Ты говоришь, вас туда не пустят…

— Вот именно, Жужонок.

— Но туда пустят меня.

Тим ухмыльнулся, махнул рукой. Потом, присмотревшись ко мне, посерьезнел.

— Ты это серьезно, Жужуньчонок?

— Серьезнее некуда.

— Да брось! Не смеши народ! Они тебя живьем слопают… Да ты посмотри на себя, блаженная! Тоже мне, Сапфо.

— А что, по росту подходит…

— А ты, Дылда, не вмешивайся.

— Я, конечно, не фиалкокудрая, но слопать меня не так-то просто. Я еду.

— Нет, не едешь.

— И я с ней, — загорелся Лева, с опаской глядя на дверь, за которой поскуливала Чио.

— Ни-ког-да, — отрезал неумолимый Тим.

— А что, это идея, — подхватила я. — Ну подумай, Тим: кто-то должен остаться дома: Черныш сам не справится. От меня мало толку, а Лева на грани обморока.

Лева энергично закивал:

— А если он поедет, будет кому в случае чего отомстить за мою смерть.

— Никто никуда не поедет, — отчеканил Тим и затушил окурок.

Через десять минут мы с Левой уже вовсю обсуждали «Диспозицию к атаке неприятельской позиции позади „Макдоналдса“, 20 июля 2006 года» на заднем сиденье такси. Так как неприятель опирается левым крылом своим на автобусную остановку, а правым крылом тянется вдоль китайской стены девятиэтажек, позади находящихся там каштанов, а мы не превосходим нашим левым крылом его правое, а еще менее — левое, то выгодно нам атаковать сие последнее неприятельское крыло, особливо если мы проникнем внутрь опасного притона «Язычок Коломбины» (далее просто Притон) и, внеся сумятицу в стройные ряды врага (далее просто Врага), опрокинем если не эти самые ряды, то хотя бы пару стаканчиков чего-нибудь согревающего. Впрочем, Леве стаканчики не светили. Оставаясь на стреме, он должен был согреваться огнем собственной самоотверженности и другими подручными средствами, не забывая о сонном шофере и его буланом коне. Я в свою очередь не менее стройными, чем у Врага, рядами марширую ко входу и далее, мимо купальщиц, в самые недра Притона, внутренняя топография которого ни Тиму, ни Леве хорошо известна не была, и посему некоторые навыки герл-скаута (съедобные травы, огонь без спичек, знание сторон света, всех двух) мне не повредят. В качестве эпилога, дабы ослабить напряжение, вызванное усиленной работой мысли, Лева рассказал, что же все-таки произошло и какого черта.

— Я уже спал, когда она прибежала на кухню (Лева спит на кухне), голая, скользкая, как русалка, с мокрыми волосами, и стала кричать про какую-то черную птицу. Я не переношу крик, ты знаешь, а женские заплаканные лица меня просто сводят с ума. Она так рыдала, я никогда не видел, чтобы так рыдали: еще немного — и разлетится на куски. Я закутал ее в свою простыню и отвел в ее комнату. А она все плакала, все кричала… Из ее бормотания я понял только, что она принимала ванну, а когда вынула пробку, увидела, точнее, ей показалось, что увидела, как на нее снизу смотрит какая-то птица — «черная птичка» по ее словам — и что эта птица отвратительно пропищала, чтоб ее выпустили. Я попытался дать ей воды, думал, это ее успокоит немного. А она завизжала еще громче и разбила чашку. Это был кошмар… Потом вернулся Тим и тоже стал расспрашивать и уговаривать ее выпить успокоительное, но она мотала головой, кусалась и била стаканы, один за другим… Потом потребовала, чтоб мы вынули птицу, что она там задохнется, утонет, будет пищать всю ночь. Я сходил в ванную, ну, мало ли что. Никакой птицы там конечно же не было… А дальше она уже ничего не просила, а просто кричала и плакала, и Тим сказал, что сходит к тебе и мы попробуем впихнуть в эту несчастную успокоительное. Ну, а дальше ты знаешь.

Черная птица, значит… Я тоже иногда представляла себе, стоя под душем, что на меня снизу кто-то смотрит — наша сюрреалистическая ванна располагает к такого рода фантазиям. В трубах, особенно по ночам, частенько раздаются заливистые трели, но трели воды — не птиц и не рыб, это я понимала четко.

В начале второго мы подъехали к «Коломбине». Теперь я вспомнила это странное сооружение: на моей памяти здесь влачил жалкое существование обшарпанный и зловонный ресторанчик. А еще раньше, в начале прошлого века, это приземистое и круглое, как пасочка, строение было водонапорной башней и служило своеобразным маяком для неприкаянных скитальцев по местным болотам (одинокое око в ночи). И вот теперь все болота и стремнины осушены язычком дель-артовской кокетки. Сердечно распрощавшись с Левой и водителем, я решительным аллюром двинулась на штурм Притона. Вокруг не было ни души. На западе, за зеленой стеной каштанов, хлопали на ветру знамена Макдоналдса. Ночь была необыкновенная: звезды, кометы, темно-синее небо, сверчки. Дорожка к зловещей башне, вымощенная разноцветными ромбами, ярко освещалась цепочкой веселых фонарей — лимонных, белых и ярко-желтых. Узкие витражные окна лучились домашним теплом и уютом. Тем лучше: значит, сытый враг храпит у камелька. Опрокинем в два с половиной счета! Или так же быстро убежим.

У входа обнаружились анонсированные «купальщицы» — дородные Коломбины в черных полумасках и плащах, розовощекие и, судя по всему, безъязыкие (вроде тех немых рабов, которыми обзаводились мнительные тираны прошлого и борцы за свободу вроде Эдмона Дантеса). Начало было неплохое: меня не разорвали на части, не ранили, даже не глянули в мою сторону, пропустив мимо ушей (еще и глухие?) отчаянный грохот, когда я в радостном ослеплении задела локтем створку входной двери. Внутри было гулко и странно, как в обитом замшей сундучке («Сундучок Коломбины»?). Разноцветные ромбы ковров, такие же, как у немых привратниц на платьях, впитывали все звуки, светильники из разноцветного стекла задавали тот же узор на лиловых стенах, украшенных баутами, масками дам, докторов, усатых гаттов и улыбчивых вольтов; между комнатами — витражные перегородки с буколическими сценками из итальянской комедии (фигуры в парке, волшебницы, тайные свидания, галантные сцены, девушка с письмом, влюбленный Арлекин, маскарад, фейерверк, Пьеро и дама, Арлекин и дама, Арлекин и смерть…), и где-то далеко — приглушенная музыка. Одному Пульчинелле ведомо, сколько часов мне пришлось бы блуждать тенистыми комнатами, среди фейерверков и париков, если бы в одной из них я не наткнулась на коренастенького бульдога, который отчаянно и злобно заголосил. Секунду спустя, небрежно отпихнув перегородку с кавалером в лодке и дамой на острове, в комнату влетела затянутая в корсет толстушка с пунцовыми губами. На смело декольтированной могучей груди ослепительно блестела огромная, под цвет платья, винно-красная мушка (огромная настолько, что и не мушка даже, а муха).