Евгений Шкловский - Фата-моргана Страница 33

Но в Борисе, похоже, жила страсть – не мог он пройти равнодушно мимо бездомного животного. И если то проявляло к нему хоть малейший интерес и тем более симпатию, то он тут же делал из этого вывод, что оно не должно оставаться бесприютным и его персональный человеческий долг – взять животное на свое попечение, обогреть и обиходить. Надо сказать, ему было безразлично, большая собака или маленькая, пушистая или короткошерстная, с длинной или короткой мордой (равно и кошки, хотя собакам он отдавал предпочтение), нет, тут он особенно не эстетствовал. Хочет собака жить с ними, пусть живет, не жалко. И по мере приближения к вершинам успеха и расширения финансовых возможностей, животные тоже прибавлялись, заполняя их значительно увеличившуюся жилплощадь.

А что же Анна?

Как уже было сказано, она с пониманием относилась к этой мужниной страсти-странности, отчасти и сама была такой, потому что человек не должен замыкаться на себе, а животные – та недостающая часть природы, которая нужна для нормального самочувствия.

Конечно, нелегко, все-таки она тоже работала от звонка до звонка (на телевидении), а потому после возвращения домой ей хотелось прилечь, посмотреть интересную киношку или даже просто почитать книжку, уютно закутавшись в плед под мягким желтым светом торшера. А вместо этого, в дождь, снег и ветер приходилось выводить на прогулку всю свору, тянущую в разные стороны поводки и натирая нежную ладонь до грубых кровоточащих мозолей.

Утром, правда, это брал на себя Борис (вечером он возвращался поздно), что давало возможность Анне немного понежиться в теплой постели. Но кормежка и уборка квартиры все равно оставались на ней – Борис не успевал, да и не хотел – ему и без того, по его словам, хватало. Не убирать же было невозможно – в противном случае в квартире появлялся совершенно невыносимый запах псарни (с кошачьей отдушкой).

Были, разумеется, и еще неудобства, например, по части одежды: Анна – красивая женщина, все время на людях, так что хотелось хорошо выглядеть, приодеться, то-се, а что ни одень и сколько ни чисть, даже и специальной щеткой, сколько ни стряхивай с себя – все равно собачьи шерстинки, так и ходишь, малоприятное ощущение.

Но Анна тем не менее мирилась – в жизни ведь всегда чем-то приходится жертвовать. А радости от животин, что ни говори, много, приласкать и самой приласкаться к какой-нибудь Моське, прижать к себе или самой прижаться, по шкурке кудлатенькой провести ладонью, в глаза карие преданные собачьи или загадочные зеленые кошачьи заглянуть – столько в них внимательности и ласковости, что на душе сразу теплей.

Они не раз это обсуждали с Борисом, объединяясь гармонично в совместном пристрастии. Хотя каждое новое приведенное (или принесенное) в дом существо вызывало у Анны поначалу если не протест, то некоторую оторопь: как-никак, а дополнительное бремя. Иногда ее даже охватывал страх: ладно, две-три, еще можно вывести за один раз, но четыре-пять – уже сложно, и если гулять, то в два-три приема, а это уже время и вообще.

«Ничего, – утешал исчезающий из дома на весь день и до позднего вечера Борис, – как-нибудь справимся. Ты посмотри, какой хорошенький, глазки умненькие, ушки симпатичные, наверняка в нем кровь кокера, не оставлять же. Видно, что потерялся, ухоженный, вон как смотрит, ну что, парень, будем дружить?»

А потерявшийся мнимый кокер (типичный дворовый метис) признательно сопел и вилял хвостиком, норовя завалиться на спину и демонстрируя пыльное желтое (или серое) брюшко.

«Ишь как лижется!»

Все это замечательно, но не хватало ни времени, ни сил.

Иногда питомцы начинали хулиганить, носясь друг за дружкой по квартире, виснуть на шторах, когтить (или грызть) мебель и рвать обои, такой гвалт и бедлам поднимался, что звонили рассерженные соседи снизу (или сверху), и Анне (главным образом, хотя иногда и Борису) приходилось выяснять отношения.

Между тем Борис продолжал устремляться к финансовым вершинам, ему удавалось, за ним приезжал большой черный автомобиль, к которому со временем прибавился еще один, следовавший по пятам, времени ему ни на что не хватало, и даже животные в доме перестали прибавляться, поскольку Борису негде их было подобрать – в общественном транспорте он уже не ездил, да и по улицам города тоже не ходил…

Ну и слава Богу! И без того столько их было, что Анне забот хватало выше крыши. Она уже не работала в прежней своей конторе, поскольку доходов Бориса им было более чем достаточно. Поначалу ей было скучно сидеть одной дома, она маялась, звонила подружкам по телефону, но постепенно привыкла – звери ведь как люди, а иной раз даже и понятливей, с ними тоже можно разговаривать, и они не спорят, не критикуют, а только внимают преданно и, при определенных модуляциях хозяйского голоса, виляют хвостиком. Иногда они встают и подходят, чтобы ткнуться влажным темным носиком в руку или лизнуть теплым шершавым языком.

Анне вдруг стало этого вполне достаточно, а в прочее время она находила какое-нибудь занятие – прибрать, связать себе какую-нибудь вещицу, посмотреть телевизор или видео, послушать музыку, прочитать книжку. Уединенная, но вполне наполненная жизнь.

Правда, иногда тоска нападала и хотелось чего-то совсем другого, более яркого и разнообразного. Но она быстро развеивалась от бесконечных забот с подопечными, которые, чувствуя состояние хозяйки, всячески умели ее развлечь. Не обязательно им было ходить на задних конечностях, достаточно – как-нибудь лечь, на бок, на спину или на живот, положить каким-нибудь особенным образом голову или так сложить лапы, хвост поднять (или опустить), что умильно и невозможно глаз оторвать.

«Смотри, смотри, – часто говорили они с Борисом (когда были вместе) друг другу, – Томми улыбается», а Томми (рыжий недоколли) в это время игриво скалил во всю пасть свои небольшие острые зубки и, похоже, действительно улыбался.

«Ты погляди, погляди, – говорили они часто друг другу, указывая на какое-нибудь забавное проявление питомцев. То сибиряк Мурзик устраивался под боком огромного сурового мастино Филиппа (он же Филя), напоминая идиллическую картинку из какой-то детской книжки, то лопоухий полукокер Бадди как завороженный сидел перед столом с оставленным на нем пирогом, то аккуратист и забияка немецкий овчар Джус с отеческой нежностью вылизывал котенка Прошку, в общем, не соскучишься.

Теплей на душе, истинная правда.

Отпускало.

А что же Борис?

По мере роста их капитала и соответственно возможностей он, надо заметить, обнаруживал некоторые новые склонности.

Ладно, их питомцы перешли на импортный корм и проблем насытить всю ораву не было («педигрипал» и «китикет» в их доме не переводились), но иногда он заезжал на рынок и привозил оттуда (обычно сам, не перепоручая это шоферу) большущие куски вырезки, а то и целую коровью ногу, устраивая любимцам гастрономический разгул и праздник живота. Азартное урчание и фырчание смачно жующих бок о бок питомцев вызывало на его умном лице самозабвенную довольную улыбку.

И животные ему ответно выражали свое полное восхищение и любовь, бросаясь всем звонколайным скопом наперегонки к двери, едва учуя приближение хозяина (а чуяли они его, едва только автомобиль подруливал к дому). Забавно было и то, как ревниво оттирали они от него Анну, стоило ей с Борисом выказать друг к другу, так сказать, неформальный интерес.

Тут же громадные Филя или Джус начинали дефилировать мимо, стараясь протиснуться между ними, как бы случайно задевая Анну боком (иногда даже весьма чувствительно), и тем самым раздвигая их на некоторое расстояние, Мурзик (или Прошка) начинал скрести диван, привлекая недовольное внимание хозяйки, а полукокер Бадди вставал на задние лапы и начинал проситься на руки, чего обычно никогда не делал.

Анну это не то что бы обижало или злило (все-таки она прикладывала немало усилий, чтобы животные пребывали в чистоте и сытости), а просто, ну в общем непонятно что… вроде ревности.

Борис же любовь питомцев принимал спокойно и как должное, объясняя Анне, что дело даже не в том, что он их кормит (Анна это делала чаще, чем он) или балует всякими деликатесами, а в том, что он для них – вожак, они и относятся к нему, как к вожаку. Не то что бы это ему льстило, а просто, скорее, занимало как природный парадокс: животные воспринимают человека не как Бога, а как вполне своего, только вроде особой породы. И потому Борис, случалось, забавлялся, встав на четвереньки и весело кувыркаясь с братьями меньшими на персидском ковре или (если дело было за городом) на зеленой травке.

Странно было видеть полнеющего (сидячая банковская жизнь), уже не совсем молодого человека в таком приземленном виде, но, с другой стороны, это придавало ему своеобразное очарование – не съела мужика сухая дотошная цифирь, есть еще порох в пороховницах. Анне нравились такие неожиданные эскапады мужа, в них была прелесть детского озорства – свидетельство, как она считала, чистоты души и оригинальности натуры.