Андрей Битов - Преподаватель симметрии. Роман-эхо Страница 33

3. ОСТРОВ МАРЛЕН

За завтраком его встретила совсем другая особа. Полная противоположность.

— Гость! Вы изволите опаздывать.

Хотя сомнений не было, что они — двойняшки. Хотя выглядела она значительно моложе. Стриженная под ноль, ярко накрашенная, порывистая брюнетка, в брезентовой робе, с ожерельем в виде собачьего ошейника. Запущенная девчонка.

Это и была Марлен.

— Ищете Лили? Не найдете. Она с рассветом снялась с якоря.

— Что вдруг?..

— По радио пришло штормовое предупреждение. Она и заторопилась, чтобы успеть до тайфуна.

— Что успеть?..

— Во-первых, затовариться. А во-вторых, к другу.

— К какому еще другу?.. — Урбино не мог сдержать себя.

— Обыкновенному. Как у людей. Вы что, думаете, вы один на свете такой?

Урбино тут же возненавидел сестру: любовь к Лили вспыхнула в нем со всею силою ревности.

— Так это она вас выпустила?

— Конечно, нет! Это я цепь перегрызла. — И Марлен оскалилась чудовищной улыбкой, обнажив ряд совершенно черных зубов.

День стоял на редкость тихий, не иначе как и впрямь предвещая шторм.

— Только не читай мне своих стихов! — категорично заявила Марлен. — Они ужасны! Особенно этот твой экспромт.

— А мне твои понравились…

— Так что, она тебе и мои показала?! Предательница!

— Меня больше удивляет, что она показала тебе мои… Когда успела?

— А я подслушала! — рассмеялась Марлен.

— Как ты сумела, ты же сидела в трюме взаперти?

— А у меня есть специальная трубочка, как у ниндзя.

— Какой еще ниндзя!

— Ты что, и правда не знаешь??

И Марлен пустилась восторженно рассказывать об этой замечательной секте, к которой, как стало казаться Урбино, сама себя причисляла.

— А что я умею не дышать под водой, освобождаться от любых оков, сам убедился… Да ты не обижайся, совсем не такие уж плохие у тебя стихи. Только экспромт был ужасен.

— Какой экспромт?

— Который ты ей посвятил.

— Который из двух?

— Так ты что, ей два посвятил?!

— Ну да. Впрочем, один ты не могла подслушать.

— Значит, и он ужасен.

Как ни странно, все сильнее тоскуя по Лили, он поймал себя на том, что ему все веселее становится с Марлен. Проще, естественней. Будто она не ей, а ему сестра. „Я не стараюсь понравиться“, — сообразил он.

— Была бы у меня сестра, а не брат, куда бы проще мне было жить, — сказал он.

— Был бы у меня брат… — вздохнула Марлен. — Хотя бы такой, как ты.

— И что бы ты с ним делала?

— Хотя бы выпивала…

— Ну тогда я подружка, — согласился Урбино.

— Еще по последней — и спать! — решительно постановила Марлен.

И дальше он не понял, что произошло. Не понял или не помнил?

— Это всего лишь моя вариация… увертюра… вариация на тему увертюры к „Волшебной флейте“… нет, Моцарт — это только конфетки… шоколадка с портретом… а вот это теперь моя флейта… я всего лишь исполнительница…

— Ты виртуоз! — вскричал восторженный Урбино. — Я преклоняюсь перед твоей трактовкой!

И он таки упал на колени от одного лишь легкого нажатия ее пальца.

— Ну а теперь Вагнер! Какую увертюру исполнишь ты? Давай „Золото Рейна“… нет, лучше… „Кольцо Нибелунга“… Ой! Да вот так!

— Слушай, зачем ты его бреешь?

— Чтобы ты видел мое тату… Сейчас моя очередь: „Валькирия“!!

И она надела свое тату ему на глаза.

И он уже ничего не видел — он тонул.

Чрево, когда-то породившее его, насильно поглощало его теперь.

Это было нечто равное и обратное рождению, память о котором, выходит, была запрятана так глубоко и невспоминаемо, что только так и можно было до нее добраться. „Мама, роди меня обратно!“ — какая не детская на самом деле, оказывается, шутка! Надо было совсем умалиться, умалишиться, омладениться… нет, еще мельче (что крупнее, микроб или сперматозоид?)… чтобы оказаться наконец поглощенным, проглоченным любовью!

— Ну а теперь „Гибель богов“! — кричала обезумевшая Марлен. — Вместе!!!

Сначала стихли струнные, потом и духовые задохнулись, остались одни литавры.

Урбино заблудился, он запутался в этих кулисах, он раздвигал эти шторы и занавесы — это был театр, в котором только что потушили пожар.

— Как это цыгане в ресторанах поют? — расслабленно бормотал он. — „Поцелуй меня, потом я тебя, потом вместе мы поцелуемся“… О чем это они? Неужели об этом?

— А ты и не знал? О чем же еще?! — низким, цыганским голосом сказала Марлен.

Она нападала, но получалось, она ему льстила.

— Теперь я понимаю, как ты действуешь на баб, что они от тебя отвязаться не могут. Ты всегда делаешь вид, что ты ни при чем, что это все они сами. Вот они и пропадают, бедные…

И тут же ощерится и укусит:

— Ты девушка, Урбино!

— Почему это я девушка? — раздувался он.

— Потому, что ты будишь в них мужчину. Ты вампир! Ты высасываешь энергию их желаний. Это как раз то, что положено делать девицам, а не мужикам.

Он не хотел себе в этом признаться, но с Марлен ему было и легче и проще. Но он не мог даже себе сказать, что и. лучше. Чувство вины перед Лили переплелось с ревностью и стало настолько сильным, что он уже одинаково страстно хотел, чтобы она поскорее вернулась и не возвращалась никогда.

— Тебе не кажется, что это уже кровосмешение?

— Это с Лили-то? С этой медузой??

Ему расхотелось продолжать разговор в таком тоне.

— Нет, со мною, с братом.

— А ты находчив… Нет, с братом я еще не пробовала. Иди ко мне скорей!

— Ты моя Горгона… — захлебнулся брат.

— Братишка… — ласкала его Марлен. — Что, с сестричками захотелось? С обеими? А с двумя вместе не хочешь??

Ужас охватил Урбино при одной мысли о возвращении Лили.

— Что, испугался? Пошли проветримся.

Все представилось ему другим: воздух иначе щекотал ноздри, песок иначе касался ступней…

— Что, опять не понимаешь, куда попал? А ты поднимись на мачту!

— С каких это дров я на нее вдруг полезу?

— А, как на меня… Взгляни-взгляни! оттуда хорошо видно…

Лезть наверх оказалось и долго и трудно: веревочная лестница (как бы это было в кроссворде?., может быть, ванты?) шаталась и нестерпимо жестоко впивалась в босые ступни. И вниз стало боязно смотреть. Но спускаться было уже поздно.

Однако подняться стоило: он действительно увидел все иначе. Это был другой остров — остров МАРЛЕН.

Он был вытянут, как устрица. Две гряды дюн, как створки, как те самые губы… Лесок был как лобок. Вокруг до горизонта простиралось лоно всей жизни — море. И он сам на мачте, как Он был вытянут, как устрица. Две гряды дюн, как створки, как те самые губы… Лесок был как лобок. Вокруг до горизонта простиралось лоно всей жизни — море. И он сам на мачте, как кол, воткнутый в это лоно…

В мозгу плескались два-три литра того же моря, но еще мезозойской эры. В них заплыла рыбка одной мысли и била хвостиком. „Лобок, рыбка… — Его охватила тоска по Лили. — Всё, я попал… Я попал в pussy//пуссю…“[37] — таким ему привиделся теперь пейзаж острова.

Одновременно ему хотелось поскорее спуститься вниз и отомстить этой сучке Марлен, разлучившей его с Лили, так коварно подсунув ей (он теперь стал убежден в этом, наблюдая сверху безбрежно штилевую гладь) ложную радиограмму о приближающемся тайфуне. Ему страстно захотелось отомстить ей, то есть отыметь ее грубо, насильно, сзади, как сучку. Но спуститься оказалось еще труднее, чем подняться.

Господи! Что же это я натворил?!

— Ну, видел?..

И вместо того чтобы исполнить столь грубое намерение, он столь же грубо оттолкнул Марлен, так, что она упала на песок и заскулила, как собачонка.

Он заперся у себя в каюте и не открывал.

Да, ни разу в жизни не попадал в такой степени в п…переплет! Стоило только найти необитаемый остров, чтобы он оказался настолько им же перенаселенным: это же надо, повсюду экспортировать свои Бермуды!

Выразил он это как умел…

Хоть что-нибудь додумать до конца! —Обидней и отрадней нет венца…Арифметических страстей четыре действа,А целое число одно — один, один!Иррациональный бред есть опыт кратной дроби:Двенадцать восемнадцатых… ноль, запятая, шесть…Шестерок ряд уходит в бесконечность,Вильнув апокалипсиса хвостом…Хоть раз совсем понять и разделить остатокНа самого себя — такое счастье!Не жить небрежностию жизни и надежды:Деление на единицу есть реальность…Смерть — целое число!Но разуму безумье неопасно —И иррациональное зерноУченым учтено с спокойствием ужасным:„Ну что же, здесь не сходится всегда“.Так право человека есть свободаПодумать ложно, рядом с мыслью — право.Так разуму безумье неопасно.Как будто бы! Есть мера одиночеств,Каких никто не знал, кроме тебя,Хотя бы потому, что их изведать —И есть задача: шифр ее таитВозможность продолженья, и остаток,Как он ни мал, есть завтрашний твой день.Каким бы способом Творца загнал СпасительИначе продолжать ошибку рода?Какая, к черту, логика в Творенье —Оно равно лишь самому себе!Нас заманить в себя гораздо легче,Чем в землю семечки… И семя есть мы сами.Смертелен наш разрыв! Такая пошлостьНе понимать, что только в нас есть жизнь!Не нам кичиться бедностью с тобою,Держась за схемы общего удела!Не отпереть нас рабскою отмычкойБоязни быть отвергнутым… Глаголы„Отдать“ и „взять“ имеют общий смысл:ВСЁ не берет НИКТО. ВСЁ никому не надо.Доставшееся мне… И мера одиночеств —И есть запас любви, не вскрытый никогда.Мне надо умирать ежесекундно!Мне хоронить себя так неопасно,Как разве дерево хоронит семена…Их подлинно бессмертье: без разрываИз смерти — жизнь. Таит в себе дискретностьНаличие души. Через какие бездныПридется пролететь, чтобы достичьТого, что дереву дано и так ЖалетьОб этом, право, нам не праздно:Однажды перестать стараться быть понятным —И самому стать тем, что можно понимать.

— Вот это уже на что-то похоже, — одобрила наконец Марлен.