Н. Денисов - Арктический экзамен Страница 33

— Привезли, Нюра? — вполголоса спросил башлык, следя, как она устало снимала тужурку, прошла в куть за подойником. Женщина всхлипнула, утерлась передником, опустилась на лавку.

— Обмывали ее, голубушку, а все не верю, все смотрю — да за что тебя ирод проклятый жизни лишил… Обмываю, а слезы так и катятся… сердце зашлось. Ох… Жить бы тебе, касаточка, детей нарожать… Тело-то все белое, как репонька, налитое, только на стегне одном синяк — почернел весь… отбивалась, не осилила девонька… Один был цветочек на поляночке, и тот повытоптали. Как уж мы дивовались на нее. Мотя ей ничё не жалела — и отрезы и сарафаны ей. Платье не платье, сапожки на каблучках — все дочке. Как жить дале, Николай Антонович? Как жить? Лучше нас кого смерть прибрала бы. Нажились, намаялись, всего навидывались.

— Виноваты мы перед вами, не уберегли, нас вини, Нюра.

— Ты лежи, лежи, Антонович… Что теперь уж? Теперь уж не воротишь… Ить говорила я ей, жалеючи: «Галинька, поезжай хоть в городе поживи, без тебя как-нибудь управимся. Вся твоя ровня поразъехалась, в замуж повыходили, а ты все тут присыхаешь». А она повернется так ладно на каблучках, плечом поведет да ответит так бойко, долго не задумываясь: «Я здесь, тетя Нюра, жениха высмотрю, аль навернется какой, возьмет меня!»

А чего тут высматривать — кочки болотные, пеньки трухлявые. Ох, милая моя, зачем, зачем? — женщина опять утерла близко стоявшие слезы. — Уж нам ладно — век доживать, некуда трогаться от могил родительских… Мужиков здесь с фронта дожидались, не дождались. Вон один мой Афанасий да Батраков и пришли тогда, да и то Алексей все на костыль по первости-то налегал. А Галин-то отец Митрий так и не — полюбовался на свою дочку. Осенью народилась, на второй год войны… Ласковой росла. Бывало, пойдет встречать коров с поскотины и накажет мне: ты, мол, не беспокойся, тетя Нюра, я и вашу Зорьку провожу до калитки. Пригонит, а я это с бригады вернусь, уцимкаюсь, до крылечка еле доплетусь… Ласковая. «Иди, — скажу, — Галинка, ко мне, зайчик тебе из лесу гостинцев послал», — и достану ей из кузовка ломоть, что от обеда остался. Она обрадуется: зайчик послал! Запрыгает на одной ножке, только чечки в кармашке забрякают… Матрену, Матрену-то захватывает, как ко гробу подойдет, навалится вся, успокоить ничем нельзя. Я уж ей капли успокоительные подмешивала, фершал из Еланки передал, нашатарным шпиртом косицы тру… Господи, матушка, родимая!

— Родственников-то известили? — закашлялся башлык.

— Телеграмму хотели отбить в Челябинск. Брат там у нее со своей семьей. Да ить не близкий свет, пока доедет в такую даль!

— Эропланом до города мог бы, а тут нанял бы подводу какую.

— Нет, не стали давать… В Еланке-то разговоры пошли, что если бы Натолий не растрес ее дорогой, может, жива бы осталась, операцию бы сделали, жива бы осталась. А уж чё жива?! Как он вынес ее на своих руках из базы да положил в сани, тут она и зашлась последним вздохом — Сашка ваш рассказывал. Он и милиционеру такое показанье дал… И правда, гнали они пять верст до Еланки — все вприскок лошадь бежала. Сашка понужает, а Натолий убивается: Галенька, милая, мол, потерпи, скоро доедем… Это он уж над мертвой, все не верил, никак не мог в толк взять.

Я на Натолия-то сперва шибко серчала, парень какой-то непутевый показался. Уж больно все круто у них получилось. Гулять стали на виду у всех с первого дня… И Галя, что сказать, звезда была отчаянная, ни пересудов, ни перетолков не боялась. Не вмешивайся, говорит матери, я сама не маленькая. Потом уж, как Натолий перешел к ним жить, вроде, смотрю, направляться парень стал. Посерьезнел. Прислушиваюсь поздно вечером, как с озера вернется, тюкает колуном — дрова колол. Выйду это, за ворота, а они под луной, как ребята малые, снежками забавляются. Направляться стал парень. Я и приговаривала Матрене — пусть мол, дочка построже держит Натолия, пусть сама не вскидывает копытца да и не посматривает на сторону. Молодых-то вон ить сколь у вас, а ей хочется покрасоваться и перед другими. Наряжалась все… Ох, что я о покойнице. Девонька ты наша рассердешная. Ой, да пусть этому ироду света не увидеть!

— Отправили Яремина-то? — спросил башлык.

— Сразу, как только приехал участковый и допрос снял. Сразу в район его повезли. Сопровождали Батраков с Кондруховым.

Бригадир наш своего жеребца запрег, и в ту же ночь выехали они… Тогда еще, сразу — после убивства, Кондрухов чуть было не заколол вилами вашего-то, но Тимофеич не дал, сдадим, говорит, его суду… Вот ить как все вышло! Ох, горе — горюшко, не оплачешь теперь, не поправишь.

— Рассказывали мне, Нюра. Только как они погодились-то на базе?

— Да как, Антонович! Сашка с Натольем подвезли сено из поля, уметывали его с возов в загородку. А наш управляющий с Кондруховым подошли как раз их встретить, тут и услышали — Галя зовет. Кинулись на крик-то, а она уж руками хватает о кормушку… Он, ирод, и не успел скрыться в лесу. Видно, намечал на лыжах али как. Галина-то вилами его шибко задела. Вгорячах он и ткнул ее ножом. Сознавался: не хотел, говорит, убивать, вышло нечаянно. Повиниться, говорит, шел в бригаду обратно, да набрел первым делом на базу, а ить там никого, кроме Гали, и не было уж…

Подою я корову. А ты лежи, лежи. А потом накипячу молока да картошки чугунок приставлю — под паром и погреешь грудь.

Нюра ушла в стайку к корове, а дядя Коля все же поднялся, походил по избе, не находя себе места где присесть, где постоять. Постоял у окошка, слезящимися глазами всматриваясь в надвигающиеся сумерки. Там на дворе сыпал редкий снежок — предвестник последних февральских снегопадов, за которыми нахлынет весенняя ростепель и солнце опробует, растопляя, снежные шапки на крышах, а там уж, если переборет весна зиму, потекут с пригорков и таежных гривок мартовские ручьи.

«Как бы не убраться самому по половодью?» — подумал башлык и тотчас забыл эту думку. Его больше всего мучило то, что вот он, старик, битый — тертый, не сумел вовремя разглядеть Яремина, да и потом уж после драки с мальчишкой Витькой мягко сошлись с ним, и он и Чемакин… отправили на рыбзавод с трактористом — пусть, мол, просится в какую другую артель или берет расчет насовсем. Эх, доброта людская!.. А он с трактора — да и на лыжи, обратно в Нефедовку. Вишь, разобрала больно обида на ребят, сильно они тогда его отметелили… Кто знает, может, и правда человек хотел повиниться? Куда деться человеку, половина в бригадах покалеченных, потертых жизнью…

Башлык стал припоминать о Яремине слышанное: что раньше казалось незначительным, сейчас вдруг окрашивалось в иной цвет.

Рассказывали, будто натыкался он на ондатровые кучи, сколько гнезд позорил. А потом с Лавреном, опасна его возьми, шапки принялись шить, на сторону сбывать… У того, старого, тоже хватило соображения — занялся спекуляцией в такие-то годы.

Выпимши как-то заявился. Де только водку раздобыл? Бормочет так пьяно: мне бы Гальку да теплую баню на ночку, я бы уж показал… Поплевался, бессовестником назвал, да на том и кончился разговор. Ценил проклятого, и Чемакин ценил: дело умел делать. Вот она, оказия какая!.. Жалко… Не сложилась и у мужика жизнь!

Нюра подоила корову, процеживала молоко.

— Отдаивает Зорька, отелится скоро, или уж век ей пришел, еле три литра начилькала. Сдадим, видно, все же к будущей осени, чижало стало сено косить. Травы невпроворот кругом, а силы уже не те: пока для совхоза план не наворочать, а потом уж своей коровенке как придется. Ладно, робята, когда приедут, помогут… А теперь уж и совсем не знаю: вон чё натворили с переездом, осерчал на нас старший… А, ты встал, Антонович? Иди я тебе парного налью с рыбным пирогом. Один-то пирог на поминки понесу. Иди поешь.

Башлык пожевал корочку, мелко отпивая из кружки.

— Горе мы одно принесли вам, разоренье, матушка… Жили бы без нас, жили.

— Не убивайся. Кому уж чего на роду написано — не миновать. Всех нас бог приберет к себе, только уж молодых жальче всего. Болестей не знали, смеялись да радовались. На вашего самого малого глядеть боязно. Как увидел Галю в гробу обряженную, подошел к ней, в лице кровинки нет. Шепчет что-то про себя, не узнает никого. Хоть бы слезами зашелся, но он слезы, видно, раньше выплакал, в одиночестве две последних ночи по деревне все ходил… Иван Пантелеевич сказывал, что и он Галю-то любил. Я уж твержу Пантелеевичу, проследи, мол, за парнем, как бы чё не сделал. В этом возрасте печатлительны они шибко, недолго и до греха. Был случай в Еланке, годков так семь назад. Понравилась девка парню, а он ее помоложе, да не шибко бойкий оказался. Как это она в замуж выходить за другова стала, только свадьбу наметили, родня с обеих сторон съехалась, а он возьми да и залезь в петлю. Тут свадьба не свадьба и похороны ладить надо… Слабоумным, говорят, признавали парня. Да ить, как рассудить, всяко случается. Может, начитался много, чтение тоже до добра не доводит.