Григорий Ряжский - Наркокурьер Лариосик Страница 33

Со второй недели приваливших видоизменений Немка пошла ходить на ворошилку тоже. Аусвайс раздобрился и инвестировал ей свой крючок от возникших у него щедрот по причинной связи духа соперничества с остальной коммуной в силу догадки. Удача у Немки была особой, как грибной. Она сразу стала выворашивать с машин предметы жизни, которые раньше сообщество не рассматривало в смысле своей нужды или привлекательности взаимоотношений с поселковыми. С первого своего захода Немка выворошила от московской машины, которая на разломанных домах ездит, к примеру, тяжелую кривую вроде тарелку, вытянутую, желто-зеленую, как будто ржавую, но черную, с такой же железной бабой от нее вверх, с рыбьим хвостом. По цвету нанесения железо походило на Аусвайсов зуб мудрости, мудрый фикс. Немка присела с тарелкой, тут же, под машиной, крючок отложила вбок и сказала тихо:

— Чудо просто. Поверить не могу. Югендстиль…

И тарелку снесла домой и стала мыть с порошком, а потом только разрешила засирать ее по новой — окурками — и давить об нее тоже. Потом еще находила много бесполезного назначения и каждый раз опять «чудом» назначала. Зато для себя отворашивала всегда самое невзрачное, для одежды — без цветов и узоров, и оборок, и кружав, и прочих плиссе-гофре. Маруха-плечевая, та, наоборот, брала все поцветастей чтоб и бархатное любила, поэтому Немка ей не пришлась, и она ее один раз от машины оттеснила, но Немка удивленно так бровью повела и ничего не сказала, но посмотрела с какой-то проникновенностью насквозь Марухи, и та отступила и перестала оттеснять. Там же был старшой и отметил с уважением, и прописал Немку тоже без оброка, но только с ведром воды коммуне в плюс. А Генриетте-висельной, она, наоборот, пришлась по душе отчаянно, потому, что Немка ее один раз пропустила перед собой ворошить с фарфоровой машины, а там — почти все в цене, что привозят, кроме боя, а кривое или непропеченое, или без глазури по краю — это тоже идет на ура, не за деньги, но на «Завалинку» — точно на ура, и Генриетта ее после дочкой назвала и к стойбищу подходить стала иногда, но Аусвайса побаивалась еще с тех времен, пока он главным был, в начале свалки, как и она тоже с самого начала была, и поэтому только глядела на их стойбище из-за деревьев, но Немку полюбила…

Когда Немка не ворошила, она стала готовить всем есть, и все время — разное по вкусу. Она разогревала сковороду, например, в очаге и, пока грелась, Немка в банке перемешивала яйцевый бой с водой и солью, долго-долго и очень настойчиво, и дренькала внутри банки вилкой, от стенки до другой, чтобы сильно провоздушить яйца, и получалось такое нежное потом и неведомое, что ускользало само и ничего было не понятно, но обалденно. Но зато после она вспомнила про кофий. Не сразу. Сначала она просто мучилась от ненужных причин, а воспоминание не шло как надо. Это было всякий раз утром, после когда она говорила:

— Гутен морген, Аусвайс!

И тот кивал ей обычно и тоже по-немецки реагировал в зависимости от посталконавтской зависимости:

— Гутен таг! — или: — Зи ферштейн, — или: — Вас из дас, — или: — Зер гут, — или: — Зиг Хайль! — или: — Гитлер капут, — или в лучшем духе спросонья — про дерлюфт и Покрышкина, а в худшем — говорил: — Да, пошли все к ебаной матери!

И снова, как всегда, плохие слова пролетали Немку насквозь, не задерживаясь в теле и не влияя на расположение, а добрые вызывали ответственную радость. Но кофий она все ж добила, потому что рано или поздно достигла узнавания поиска. Вызнал про кофий Мотор, поняв прицел утренней Немкиной маяты. Он вспомнил, как похоже маялась одна актриса одним утром в Мукачеве на съемках, где он тоже был и пришел утром к ней в номер с надеждой. А она уже тогда мучалась и не спала, и сказала ему:

— Заинька, одна чашка кофе — и я твоя…

И он тогда достал, принес и стал ее. Как было обещано…

— Тебе кофий надо, Немочка, — сказал Мотор в начале второй недели изысканий ума. — Я понял. Который черного… — и на другой день, не выворошив ничего на это похожего, купил в поселке за деньги, не коммунские, а заныканные, свои.

Продукт был растворимый и самый дешевый, но зато закрытый в железной банке, и написано на боку, что произведен из лучших сортов бразильских кофейных зерен. Тогда Немка глотнула сразу с кипятком, а после поцеловала Мотора в щеку и стерла после себя помаду. И снова он вспомнил, что так кто-то уже делал в той его жизни, и у него ослабло в мочевом пузыре мочеточника, и он сразу отошел к лесу в ожидании нужды, чтобы успеть.

Ваучер тоже попробовал знойный экстракт из Бразилии, но сразу отказался по причине уверенной неусвояемости горечи. К продукту, как ни странно, причастился Аусвайс, как бывший иностранец, а, может, из принципа неравновесия коллектива, который с каждым днем все обвыкательней вживался в женское общество окружения Немки, и к началу третьей недели продвинутого с ее появлением комфорта существования уже плохо вспоминал суть прошлой жизни бытия — без воздуховодных яиц и мягкой жопной бумаги.

Мыться Немка хотела часто и мыться стеснялась. Она брала всегда ведро, тазик, все причиндалы, замену на себя с камвольной машины и шла за опушку, где не было соловьев, но начинались уже грибы, еще не с пола, а на деревьях и пнях — вешенки и похожие на них другие. Их она часто приносила после мытья и объясняла про содержание вторичных белков и полезность протеинов, и поэтому расход воды был сильно больше из-за помывок тела и грибов. Но грибы знала как надо есть. И ели. И тут уже без принципа неравновесия, потому что снова вкусно было — обожресся. Как-то она помыла посуду с лимоном и сказала:

— Боже праведный, какое счастье быть свободной! Почему я не помню всего этого раньше? Ты не поверишь, Ваучер, — немка обернулась к нему с мокрой губкой в руках, — я забыла, сколько мне лет, представляешь? — она сняла резиновые перчатки. — Мы здесь с какого времени живем, не припомнишь?

Ваучер переглянулся с Мотором и неуверенно ответил:

— Так, всегда жили… Раньше только на той стороне, где менты, а сейчас всегда здесь живем.

Немка улыбнулась чему-то своему и снова спросила:

— А где дети наши сейчас? Когда они были в последний раз, не помнишь?

Ваучер беспомощно посмотрел на Мотора. Тот пожал плечами. Внезапно Ваучер предложил:

— Тебе налить, Немочка?

Расчет на внезапность предложения был интересный, и она с радостью согласилась. Потому, что заявленное ею счастье на свежем воздухе обязательно требовало поддержки чувства изнутри, и не только по химии головного процесса, а еще по переварке огненного градуса снаружи, для дополнительной силы этого счастья. А поэтому, забыв о детях, ответила:

— Конечно, милый…

Посреди ночи, ближе даже к утру, Мотор заворочался, а потом резко, с повелительной интонацией рта выкрикнул на потолок лежбища:

— Мотор!!!

Ваучер продолжал спать в предрассветном столбняке, а Немке повезло проснуться и осмотреть Мотора снаружи. Мотор творчески шевелил губами и, судя по нервной почве, снимал последний кадр событий.

— Камера… — прошептал он вдогонку. — Еще дубль, пошел, пошел, поехал…

Немка склонилась над ним и погладила по лбу. Лоб был горячим, как призыв, но Мотора при этом било дрожью по всему организму снаружи. Она задрала Моторову хэбэ, потом свою и прижалась к нему всем телом, для близости здоровья болезни. Мотор еще раз неслышно пошевелил губами и затих. А Юлия Фридриховна еще подождала, а потом так прижатой и заснула, только через тонкую майку «ММКФ — 1995. Интерфест. Москва». Под самое уже утро Ваучер, обнаружив рукой женскую пропажу на пустой середине, сделал сдвиг в сторону выздоровления Мотора и тоже прижался к ним с другой, здоровой, от Немки стороны болезни. Проснулись они на утро вместе, потому что образовали в темноте ночи единый тройной организм совмещения семьи и брака. Они посмотрели друг на дружку, без слов приветствия, и разом поняли, что сдвинулась какая-то важная жилка в тройном организме, одна, общая для них всех железа совпадения параметра.

Когда они выбрались из постройки, все вместе, единовременно синхронно, Аусвайс уже не спал, а, как Ваучер, выпускал через право дым, назад в брезент, чтоб не было комаров на потом. Вид у него добрым не был.

— Гутен морген, Аусвайс, — улыбнулась Немка. — Как спалось?

Аусвайс глянул исподлобья:

— Данке шон, херово! — он сплюнул через лево и задал вопрос прояснения: — А ты, я гляжу, тоже херово, но наоборот.

Ввязываться троица не стала, а Немка просто не уловила шутки намека, и Ваучер сказал:

— Сегодня мне идти за белым, пойду я… И кофий вышло вчера весь — тоже пойду…

— Я пойду! — с агрессией в звуке интонации объявил Аусвайс. — А вы тут сами… Оставайтесь…

— Ну и отлично! — весело сказала Немка. — Тогда всем — умываться и готовиться к завтраку! — она посмотрела на всех по очереди. — Да, мальчики?