Елена Сазанович - Всё хоккей Страница 33

Через полчаса я уже звонил в дверь. Было, пожалуй, слишком поздно, но я уже не чувствовал времени.

– Это вы? – Надежда Андреевна ни удивилась, ни смутилась. Она просто сказала. – Так хорошо, что вы пришли.

– Не знаю, смею ли вас тревожить, но у меня такие обстоятельства, – начали было я свою напыщенную речь, но она тут же ее прервала.

– Я знала, что вы придете. Чувствовала. Вот ваша комната, – она широко отворила дверь кабинета своего мужа. Человека, которого я убил.

– Спасибо, – смущенно ответил я. – Спасибо. Это временно, поверьте, я найду для себя что-либо подходящее и обязательно… А деньги, деньги я сейчас же…

– Как вам не стыдно, – она укоряюще посмотрела на меня и поправила черный платок. – Юра бы мне этого никогда не простил, если бы именно с вас я взяла деньги.

Это правда. Они бы не простил. Если бы с меня, убийцы, еще взяли деньги.

– Вы располагайтесь, а я сейчас что-нибудь приготовлю.

Располагаться не надо было. Вещей практически не было, весь мой гламур теперь будет принадлежать Диане. А мои дорогущие шмотки, наверняка, придутся впору Лехе Ветрякову. Зато сейчас я располагал самым ценным, чего у меня никогда не было в избытке. Временем. Я разместился на мягком удобном диване. Прикрыл глаза. Наверное, вот так, каждый вечер, уставший от работы, садился на диван Смирнов, закрывал глаза и думал о том, как человечество сделать счастливым. А Надежда Андреевна в это время ему готовила ужин. Какая тоска! Вихрем пронеслись у меня в голове картинки из прошлого, словно выдернутые листки школьного альбома по рисованию. И мои тренировки, и бесконечные поездки, и гул самолетов, и царапины на льду от коньков, и шумные приветствия в ресторанах и клубах. Как это было давно. Какой бешеный ритм жизни, в котором я не успевал подумать о чем-то важном. Впрочем, думать о важном и не хотелось. Да и было ли оно, важное? Мог ли я его для себя сформулировать? И вот теперь, этот мягкий просиженный диван, и уйма времени, которое я не знал куда деть и как им распорядиться.

– Вот и готов ужин, – улыбнулась Надежда Андреевна.

Мы вновь, как в благородном семействе, при свечах, уселись за круглый стол.

– А вы сегодня выглядите совсем по-другому, – заметила вдова, пристально вглядываясь в мое лицо. – Такой выбритый, нарядный.

Я мысленно возмутился своей непростительной оплошности. Сегодня во мне запросто можно было угадать известного хоккеиста Виталия Белых. Впрочем, волнения оказались напрасными. За месяц я похудел, осунулся, даже постарел. К тому же Надежда Андреевна по-прежнему не хотела смотреть на фотографии убийцы своего мужа. Да и вообще, я уже легко согласился, что мое лицо вполне стандартно и похоже на тысячи лиц спортсменов во всем мире.

– Да был тут на одной встрече, – оправдывался я как мог, – деловой. Но дела не удались. Так что я практически без работы.

– Ну и замечательно! – довольно нетактично отреагировала на мое сообщение Смирнова. – Ой, извините, я не то хотела сказать. Конечно, это ужасно, что без работы. Но я имела в виду совсем другое. У вас просто будет больше времени разобраться в делах моего мужа. Возможно, только вы сможете понять, что его мучило последнее время. И, в конце концов, куда подевалась эта папка!

– Вы не только замечательные голубцы готовите, котлеты ваши тоже – просто чудо, – улыбнулся я, не ответив на ее реплику, и нанизал вилкой очередную котлету. Она и впрямь была чудо. Пышная, мягкая, буквально таяла во рту.

– Это тоже мой маленький секрет. Я обязательно смешиваю разные фарши, добавляю цедру лимона, ложку сладкого вишневого ликера и много свежего укропа.

– Действительно, необычное сочетание. Сладкого, кислого и пряного.

– Я люблю необычные сочетания. Они как-то украшают, и не только вкус блюда, а вообще жизнь. Знаете, это тоже в некотором роде одна из теорий моего мужа. Сочетание. То, что несомненно удлиняет жизнь.

– В смысле? – не понял я.

– Вы, думаю, согласитесь. Слишком большие крайности всегда губительны. Если в один период идет слишком много хорошего, вскоре обязательно нужно ждать слишком много дурного. А если каждый день состоит из кислого и пряного, сладкого и горького, желательно в более-менее равных пропорциях, то вполне вероятно, что в жизни не произойдет слишком большой трагедии.

– Как не случится и слишком большого счастья, – невесело продолжил я.

– Безусловно! Слишком большое счастье, если хотите, это такой же подрыв и здоровья, и психики. Как и горе. Не каждый может его достойно пережить. И в конечном итоге оно тоже запросто может сократить жизнь.

– Значит, долгая и благополучная жизнь должна быть ничем иным, как фаршем, – заключил с иронией я.

– А вы зря смеетесь. Представьте, если бы вы несколько дней ели только кислое, потом только сладкое, потом только острое. Что стало бы с вашим желудком? Знаете, люди склонны фантазировать о своей жизни. А ведь всё гораздо проще. И всё имеет свой аналог. На уровне первоначального смысла, если хотите. На уровне желудка. Как бы грубо это не звучало. И если бы каждый мог это понимать…

– Как понимал ваш муж?

– Именно. Он не сразу пришел к этому. Но потом… Когда он все понял, жить ему стало гораздо проще. Его теории стали просты и ясны, как прост и ясен сам человек в его первобытном значении.

– И поэтому он считал всех людей убийцами?

Пожалуй, я слишком грубо и прямо это выпалил. Надежда Андреевна встала с места, вся напряглась, приблизилась к плите и стала разливать чай. Руки у нее заметно тряслись.

– Простите, я не то имел в виду.

– Мне не за что вас прощать, вы просто, как и многие, неправильно поняли смысл трудов моего мужа.

– Под многими вы, безусловно, имеете в виду Макса?

Она резко обернулась. И внимательно на меня посмотрела.

– Не только его. Но буду откровенна, его в первую очередь. Вы с ним встречались?

Я утвердительно кивнул и постарался подробно изложить наш разговор, ничего важного не упуская.

Надежда Андреевна слушала внимательно, сложив руки перед собой, почти как старуха. У меня в голове плохо умещалось, что ей так мало лет. А еще меньше умещалось то, что в нее сильно можно влюбиться. Может быть, Макс где-то прав? Смирнов просто смирился, в надежде прожить много-много лет, благодаря Надежде. Но, если разобраться, к чему такая жизнь? Впрочем, разве я могу судить о чьей-то жизни вообще.

Я сделал последний глоток чая с ромашкой и отставил чашку.

– Но папку, похоже, он не брал. Хотя… В одном моменте разговора мне показалось обратное.

– А с Максом всегда так. Его зачастую трудно понять. Он скажет предложение вслух, а в уме его продолжит. Но кто знает, что это за продолжение. Возможно, только с Юрой он был откровенен по-настоящему. Ну, откровенен настолько, насколько вообще был способен. И все убеждения Юры он отрицал напрочь. И получался таким чистеньким, с чистенькими руками. Еще бы! Он всех оправдывал с чисто психологической точки зрения, даже убийц. Тогда как Юра всех объявлял убийцами. Но это примитивный, неправильный взгляд на предмет. И тем более неправильное отношение к Юре. Юра прекрасно относился к людям, он их искренне жалел и понимал. Но он признавал факты! Тогда как Макс вряд ли пожалел и захотел понять хоть одного человека, кроме себя, разумеется.

– Это разумеется, – с удовольствием согласился я, вспомнив ухоженного благополучного Макса, уверенного, что в его жизни никогда не случится падения.

И легкая зависть вновь кольнула мое сердце. Ведь я был уверен, что буду жить, как он. Но у меня в отличие от него это не получилось. Где я допустил промах? Неужели, только тогда, когда промахнулся по воротам? Или все началось в далеком детстве, когда я прищемил крыло голубю и лишь на миг пожалел об этом? Неужели Макс за свою жизнь так никому крыла и не прищемил? Разве такое возможно?

– Ваш муж считал потенциальными убийцами всех, в общем, всех способных на убийство?

– Да нет же! Нет!

Надежда Андреевна разволновалась. И ее лицо пошло красными пятнами. Вообще, я заметил, что она всегда себя держала в руках, только если это не касалось ее мужа.

– Вы опять же неправильно все понимаете! – она вновь разлила чай по стаканам. – Большинство и не помышляет об убийстве и уж тем более понятия не имеет, что является виновником чьей-то смерти. Понимаете, человек привык рассуждать довольно грубо и естественно в угоду себе. Если я не взял пистолет, топор или еще что, значит, я и не убивал. Но ведь большинство убийств на земле происходит не при помощи оружия. Я уверена, если заняться статистикой, то с помощью оружия гораздо меньше можно уничтожить людей, чем при помощи неверных действий, слов, заявлений. Чем с помощью трусости, подлости, малодушия. И так далее! Я, безусловно, не беру такие крайние меры, как атомная бомба. Здесь речь идет об уничтожении всего человечества. Хотя… Хотя кто будет этому виновник? Уж, безусловно, не только тот, кто нажимает на кнопку, и не только тот, кто отдает приказ. Цепочка может тянуться бесконечно. И повязаны в этой цепи могут быть сотни, нет, тысячи человек. Которые могли предотвратить и не предотвратили. Не предотвратить убийство, это тоже убийство, вы разве не согласны? Впрочем, атомная бомба – это я так, для общего примера. Юра любил брать частные примеры. И считал, что убийство человека начинается с того, когда он нечаянно, еще хуже, если неслучайно, просто от нечего делать, наступает ногой на какого-нибудь жучка или гусеницу. Знаете, я вам скажу больше: только люди с чистой совестью и чистыми руками могут считать всех виновными в чьей-либо смерти, поскольку в первую очередь истязают этими обвинениями себя. И только люди, на душе у которых камень, могут оправдывать всех, поскольку в первую очередь пытаются оправдать себя.