Александр Тавровский - Исповедь пофигиста Страница 34

Ну ладно, обновил авто. Что должен сделать нормальный человек? Поставить его в гараж и потерять от него ключи, пока не успокоится. А что делает батя? На следующий же день в девять вечера он говорит:

— Ма! Поехали прокатимся. Всей семьей. Прогреем машину. Туда-сюда!

А по телеку счас программа «Время» идет, а после нее фильм о шпионах, а на улице почти полярная ночь, дикий холод и гололед. Какие там шипованные колеса? У кого? Одно колесо шипованное на весь город было в гараже горкома партии — левое заднее. Чтоб не заносило… влево.

Но бате захотелось. А раз ему захотелось, то ехать обязательно. Всем.

Выехали за город. У нас из Стрежевого две дороги: одна в поселок Вах, а оттуда в тупик, другая — на Большую землю, до Нижневартовска. И то через пятьдесят километров обрыв у Оби. Остальное — зимники. По зимнику можно и до Томска доехать за восемьсот километров. На первой передаче.

Выезжаем за город. Батя, как Илья Муромец, решает, по какой дороге ехать, а пока решает — едет. И выезжает на мостик. Под нами речка-канализационка, в десяти метрах. Отец, блин, наезжает колесом на маленькую, но очень скользкую кочку, машина на скорости двадцать километров в час разворачивается, выбивает жопой перила моста и провисает над речкой.

Я сижу сзади, мать спереди, отец сбоку, за руль держится, пытается сохранить равновесие. Мама Аня чуть не поседела. Батя тоже не поседел, а я набрал в себя побольше воздуху: вдруг, думаю, тонуть придется. Не успею…

Так и висим. И падать вниз категорически нельзя. Упадем на жопу, а там — бензобак, и я сижу.

Спасибо, в такую глухую пору шел «КрАЗ» — тоже, видать, прокатиться выполз. Накинули трос на задние колеса, ободрали весь багажник, кардан погнули, чуть станину к такой-то матери с корнем не выдрали. Отец успокаивает:

— Это — фигня. Вот если бы упали, задние фары бы к чертям разбили.

Ну поставь ты свой дрендулет, наконец, на прикол, хотя бы на всю зиму.

Но батя не сдается. Машина — его, жизнь — его, а все остальное, говорит, от черта. Он прав, он всегда прав, когда один едет.

Как в тот раз… Поставили у нас на дороге первую в Стрежевом крутую рекламу: огромный щит «Выписывайте газету „Правда“!» Хорошая реклама, и газета хорошая, и не выписывает ее никто, потому и реклама. А батя летел, крутой, блин, водила, и решил на повороте на скорости зарулить, чтоб тормоза запищали. Ну и зарулил: прямо мордой в эту рекламу заехал.

Это же кошмар, это же политическое дело. Выписал, понимаш, въехал в «Правду»! Но коммуняки, видать, и такое преступление против их партии предусмотрели. За тем щитом оказался колодец. И батя туда как забурился! «Правда» пополам, машина на куски, колодец весь под землю ушел, а батя доволен: тормоза взвизгнули!

Отвезли отца в больницу, мы пришли его навестить. Он просит:

— Отверните одеяло.

Отвернули, а он по горло в гипсе: сотрясение всех членов. Но лежит, улыбается:                 

— Полный комфорт, только на судне лежать неудобно, гипс мешает.

А зимой тоже ехал с работы по дороге, где разрешен только транспорт общественного пользования. Ехал аккуратненько.

Стоит возле столба бухой мужик, думает. Бухой думает! И вдруг надумал: бросает столб и кидается прямо на дорогу. А тут как раз черт несет батю, и он мужичка в лоб сбивает, как кеглю. Ну, перелом таза... Да не у бати, у мужичка. У бати уже все раньше сломано.

Он грузит бухого в машину — и в больницу. Через два часа отца замела милиция, привезли домой поздно ночью. Но, к счастью, отобрали права. Потом был суд, отца оправдали за отсутствием состава преступления и политических мотивов. Это не с «Правдой» трахнуться. А тот мужик был пьян в рабочее время и переходил дорогу по наитию. А он не олень немецкий, для него специальный переход не предусмотрен.

Но батины права отправили на пересдачу. И вовремя, а то бы батя себя окончательно доконал.

Глава двадцать первая

В Сибири есть обычай: приходишь из армии — подними батю,  оторви его от земли. Ну, если сможешь, перенеси его через порог, как молодую жену. Но до этого нужно еще дослужиться.

А когда наш капитан вез нас к Черному морю, а привез в Благовещенск и под конец пошутил: «Это, ребята, Дальний Восток. Дальше — некуда. Дальше — измена Родине. Приплыли!» — я сразу почувствовал себя как в старом студенческом анекдоте. Его мне рассказал студент московского стройотряда, профессорский сынок, которого я в Стрежевом учил бурить дырки в стене.

«Лежим-спим на крыше. Вдруг один чудак вскакивает и орет: “Загибай!” Что, зачем? А это, говорит, мне сон приснился: лежим-спим на крыше. Вдруг забегает бригадир: ах вы сволочи! Спите! Вставляет мне палец в жопу и держит над пропастью. Я с пальца соскальзываю и кричу: “Загибай!”»

Так и у меня два года: «Загибай!» У меня все два года были одни поощрения: то на трое суток, то на пять, то карцер. В первый раз меня посадили за самоволку, дали девять суток общего режима. Через два дня приходит начальник гауптвахты:

— Кто из радиомастерской?

Я говорю:

— Прожектор сможешь починить?

Я починил.

— А что еще умеешь?

— Много чего, почти все.

— Все не надо, а надо провести сигнализацию к камере подсудимых. Справишься?

Я еще ночь переспал в общей камере, а потом мне предложили спать с водителями. Вернули ремень, фуражку. Вечером у меня кино. За три дня сделал я им сигнализацию.

Приезжает за мной мой командир, да не тут-то было! Мне прямо на гауптвахте еще дополнительно десять суток влепили якобы за курение в камере. А я и в камере почти не сидел.

Потом пошли магнитофоны, телевизоры. Я им свет наладил в бытовке, радиопульт установил. Теперь стала гауптвахта как гауптвахта приятно сидеть.

В следующий раз меня там уже ждали, и начальник сразу повез на свою дачу: нужно было антенну установить.

— Если, — говорит, — и с этим справишься, назовем гауптвахту твоим именем.

Я не гордый, но гауптвахта имени Лукацкого звучит ничуть не хуже, чем коровник имени Ильича. А?

Я ему такую антенну натянул — труба! Весь Советский Союз — к его ногам, и еще Китай в придачу. Телефон протянул на дачу с узла связи, там потом постоянно солдат дежурил. Вдруг шеф на рыбалке, а кто-то сбежал в Америку?

Так служил, служил, служил… И чуть было не дослужился до сержанта. Велели уже приготовить лычки, забрали военный билет для переделки. Завтра жди! Ага, жди! Я решил это дело загодя отметить, чтоб все было наверняка. Купил у одного местного бутылочку винца и забил пару косяков. Надымился с ребятами, обкурился. Блин, будущие же подчиненные! А мне под эти лычки и должность светила — начальник цеха засекреченной аппаратуры связи. Праздник!

А тут командир приперся. Проверить, как мы празднуем, поздравить.

— А ну дыхни!

Я хотел дыхнуть и не смог, упал ему прямо на руки. А утром честно сказал, что мне тогда плохо стало.

— Ага! Как меня увидел, сразу поплохело, упал и полчасти завалил.

Вполне может быть. Курили-то коноплю, планчик чистенький. Я сам приготовил с Пузырем, все стерильно, все отбито на барабанчике. А командир, как батя мой, ничего не понял:

— Какой сержант? Никакого сержанта! Забудь!

— Товарищ капитан! А как же назначение? Там же, кроме меня, никто не выдержит. Там же золото, платина, платиновый клубок проволоки девятьсот девяносто девятой пробы. Переплавлять не надо. Чистейшая проволока!

— Сержанта не дам, а должность получишь. В армии это предусмотрено. Вот я капитан, а начальник части.

Потом он майора получил, наш Антон, и Золотую Звезду за Афган вдогон. Он тоже покуривал: как шмон устроит в казарме, найдет «кусок» — и в курилочку. Шесть лет в Афгане, вся грудь в орденах, как у Брежнева, весь седой, контуженный — ему тоже хочется. Человек же! После запоя контузия играет — жжжж! Мы говорим:

— У Антона жужжалка заиграла, музыка головная.

Он тогда может в три ночи залететь в казарму:

— Па-адъем! Боевая тревога! Враг в десяти километрах!

А утром приезжает:

— Почему все спят? Что, всю часть на губу посадить?

А дневальный ухмыляется:

— Посадите, товарищ капитан! Вы нас всю ночь гоняли по тревоге.

— Кто гонял? Кто бегал? Кто вас заставлял бегать? Вы что, все чокнулись? Кто открывал оружейку?

— Вы!

— Я не открывал!

Ну, контузия, вечный Афган в голове, революция продолжается.

Двадцать пятого сентября собирает он нас, дембелей.

— Ну что, ребята. Послужили вы нормально, особенно Лукацкий. Правда, больше на губе.

Прошел еще месяц. А за два дня до отправки домой я вспомнил, что еще ни разу не был в отпуске. Ни разу! Ну, что я делаю? Сбиваю пару косяков, как всегда. Дедушке «фазаны» их раскурили, но этого показалось мало. А сержант Андрюха из Гусь-Хрустального остался дежурным по части вместо офицера по случаю праздника. В армии это предусмотрено. Он тоже курнул. Короче, я окосел, и Андрюха окосел, и все «фазаны» окосели. Я предлагаю: