Лоуренс Норфолк - Носорог для Папы Римского Страница 34

Пение стихло.

В этом году зима неохотно разжимала свою хватку. Сальвестро помнил такие дни, мать их как-то там по-особому называла. Хитрые боги пользовались ими, устраивая ловушки глупцам: те принимались осматривать озимые и даже вспахивать верхние слои почвы, отирая пот, улыбаясь голубому небу и подсыхающей темно-красной земле, которая уже превращалась в розовую… А потом — ба-бах! — небеса разверзались, и нате вам — потоп. Ха-ха-ха! Под дверью — лужи и грязь. Им надо уходить, и чем скорее, тем лучше, все равно в каком направлении. Да они бы уже ушли, несмотря на растущую склонность Бернардо к ничегонеделанию. Он все холода провел, сидя на заднице, отвлекаясь только на еду да на жалобы относительно качества этой еды. Хотя брат Ханс-Юрген как-то ему приказал, и он перетащил груду камней от северной стороны монастыря к южной. По правде говоря, и самого Сальвестро удивляло то, что они так надолго застряли в монастыре, — точнее, его удивляло собственное молчаливое согласие на это. Такие мысли колобродили у него в голове, бились друг о друга, как шпангоуты и переборки разбитого корабля, которые вот так же вяло ударяются друг о друга, поднимаясь к поверхности. Все эти неоконченные дела. Вроде Эвальда и его чертовой лодки.

— Она неостойчивая, — предупредил Эвальд за неделю до их вылазки с бочкой. — Держи вес посередине.

Эвальд нервничал, пальцы его выстукивали дробь по обшивке кормы, но волновался он из-за лодки или из-за него самого, Сальвестро понять не мог.

— Она старая, но прочная, — добавил Эвальд. — Дед построил ее, когда почва на наших полях засолилась.

Сальвестро ждал продолжения, но Эвальд медлил, только продолжал робко постукивать пальцами, словно боялся своими словами пробудить огромного страшного зверя.

— Эта лодка — его месть морю, — сказал он наконец, после чего разразился длинной путаной речью, словно, едва только он раскрыл рот, открылись и пути для издавна копившихся в его памяти событий, связанных с лодкой; на Сальвестро хлынул поток жалоб и старых обид.

Итак, лодку построил дед Эвальда. Вот, например, ольха — она легкая, гибкая, с ней легко работать, да и на острове она растет в изобилии. Островитяне строили из ольхи свои плоскодонки, на них они плавали по стоячим водам возле Штеттина и Воллина, по мелководью у Грейфсвальда, легко перетаскивая их через дамбы и запруды, построенные еще фризами. Но со своих промокших от дождя капустных полей Ансельм видел злобные шквалы, возникавшие из ниоткуда и вздымавшие огромные волны в обычно спокойных водах. С приближением шторма маленькие лодочки обычно уходили, прятались, но сухопутное сердце Эвальдова деда все-таки содрогалось от ужаса. Для защиты от буйных волн ему требовались стены непоколебимые, настоящие бастионы, способные устоять перед капризно-яростным морем, крепостные стены, за которыми можно было бы спрятаться от воды. И он построил себе лодку из дуба.

Крепко сколоченная, надежно связанная, она могла ходить как под парусом — чтобы удирать от ветра, так и на веслах — чтобы еще быстрее добираться к берегу. Ансельм командовал самым надежным одномачтовым судном в этих водах. Чтобы его закрутить, требовался настоящий водоворот, чтобы пробить в нем брешь — пушка. Чтобы сдвинуть его хотя бы на дюйм на суше, требовалась сила двух крепких мужчин. У дуба — это Ансельм узнал уже потом — древесина тяжелая. Получив лодку в наследство, это обнаружил и Эвальд. Как и его помощник, он же козел отпущения, работавший почти за бесплатно и каждое утро шагавший через весь остров, чтобы спустить на воду Эвальдову гордость и радость, — Плётц.

С Плётцем на борту Эвальд отважился присоединиться к остальным рыбакам, чтобы вместе с ними черпать свою долю из соленой воды. Для него рыболовство было местью этим мрачным водам, морю, отравлявшему землю своей солью. Он старался подражать другим рыбакам — стоял грудью против ветра, забрасывал сеть, пытался преследовать косяки сельди, — однако вскоре заметил, что его лодка значительно отличается от других. Оказалось, что она больше, ниже сидит в воде, неповоротливая, а ее парус, хотя и широкий — в два разворота плеч, — плохо ловит ветер. Когда косяк рыбы двигался дальше по шельфу или вдоль берега, остальные лодки с Рюгена резво разворачивались и устремлялись вослед. Когда начинался шторм, они просто прятались в заливе с подветренной стороны, а потом возвращались к прерванному занятию. Лодка Эвальда была неуклюжей, разворачивалась с трудом, и Эвальд ругательски ругал Плётца, называя его косоруким болваном. А когда задувал шквалистый ветер — Брюггеман его и опасался, и втайне желал его, потому что наконец мог противопоставить свое судно проклятому морю. Рюгенские просто удирали к берегу, а его крепко сколоченная лодка, тяжело раскачиваясь и ныряя, неторопливо, словно в океане клея, продвигалась к земле, и под конец Брюггеман с Плётцем неизбежно промокали до костей. Обессилевшие, по колено в воде, они достигали берега, порой настолько изможденные, что не могли даже вытащить лодку на сушу, чтобы ее не утащило приливом, и временами прилив действительно утаскивал ее назад в море. Однако лодку никогда далеко не уносило. Эвальд называл ее «Молотом шторма», рюгенские же — «Наковальней», но после первого сезона они видели ее редко. Эвальд с Плётцем предпочитали рыбачить вдали от остальных.

«Наковальню» преследовали несчастья; этот тихоход даже с виду казался мрачным и угрюмым. Дуб — дерево слишком мощное для этих ленивых вод, для моря, еще помнящего о том, как оно было льдом. И дубовая древесина напрасно напрягала свои мышцы, сражаясь с обманчивой слабостью воды: построенное из нее судно больше годилось для берега, оно и было созданием сухопутного ума. А на плаву, вопреки всем ухищрениям Эвальда, манипуляциям с балластом и высотой мачты, оно все равно страдало от килевой качки и постоянно попадало в неприятности.

Вспоминая сейчас об этом, Сальвестро думал, что лодка так же несчастлива на берегу, как и в море. За зиму благодаря небесным щедротам в ней самой образовалось маленькое безумное море, которое всего за один сезон пережило все то, что за миллионы лет испытало море большое: сначала был лед, потом он подтаивал, замерзал вновь и наконец растаял совсем. Сальвестро мрачно смотрел в лодку, до краев полную воды.

Лодочное море, грязно-коричневое, на поверхности которого плавали соломинки. Он пустил в ход миску, чтобы вычерпать воду, и вскоре земля вокруг него уже хлюпала под ногами. Через час уровень Лодочного моря понизился всего дюйма на три. Он уже несколько раз пытался накренить лодку, снова попытался, и снова ничего не получилось. Лодка, казалось, была отлита из свинца. А миска была маленькой и неудобной. Неудачный день. Хорошо хоть дождя нет.

— Здравствуй, Сальвестро.

Голос испугал его — он не слышал приближавшихся шагов. Позади стоял брат Герхард.

— Лодка Брюггемана, — констатировал монах, не дождавшись ответа на свое приветствие. Потом он заметил миску. — Ты бы лучше воспользовался сифоном.

Сальвестро утвердительно кивнул, хотя и понятия не имел, что такое сифон. Он неловко переминался с ноги на ногу в созданной его руками топи. Герхард подошел поближе.

— Тебе надо ее вернуть?

Он снова кивнул, а монах повернулся и посмотрел на плещущееся внизу, футах в двадцати, море.

— И как же ты намерен это сделать?

Он тоже размышлял об этом в тиши и темноте кладовки: требуется канат, нечто вроде лебедки или, может, что-то совсем примитивное — например, крепко вколоченный в землю столб с обмотанным вокруг него канатом. Бернардо будет на одном конце, он на другом, а еще понадобится шест, чтобы отталкивать лодку, иначе та станет раскачиваться на веревке и вполне может разбиться о край обрыва, либо разобьется он сам. Он уже представлял, как будет сидеть внутри, цепляясь за борта, а Бернардо начнет осторожно стравливать канат, чтобы лодка, коснувшись воды, не зарылась в нее носом. И еще мачта, которая будет все время мешать, — у мачт есть такое свойство, мешать. И надо все объяснить Бернардо как можно подробнее, натаскать его… Воспоминания о спуске бочки еще не успели потускнеть.

— Не знаю, — наконец выдавил Сальвестро.

Ему трудно было разговаривать с этим человеком, который последние месяцы был средоточием всех его безотчетных страхов и дурных предчувствий.

Некоторое время оба молча разглядывали суденышко, а Лодочное море тихо колыхалось в своих дубовых берегах.

— Вычерпай воду, а завтра после девятого часа я пришлю Ханно, Георга и других, и они снесут ее к воде. Знаешь, когда начинается служба девятого часа?

— В три пополудни, — растерянно ответил Сальвестро.

Монах кивнул, затем резко развернулся, прошел мимо и скрылся за углом, Сальвестро едва успел крикнуть ему вслед «спасибо!», но монах не ответил. Странная история… Увидев за спиной Герхарда, Сальвестро приготовился к чему-нибудь гораздо худшему, но этого не произошло. Возможно, брат Герхард вовсе не такой уж плохой… «Вычерпай воду». Правильно. Он снова принялся за работу.