Манфред Грегор - Мост Страница 34

— Когда-нибудь тебе это станет понятно. Мне бы только хотелось, чтобы ты всегда приходил ко мне со всем, что у тебя на сердце.

И он обещал.

Как-то Вальтер Форст объявил:

— Мутц еще совершеннейший младенец, у него ярко выраженное позднее зажигание!

Мутц считал это позорным и долгое время страдал. А потом забыл. Но однажды на уроке им дали перевести латинскую фразу, в которой упоминалось, что у древних юноши и девушки купались вместе и без одежды, причем только девственники. Альберт немедленно подал голос:

— А почему, фрейлейн?

Почти весь класс разразился хохотом. Мутц покраснел. Учительница в наказание оставила его на час после уроков, а ему, как назло, хотелось поиграть со всеми. Он возмущенно рассказал об этой истории матери, которая попыталась все объяснить ему.

— Пожалуйста, пойди к директору и уговори его, чтобы отменили наказание, — попросил Альберт. Но мать решительно отказалась:

— Ничего с тобой не станется за этот час.

И действительно, этот час прошел даже интересно. Учительница принесла с собой огромную стопку тетрадей для проверки и предложила Альберту перевести несколько латинских фраз. Некоторое время он прилежно работал, потом посмотрел на парту, где сидела учительница. Лучи заходящего солнца бросали неяркий отсвет на ее темные волосы. Серьезная, сосредоточенная, углубившаяся в работу, она показалась вдруг Мутцу очень симпатичной.

— Фрейлейн! — тихо позвал он.

Она не слышала. Тогда он повторил немного громче:

— Фрейлейн!

Учительница подняла голову.

— Я хочу извиниться. Я… — он помедлил. — Я ведь задал этот вопрос совершенно всерьез. Досадно, что я так глуп, но теперь моя мама мне все объяснила.

Учительница подошла к нему и села рядом за парту.

— Послушай, Альберт, когда все ученики засмеялись, я решила, что все это было подстроено. Теперь мне и самой неприятно! Ты сердишься на меня?

Альберт снова покраснел: так с ним не разговаривал еще никто из учителей.

— Нисколько! — ответил он смущенно.

— Ну, а теперь ступай домой и передай от меня привет твоей маме. Я напишу ей. — Когда он выбежал из класса, она улыбнулась ему вслед.

На следующий день мать получила два письма. В одном сообщалось, что ее сын Конрад попал в плен к англичанам. В другом учительница писала, что мать Альберта может им гордиться. Всем сердцем порадовалась она обоим письмам. Конрад был теперь в безопасности. Война для него закончена. Перед отъездом на фронт он сказал матери: «Мама, я боюсь, что меня убьют».

— Уповай на него, Конрад! — ответила она, указывая на черное распятие над дверью.

Перед летними каникулами Альберт упросил мать, чтобы она отпустила его с Эрнстом Шольтеном на юг к большому озеру. Они поедут на велосипедах, спать будут в палатке и вообще вести себя благоразумно. Ей-богу! Мать провела несколько бессонных ночей, пока, наконец, не разрешила сыну эту поездку.

И вот все позади! Наступили каникулы. Да какие чудесные!

С плащ-палаткой, огромным рюкзаком и целым коробом наставлений и добрых советов Эрнст Шольтен и Альберт Мутц пустились в путь-дорогу. Добравшись до места, они пристроили свои велосипеды, наняли лодку за смехотворно низкую цену и, счастливые, доплыли до маленького пустынного островка с отлогим каменистым берегом.

Разбили палатку, приготовили на спиртовке свой первый чай. Эрнст Шольтен достал флейту и заиграл. Утром они вылезли из палатки в тренировочных костюмах, скинули брюки, майки и бросились в ледяную воду. Потом позавтракали и, наконец, в полном блаженстве растянулись рядышком на берегу, подставив обнаженные тела солнцу.

Это были ничем не примечательные и все же незабываемые дни. Друзья мало разговаривали, ни о чем не спорили и подолгу торчали в воде или носились по острову.

Как-то после обеда они снова разлеглись на берегу и вздремнули. Внезапно Мутц проснулся. Эрнста Шольтена рядом не было. Мутц поискал глазами лодку, ее тоже не оказалось на месте. Успокоившись, он хотел было снова повернуться на бок, но тут же поднялся и стал всматриваться в даль. Лодки нигде не видно. Озеро было неспокойно, мелькали белые барашки волн.

Вдруг Мутца охватил необъяснимый страх. «С Эрнстом что-то случилось, — подумал он. — Наверняка с ним что-то случилось! Иначе я бы его увидел». Он пробежал вдоль острова, оглядывая каждый уголок, но не нашел друга. Альберт заплакал.

— Эрнст утонул! Что же мне делать? Наверняка он утонул!

Озеро не казалось ему теперь уже приветливым и ласковым, волны стали угрюмыми, а ветер холодным. Он начал молиться.

«Господи, сделай так, чтобы с Эрнстом ничего не случилось! Обещаю тебе уйти в монастырь, если с ним ничего не случится!»

И как раз в этот момент он заметил вдали крохотную лодку и мелькающие весла. «Вот негодяй! — подумал Мутц. — Он там катается на лодке, наслаждается, а мне теперь идти в монастырь или мучиться оттого, что я не сдержал слова!»

И когда Эрнст причалил к берегу и вышел, Альберт сказал ему, что по его милости он должен теперь уйти в монастырь. «У Мутца солнечный удар, — подумал Шольтен, — с ним нужно обращаться помягче».

— Кому ты пообещал? — спросил он его вкрадчиво.

— Кому, кому? Богу, конечно! — буркнул Мутц.

Шольтен озадаченно свистнул сквозь зубы. У него это здорово получалось.

«Дело дрянь», — подумал он, а вслух сказал:

— Но ты же не знаешь, захочет ли еще бог, чтобы ты шел в монастырь?

— Конечно, — ответил Альберт мрачно, — но слово есть слово, это ясно как день!

— Ну, у тебя еще есть время. Ты можешь все спокойно обдумать.

На том основании, что привольному мальчишескому житью Альберта скоро конец, Эрнст на следующее утро предложил ему поехать и осмотреть рыбачьи сети. В первой же сети они нашли двух отличных сигов и этим удовольствовались. Через день, опять-таки ссылаясь на то, что предстоит суровая монастырская жизнь, Шольтен уговорил своего друга взять из сетей еще три рыбы.

На четвертый день к острову причалил старик стражник, разъяренный, взмокший от пота. Эрнст Шольтен встретил его совершенно спокойно, даже отдал ему честь.

«Дисциплинированные ребята, — подумал старик, — такие не станут красть. Хотя…»

— Да нет же, мы терпеть не можем рыбы, — с ледяным спокойствием заверял его Эрнст и покосился на торчащий меж скал ивовый прут, на котором висели четыре сига, вынутые этим утром из сетей.

Они предложили стражнику свои услуги. Они готовы каждое утро объезжать сети и проследить, не возится ли кто-нибудь около них.

— Это были двое парней, — сказал стражник. — Обоих видели.

Затем он снял фуражку и вытер лоб большим красным платком. Они угостили его чаем и проводили на своей лодке довольно далеко по озеру.

— Ну, дружок, — ликовал Шольтен, — теперь мы можем хоть каждый день на законном основании очищать сети с благословения полиции.

Но Альберт был уже сыт по горло.

Да и все имеет свой конец. Даже чудесные каникулы. И вот настал день, когда Альберт вернулся домой. Там его ждало письмо от тетки. Если Альберт хочет, он может провести у нее две недели и помочь при сборе урожая. Еще бы! Конечно, хочет. В школе его наверняка отпустят.

Через два дня он уже уехал в усадьбу тетки и две недели работал там до седьмого пота. Чудесное было время.

Большинство батраков в усадьбе были французы, поляки и югославы и только один немец, почти семидесятилетний старик. В хлеву работали одна француженка, две польки и три немецкие девушки. Все они, казалось, ладили друг с другом. Еды хватало, и во время работы их никто не подгонял, хотя бы только потому, что тетя панически боялась батраков из иностранцев.

Вечерами батраки сидели на гумне и пели, кто-нибудь принимался играть на гармонике, и тогда остальные пускались в пляс. Польки, вальсы и другие веселые мелодии сменяли одна другую. Появлялась бутылка водки, и голоса мужчин становились громче, а иногда возникали небольшие стычки.

Альберту не разрешалось ходить на гумно. В такие вечера его тетя сидела в большой кухне за натертым до блеска дубовым столом и читала газету. Рядом на скамейке лежал огромный пистолет. Батраки нагоняли на нее такой страх потому, что она не понимала их языка.

Женщины-батрачки также частенько сиживали на гумне, и никто не обижал их. Во всяком случае, ничего не делалось против их воли. Раза два среди ночи тетка вызывала стражника, чтобы он пришел и приглядел за ними. Тот подкатывал на велосипеде к усадьбе и сразу шел на гумно. Кто-нибудь подносил ему бутылку, он отхлебывал и, удовлетворенный, уезжал.

Как-то вечером Альберт, несмотря на запрет, все же пошел туда. Вначале никто не обратил на него внимания, потом кто-то подвинулся, жестом приглашая его подсесть. Альберт слушал гармонику, подпевал вполголоса и чувствовал себя отлично. Когда по кругу пошла бутылка водки, не обнесли и его. Сивуха обожгла горло, и Альберт, сделав два-три глотка, поперхнулся. Мужчины со смехом похлопали его по спине.