Александр Покровский - Люди, Лодки, Море Александра Покровского Страница 34

Ну, как вам все это?

Я всего лишь рисую картины. Кто-то скажет: все это чушь.

Ну что ж, значит, я певец чуши.

О чувстве долга (обычного и священного).

Я уже как-то интересовался, когда человеческий организм им обзаводится. Можно поинтересоваться еще раз.

Итак, когда?

Государство не принимает участия в зачатии (мое глубокое убеждение, и если кто-то хочет возразить или имеет примеры, приличествующие моменту, то я готов выслушать).

Но, может, "долг священный" (я тут долго думал) передается матерью, как стафилококк или другая зараза?

Может, в чем-то виноваты родители? Или их родители? Или родители их родителей, Адам с Евой?

Когда?

Мне просто хочется знать.

Мне говорят: вот пока вы спокойно спали, жили, росли, учились, некоторые охраняли ваш сон.

Согласен. Я вообще согласен. А их сон охраняли другие, и их еще одни, и так до тех, кто в битве при Калке пытался монголам что-то там показать. Я понимаю. Порочный круг.

Но есть же периоды? Законченные циклы. Например, выражение "сын за отца не отвечает" — это как раз попытка обозначить цикл, прервать, начать новый отсчет.

Иначе — жуткое нагромождение различных долгов: гунны — нам, мы — гуннам.

А можно каким-то образом научиться ставить точки? Вот я за точки, я против запятых, однородных членов предложения. Я вообще против однородности, я за яркость, за индивидуальность, я за метафору.

Мне говорят: но вы же сами 20 лет отдали флоту, неужели вы не понимаете, что теперь должны защитить вас. А кто это будет делать?

Действительно, я отдал.

20 лет.

Да, я ветеран холодной войны, которую, кстати, считаю самой лучшей из войн, потому что в ней соревнование было, а крови великой попусту никто не лил.

Были аварии, были жертвы, но не было такого, что прилетело и покрошило всех подряд кого ни попадя, и кони-люди — в одной каше. И если скажут: выбирай, я скажу: лучше холодная, чем вот эта с "долгом".

Мне говорят: к профессиональной армии вот так сразу перейти нельзя.

А мне кажется, у вас вообще ничего нет.

Это не армия.

Это что-то другое.

Может, машина мукомольная. Муку же не очень жаль. Подумаешь, просыпалось чуть-чуть. А на мельницах все в муке. Так может, у вас мельница? У вас все в муке. Вы где-то, а оно — вон! Вы что-то выстраиваете, а оно развивается само. Оно отпущено на свободу. Существует само по себе. По своим законам, вам не очень ведомым. Вы в различных трубах. Оно — в своей, вы — в своей.

И ваши трубы могли бы прожить сами. Они самодостаточны.

Но иногда они соприкасаются, и вдруг становится ясно, что в соседней трубе обитают драконы. Они там давно живут.

У них есть даже всякие обряды. Обряды посвящения в драконы. Не просто же так все там водку пьют. Её пьют по обряду.

А вы знаете, что "дедовщина" в армии и "годковщина" на флоте — это тоже обряд?

Это очень древний обряд.

Посвящения в "своего".

Это необходимый обряд. Он есть во всех армиях мира. Нужно взять нежное, трепетное существо, прямо от маминой титьки, и превратить его в сурового воина.

На войне это получается сразу, в мирные дни — нет.

Отсюда существует целая система различных унижений — побои, глумление и т.д.

Надо сделать своего. Никто этому не учил. Это в подкорке.

У диких племен есть обряд посвящения в мужчину. И чем кровожаднее надо получить воина, тем этот обряд начинают раньше, и тем он унизительней.

У самых диких папуасов мальчика отнимают от матери в семь лет. Его ведут в лес и там всячески унижают. Ребенок должен испытать шок. И он его испытывает.

Те, кто выживают — стоят двоих. Это безжалостные убийцы. У них теперь одна мать — мужская стая. У них есть вожаки — самые беспощадные. Для них все есть объект охоты — женщина, ребенок, другая стая.

Вам это ничего не напоминает?

Правильно, все уже было — гунны, даки, ирокезы, монголы, викинги.

И спартанцы. Самые воинственные из греков. Мальчики в шесть лет отнимались от родителей. Их учили терпению. А в совершеннолетие секли. Некоторые умирали без стона. Тогда им ставили памятники.

Памятники за стойкость.

И они все полегли.

Эти древние спартанцы без стона.

Сколько у нас памятников за стойкость? А сколько костей еще лежит?

Не правда ли, похоже?

Относительно деторождаемости.

Её надо повышать. Конечно, надо.

Обязательно.

Иначе страдает налогооблагаемая база. Отсюда и желание обложить все. А куда деваться?

Смертность, правда, тоже велика, из-за чего пенсионный фонд не самый обнищавший в этом мире, но деторождаемость — она необычайно мала.

Это не может не заботить.

И заботит.

Очень.

Тут я видел некоторых министров, и им явно было все равно.

Но лицо премьера — а он наша лучшая топ-модель, там есть на что посмотреть, особенно после всех этих неудач с попыткой не отдать долги, — говорило о том, что очередное понижение рождаемости всякий раз приводит его в страшное волнение.

Плохо, что от этого волнения не родятся дети.

Дети вообще не поймешь от чего родятся. Может быть, от какой-нибудь нехватки. Или еще от чего. Одним словом, они рождаются вопреки, а если стараешься, то — ни в какую.

Вот я знаю некоторые деревни, и в них дети появляются после выдачи заработной платы. Даже какая-то устойчивая связь образуется — сначала зарплата, а потом — дети и налогооблагаемая база.

Хотя тут волноваться премьеру нет причины — нам деревня не указ.

К нам приходила девочка. Они разговаривали. На кухне. Все больше школьные интриги. А потом они готовили. Спагетти. А ты при этом вроде комода, который приходится огибать. И все эти твои жалкие попытки обратить разговор в общее русло, все эти: "Как вас зовут?" — "Катя", — они, в сущности, ни к чему.

Потому что означают они, в лучшем случае, сопротивление тому, что тебя воспринимают как прошлое, памятник, привидение, — "Тебе с кетчупом?" — и как странно наблюдать все эти изменения в твоем собственном ребенке, — "С сыром хорошо, да?" — изменяющем тебе без особых усилий, — "С кетчупом прикольно!" — а то, что она ему нравится, ты замечаешь по тому, что для чая он достал чашки из того сервиза, о существовании которого ты давно забыл. Это старинный сервис, вызывающий учащенное сердцебиение мамы при попытках помыть его чашки под струей воды в раковине. Видимо, не надо так приближать свое чадо к себе. Покормил — в сторону. Все равно не твое это чадо. Оно вообще не понятно чье. Завтра выйдет в дверь — как не было. А ты будешь надеяться на звонок. Ждать его: "Але! Але! Как дела?" — а он будет посматривать на часы, экономить на тебе секунды. И тапочки он ей дал лучшие, мамины, хорошо, что она на работе, это я только раньше пришел — так получилось. И ты разве что отмечаешь, что она, вроде бы, ничего — ступня изящна. Но все эти выражения "в натуре" — как мало они все-таки читают, но посуду помыла, протерла. А говорят — не переставая. Все больше чушь. А может, им и не важно о чем говорить. Важно только то состояние речи, когда слова не важны. Такие песни птиц. "Извините, как, говорите, вас зовут?" — "Катя"…

Обычно не обращаю внимания на пьяных в метро. Мужик сидел на корточках у стены и руки его, поднятые вверх, по ней шарили в поисках точки опоры.

Художники социализма любили в таких позах изображать чилийских патриотов, расстреливаемых хунтой.

Я подошёл. В глазах у него была мысль. И эта мысль: подняться бы.

"Справил праздничек?" — "Справил". — "Помочь?" — "Надо бы".

Стал его поднимать — ноги подгибаются. "Что со мной?" — "Ноги не идут".

"Водка вроде нормальной была". — "От тебя факел дерьма, а от такого дерьма позвоночник отстегивается". — "Помоги". — "Офицер?" — "Бывший".

На вид лет семьдесят. Седой. Но сознание держит, значит, точно бывший вояка. И одет прилично. У меня из отдела старик в метро упал. Давление. Все лицо разбил, никто не подошел, сам очнулся.

А здесь уже тётка подошла: "Я его сейчас в милицию сдам".

У него шапка из нутрии и куртка приличная. Небось выпил отравы.

"Я его дотащу. Тебе куда?" — "В Купчино". Чёрт, другой конец города.

Парень-кавказец подошел: "Помочь?" — это он на старика отреагировал. У них старики не валяются.

"Спасибо, справлюсь", — а может, просто нормальный человек.

У всех же народов есть нормальные люди. Это от формы ушей не зависит.

Жена мне истерику закатит.

"Телефон, адрес?" — всё назвал.

В милиции его изуродуют. Там у нас теперь одно зверье. Недавно в переходе парня 16 лет застрелили. Остановили проверить документы, а парень спортсмен, хорошо одет. К девушке на свидание ехал.

Завели, стали бить, а он здоровый, раскидал маломерок. Тогда пистолет достали. Он увернулся, и они своего уложили. Потом сымитировали нападение. Единственный сын.