Коллектив Авторов - Здравствуй, племя младое, незнакомое! Страница 34

– На моем мотоцикле можно... В люльку посадим и будем держать, чтобы не убежал!

– Так и сделаем – ментам сдадим... – согласился Максим, брезгливо вытирая губы, видимо, отказавшись от затеи проучить ворюгу самостоятельно. – Пусть у них «пятый» угол поищет!

– Прежде обыскать надо! – предложил Михаил. – А то, может, он ножик спрятал. Еще пырнет кого-нибудь в дороге!

Обыскав мужика и ничего подозрительного не обнаружив, Максим с Михаилом разделись, отжали одежду и через пятнадцать минут, облепив мотоцикл, все приехали в отделение. Здесь мужику ноги распутали, чтобы сам мог идти. А дежурный лейтенант как увидел, кого привезли, то и слушать ничего не стал:

– Мы его давно знаем... Везите назад – это глухонемой.

– Ну и что! Он же бахчи очищал! – возмутился Ветошкин. – Сегодня у одних, завтра у других очистит, если отпустим... Пусть в вашем «обезьяннике» посидит, а потом на зоне лет пять попарится – вот и наука будет на всю оставшуюся жизнь!

– А кто за ним убирать будет? Ведь он все перемажет, а у нас уборщица только что уволилась... Где он тиной-то так уделялся?

– Вплавь хотел уйти!

Лобастый, чернявый лейтенант усмехнулся, но сразу посерьезнел:

– Все равно не возьму.

– А если мы заявление напишем?! – припугнул Михаил.

– На кого?

– На него... Заодно и на тебя можем!

– А вы не тыкайте! – Лейтенант прищурил и без того злые азиатские глаза, – Ладно, оставляйте... Написав заявление и сдав мужика, Ветошкин, выйдя из отделения, замялся:

– Не, парни, так не годится... Лейтенант отпустит нашего ворюгу, как только уедем... Надо его с собой забрать, у меня есть мысль, как проучить его... Они вернулись, сказали, что дело заводить не надо, а заявление забирают назад.

– Вот и хорошо... – повеселел лейтенант. – Иди – свободен-свободен, – дважды махнул он задержанному. – Они подвезут тебя.

– Пошли! – как приятелю, по-дружески сказал Ветошкин недавнему пленнику; все еще не веря, что он глухонемой. – Нечего здесь светиться. Им и без нас работы хватает.

Когда вернулись и остановились перед участком Ветошкина, Максим указал на мужика, видимо, решившего, что все плохое закончилось, и теперь дремавшего в мотоциклетной люльке:

– Чего его просто так отпускать? Пусть вкалывает, землю под зиму копает – пора начинать. А чтобы не убежал – на цепи будем держать. У меня как раз есть подходящая, будто специально берег.

– А что – идея! Чепь – лучшее средство воспитания! Чепь – всему научит! – поддержал Михаил. – Он немного сюсявил, произнося слово «цепь», и поэтому у него получалось по-старинному – чепь. – На чепи посидит – сразу поумнеет, будет знать, к кому лазить... А то к новым русским за ананасами в оранжереи не полез, нет – на нашу капусту позарился, собака!

Ветошкин принес из сарая ржавую цепь, которую однажды снял с колодца в какой-то деревне, цепь долго валялась без дела, а теперь вот пригодилась. На нее и посадили мужика, привязав за ногу к яблони, чтобы не убежал, а цепь для надежности болтом стянули и гайку законтрили другой гайкой, чтобы не открутил, лопату выбрали самую большую... И всё с улыбочками да прибаутками, будто шутили.

Пока привязывали – собрались люди, начали поддерживать:

– Молодец, Максим!

– Давно пора!

– Совсем бомжатники обнаглели...

Когда мужик безропотно начал копать, а Костя поехал мыть мотоцикл, Ветошкин сказал Михаилу:

– Зайдем – выпить надо, у меня есть немного... А то намерзлись в воде да на ветру – заболеем еще, не дай Бог! Когда выпили по сто граммов и немного разогрелись, Михаил предложил:

– Как вскопает, потом на мой участок его определим, чтобы наука была!

Ветошкин поддержал:

– И твой участок пусть копает, и Костин. Пусть, гад, всю осень работает на нас, за всех ворюг отдувается!

Поговорив, они захотели еще выпить. Решили послать Костю за бутылкой. Перед уходом Ветошкин окликнул пленника, решив проверить его:

– Эй, тебе, может, хлебца принести?

Он никак не отозвался, а Михаил зашептал приятелю, словно мужик мог услышать:

– И не вздумай! Он, видишь, какой гордый – смотреть ни на кого не желает, морду воротит. Другой бы на коленях ползал – благодарил, что от смерти спасли да от ментов отбили, а этот и глазом не ведет!

Мужик слезливо моргал воспаленными веками и сопел слюнявым ртом, ничего не замечая вокруг, но все-таки испуганно согнулся и присел, когда Михаил подошел поближе и замахнулся:

– Так бы всю башку и размозжил, да руки марать не хочется!

А Ветошкин попросил зевак, начинавших, правда, расходиться:

– Посмотрите за ним, чтобы не натворил чего-нибудь, а мы отойдем... Дело есть.

На берег водохранилища пришли вовремя: Костя успел помыть мотоцикл и теперь натирал его до блеска. Сперва заупрямившись, приятель съездил в ближайший магазин и взял две бутылки, закусок. Когда вернулся, все уютно расположились на берегу, костерок разожгли... Почти до темноты сидели, рассказывая анекдоты, а в перерывах, смеясь еще громче, чем от анекдотов, вспоминали, подначивая, как Максим «братался» с мужиком... В конце концов Ветошкину даже надоело слушать о нем. «Сейчас вернусь и отпущу на все четыре, чтобы не позориться! – решил он, немного обидевшись на приятелей. – А то бесплатный цирк устроили!»

Они уж было собрались возвращаться на участки, когда увидели грудастую жену Ветошкина, загнанно бежавшую навстречу.

– Максим, Макси-им! – полоумно звала она мужа и махала косынкой, обращая на себя внимание. – У нас чей-то косматый мужик на яблоне удавился!..

Ветошкин уставился на неизвестно откуда взявшуюся жену и сразу протрезвел от ее крика, почувствовал, как на затылке зашевелились волосы и мурашки побежали по телу... Хотел успокоить ее, сказать, что, мол, это – бомж, за него ничего не будет, но почему-то вдрут не осталось сил на слова, почему-то все слова вдруг сразу забылись, словно у порченого.

КОНОПЛЯ

Все внимательнее приглядываясь к жизни, механизатор Павел Тоньшин удивлялся, замечая необъяснимое: фермы в районе закрывались и растаскивались, многие поля заросли непроходимым бурьяном, райцентр утонул в татарнике, а на берегу водохранилища росли и росли коттеджи, словно там создалось особое государство и жили в нем особые люди, ничего не знающие о пустых фермах и заросших полях.

Ко двору безработного Тоньшина в последние годы ничего не прибыло – только почему-то убывало. Даже жена Светлана грозилась уйти, хотя за двадцать лет совместной жизни и намека похожего никогда не делала, а тут как взбеленилась: «Если через месяц не найдешь работу, то потом можешь не стараться – все равно разведусь!» Сказанула, а не подумала о восемнадцатилетнем сыне. С ним-то что делать? Пополам делить? Как вещь? А сын для Павла – самый дорогой человек на свете: высокий, стройный – весь в мать, а от него, отца, только, пожалуй, фамилия досталась, но, может, поэтому и любил его так, как можно любить единственного сына. Сам-то Павел невидным уродился: мелкий, глазастый и кривоногий к тому ж. Одним словом – механизатор. Правда, голос имел на удивление зычный и нрава был крутого, особенно когда выпивший. Его так и называли по-современному: Крутой. Словно рэкетира. Только настоящие рэкетиры на иномарках разъезжали, а он, когда был бензин, добирался с женой в райцентр на рваном «Запорожце»; хотя теперь тоже иномарка. Съездит и на прикол ставит до следующей поездки, которые с каждым месяцем становились все реже.

Теперь же и вовсе забудь, Тоньшин, о машине: теперь только пешим ходом, да и то когда есть настроение. А настроение-то идет от совместной доброй жизни, а будет ли она доброй, если уж жена сына поставила в пример, когда он недавно пришел домой с первой получкой за охрану посевов. А чего их охранять, когда давно без объездчиков обходились. Или уж теперь жизнь такая пошла: к каждому полю человека ставь с наганом! Так тогда овчинка выделки не будет стоить.

Правильно размышлял Тоньшин, привычно, поэтому и сомнение брало: что же это за работа такая у сына? Как-то спросил, а он лишь отмахнулся: «Какая тебе разница, отец!» И добавил насмешливо: «Вы с матерью поменьше болтайте-то!» Улыбка, конечно, не понравилась: холодная, мерзкая – никогда такой не было. Сперва думал, что сын начал выпивать, но, несколько раз незаметно принюхавшись, хмельного запаха не почувствовал и еще сильнее озадачился. «Он, может, и не посевы охраняет, может, с бандой какой-нибудь связался?!» – тревожился Тоньшин. И чем сильнее тревожился, тем сильнее хотел узнать правду. А как узнаешь? Ведь не спросишь напрямую? Генка и прежде-то не отличался болтливостью, а теперь и вовсе не подходи. Тогда Павел решил проверить тайно. Поэтому, когда однажды с утра сын начал седлать лошадь, был наготове и следом нырнул за огороды, чтобы проследить направление... Проследил, но только до леса... «Погоди, – корил себя Павел за недогадливость, – ведь лошадь подкована – следы должны быть!»