Леонид Сергеев - До встречи на небесах Страница 34

Несмотря на азартные споры, во многом мы были единомышленниками и потому сильно привязались друг к другу. Наша связка и сейчас крепка, мы и сейчас собираемся у меня, но… уже без Егорова. К большому огорченью, наше спаянное братство недавно поредело — болезни доконали Егорова, он умер. Это большая утрата для всех нас. Царство ему небесное, если оно есть! И пусть, как говорится, земля ему будет пухом! Кстати, на похоронах именно Шашин сказал самые проникновенные слова.

Последние годы Егоров на лето снимал комнату на станции Правда, где в окна лезли ветви яблонь. По утрам он бродил по лесу, собирал грибы; днем писал за столом у «яблоневого окна», по вечерам прогуливался по поселку, «набирался дачных впечатлений».

Егоров был сатириком, продолжателем традиций Салтыкова-Щедрина, Козьмы Пруткова и, в отдаленном плане, — Грибоедова, Гоголя. Как известно, сатира — крайне сложный жанр, в котором легко впасть в шаблонный набор приемов, банальщину и фальшивость. Я убежден, именно этим и отличаются современные сатирики в нашем Отечестве. Понятно, большинство из них нерусские, да еще оголтелые «демократы», и, без сомнения, потому-то их произведения и пропитаны желчью, ерничанием, злорадной насмешкой, неприкрытым презрением к русскому народу. Собственно, все их творчество преследует четкую цель — поиздеваться над нашей страной. Не случайно герои их произведений — сплошь русаки глупцы, не просыхающие пьяницы (разумеется, герои соплеменники — все, как один, непьющие, остроумные, доброжелательные). И это делается с ядовитым умыслом — вселить в наш народ комплекс неполноценности, чтобы он, обворованный, униженный, не поднимал головы. У этих злодеев все четко продумано.

Сейчас, во время «демократической» пирушки, «мастера» сатиры заполонили всю эстраду, их сборища ежедневно показывают все телеканалы, в издательствах том за томом выходят их сочинения, но у любого более-менее подготовленного читателя, такое чтиво не вызовет не только смеха, но и улыбки, а у знакомого с Салтыковым-Щедриным, Твеном, Чапеком, Гашеком, вызовет отвращение.

В отличие от ныне процветающих сатириков, Егоров истинно русский писатель и показывает нелепости нашей жизни в мягкой ироничной форме. Некоторые его вещи даже не сатира, а грустный юмор, за которым видна боль за нашу страну. Не утихающая боль.

Егоров только в зрелом возрасте серьезно занялся литературой. Не стану кривить душой, многое из его первых сочинений мне принять трудно (по качеству текста), но естественно, о творческом человеке надо судить по его лучшим работам, поэтому перечислю рассказы Егорова, которые, без преувеличений, можно назвать первоклассными: «Пасхальные яйца», «Собачья жизнь», «Молитва», «Рай». К сожалению, эти рассказы — последнее, что написал наш друг; тяжелая болезнь оборвала его жизнь. Сыграли свою роль и события последних лет, он остро переживал разрушение нашей страны, ведь был подлинным патриотом, каких сейчас мало. Я имею в виду тех, кто открыто подает голос, а не просто бурчит под нос — таких-то полно.

Незадолго до смерти, Егоров решил издать книгу за свой счет и стал собирать рукописи, но не успел. На сороковинах Шашин, молодчина, объявил, что сделал компьютерный набор всего, что написал наш друг, и для издания книги нужны деньги — их дал старинный друг Егорова, главный редактор «Правды» А. Ильин. Ишков, Рогов и я тоже примкнули к этому благородному делу — написали по странице «Памяти друга». Книгу Шашин сделал замечательную, она — лучший памятник Егорову. Есть поверье — друзья и ученики покойного должны доделать то, что не успел сделать мастер, иначе его душа не успокоится. Если это так, теперь душе нашего друга будет спокойно.

Я часто вспоминаю Егорова… Бывало звонит, и с нарочитой деликатностью подтрунивает надо мной:

— Это квартира известного писателя Леонида Анатольевича? Вас беспокоит никому не известный скромный литератор Егоров. Я глубочайше извиняюсь, но позвольте узнать, какие у вас планы назавтра? Как вы смотрите на то, что мы соберемся у вас в небольшом дружеском составе? С Ишковым и Шашиным я уже договорился. Мои больные ноги подсказывают, что завтра будет дождь, а в дождик хорошо беседовать.

Сюда, пожалуйста, и улыбайтесь!

В ЦДЛ писателей и гостей снимал фотограф с огненно-рыжей «полыхающей» шевелюрой и такими же усами, в ярко-красных рубашках, от которых прямо било жаром. Его звали Гера Беляков; он называл себя «бывшим шофером дальнобойщиком» — понятно, эта профессия придавала облику Геры дополнительный вес.

Гера считался мастером групповых портретов. Он подходил к писателям (или гостям) и, улыбаясь в оранжево-рыжие, даже красноватые (от курева) усы, говорил:

— Ваши лица просятся на групповой портрет. Встаньте, пожалуйста, сюда. Поплотней, но не слишком. И улыбайтесь!

Делал Гера и индивидуальные портреты, но с меньшим удовольствием, чем групповые. Он вообще любил всякие сборища — похоже, когда шоферил, ему не хватало общения и, сменив профессию, он наверстывал упущенное. Я называл его групповые портреты «нагромождением тел и лиц», но Гера не обижался и поэтично провозглашал:

— Эти портреты, как букет полевых цветов, где один цветок оттеняет другой. Когда на снимке много разных лиц, подчеркивается своеобразие каждого. Они смотрятся на контрасте.

Стоило клиенту появиться в его закутке-ателье, Гера сразу, без всяких вопросов, показывал на стул:

— Сюда, пожалуйста, и улыбайтесь!

Случалось, клиент недоумевал:

— Почему вы не спросите, как я хочу сфотографироваться?

Гера спокойно пояснял:

— Если фотограф спрашивает «как вас снять?» — сразу уходите. Мастер должен знать, как именно снимать. — Гера прищуривался и щелкал пальцами.

После такого ударного объяснения становилось ясно — он-то мастер своего дела и ему можно доверять на все сто процентов.

Перед съемкой Гера долго устанавливал свет, поворачивал клиента в разные стороны, приподнимал и опускал его голову, при этом приседал, вставал на носки, прищуривался, рассматривал «натуру» и так и сяк. Глядя на эти скрупулезные неторопливые приготовления, я думал, что у профессионала в работе и не должно быть спешки, азарта, другое дело — настрой. Мне вспоминался Лермонтов: «Глубокая река не допускает бешеных порывов». Что немаловажно, подготавливаясь к съемке, Гера непременно спрашивал у клиента:

— Вы относитесь к миру писателей или к другому миру?

И, после того, как клиент объяснял из какой он сферы, находил общих знакомых и тем самым устанавливал дружеский контакт. В заключение Гера непременно выдавал качественную формулу:

— Улыбайтесь! Вы наверняка знаете, что улыбка красит лицо. Вспомните что-нибудь хорошее…

При встречах с Герой я всегда растягивал рот и думал — в самом деле, хорошего вокруг нас не меньше, чем плохого и жизнь состоит не только из проблем и борьбы.

За время, пока я вел изостудию при ЦДЛ, мы с Герой не раз выпивали в его закутке-ателье и он порассказал мне немало смешных историй из своей бурной жизни. Взять хотя бы его развод с женой, после которого супруги перестали разговаривать даже по телефону. Гера переехал к матери, но каждый месяц кидал в форточку алименты (благо квартира находилась на первом этаже), но, спустя год, его вдруг вызывают в суд за неуплату алиментов. Оказалось, жена, сразу же после развода, поменяла квартиру «чтобы избавиться от духа мужа». Позднее супруги помирились и снова расписались.

Надо отдать должное Гере — он был хорошим отцом и по-настоящему заботился о своей дочери. Девушка увлекалась живописью, и я готовил ее к экзаменам в художественное училище. В благодарность Гера подарил мне кипу фотографий моих друзей, детских писателей. Как правило, фотографии делают человека или лучше или хуже, но только не передают то, что есть. Снимки Геры исключение.

Прежде чем представлять портреты своих друзей, без колебаний заявляю: детская литература — это своего рода вероисповедание, а детские писатели — определенная, ни на что не похожая, каста людей.

Те далекие времена

Особо одаренный друг мой Геннадий Цыферов с фотографии смотрит сквозь бликующие очки, смотрит прищурившись, колюче, с усмешкой — и не поймешь, то ли он добродушный острослов, то ли положительный зануда.

В моем столе лежит лист бумаги с крестами и фамилиями умерших друзей — это мое кладбище. Оно большое. Много моих друзей уже на небесах (я не говорил им «Прощай!», говорил «До встречи!», поскольку временами все-таки надеюсь на загробную жизнь). Одни из друзей умерли совсем молодыми. Например, Саша Камышов, акварелист, которому пророчили ослепительное будущее. Другие, вроде писателя Юрия Качаева или художника Юрия Молоканова, умерли в «среднем возрасте», но для меня навсегда остались молодыми, потому что они были большими мальчишками — дух имели мальчишеский, не случайно и работали для детей.