Паскаль Брюкнер - Любовь к ближнему Страница 34

Эти рассуждения нисколько не утешали меня. Снедаемый досадой, я крался за ней по улице, чтобы проверить, не встречается ли она с кем-нибудь из моих знакомых. С печалью вспоминаю день, когда пришел в дом, где она священнодействовала, – Шестнадцатый округ, улица Альбер-де-Мюн, – и припал ухом к двери. Раздавшиеся внутри гортанные крики потрясли меня. Я весь взмок, вплоть до ладоней. Мне пришлось спрятаться в углу коридора, чтобы выследить того, кто исторг из нее такие звуки. Моему взору предстал невзрачный человечек в костюме и толстых очках. Если она испытала оргазм с этим пустым местом, мучил я себя, то каково ей будет с высоким, сильным красавцем?

Утомленная моими стенаниями, Дора решила прибегнуть к более сильным средствам. Она предложила мне установить в двух наших квартирах видеосистему, электронные глаза, которые записывали бы наши шалости. Каждый вечер мы будем просматривать заснятое, и я узнаю и увижу, как она себя ведет, – это должно заглушить мое собственническое чувство. Я категорически отказался, мне совершенно не хотелось знать, что она вытворяет с другими. Но можно ли ей самой снять меня, спрятавшись в шкафу? Я неохотно согласился. Она по нескольку часов в день беззвучно проводила за полупрозрачной занавеской. Ее присутствие приободряло меня, даже подбивало порой на актерство, так мне хотелось ее позлить. Но она оставалась беспристрастной, понимая, что эта инсценировка имеет чисто педагогическое значение. После ужина мы с ней становились похожи на чиновников, подводящих итоги трудового дня: она заставляла меня просматривать отснятое и позволяла себе «конструктивную критику». Профессорским тоном она комментировала мои выступления, указывала на упущения. Я должен был выслушивать упреки за то, что с одной клиенткой схалтурил, с другой повел себя бессердечно…

– Считай, – наставляла она меня, – что ты постригся в монахи. Избавь любовные отношения от вериг грубости. Попроси прощения у тех, кого отверг, кем пренебрег из-за их внешнего облика. Перестань употреблять обидные слова: «уродина», «швабра», «бочка». Пусть для тебя станет делом чести ублажать бесформенных и отталкивающих. Уродство стоит у тебя в глазах, а они ни при чем. А главное, снова научись целоваться в губы: ты подвергаешь женщину пытке, когда, приведя ее в состояние плотского возбуждения, лишаешь ее настоящих поцелуев.

Учащийся Себастьян должен был пообещать, что в следующий раз исправится. Я щипал себя, чтобы убедиться, что это происходит наяву.

Служить, обнимать, постигать

Вскоре произошло событие, ускорившее падение Доры и наступление времени, ставшего для нас вереницей ошибочных шагов к краю пропасти. Однажды вечером, проходя по улице Гренье-сюр-Ло – горбатому проулку со средневековыми домами на полпути между кварталом Маре и островом Сен-Луи, – мы увидели открытую дверь церкви. Там спали на полу человек десять бродяг – слежавшаяся куча ветоши, издававшая сильный затхлый запах. Они пришли сюда переночевать, спасаясь от нищеты и холода и пользуясь добротой кюре. Атмосфера задумчивости, слабый запах ладана, снисходительность каменных статуй – все это быстро толкнуло нас друг к другу в объятия. Мы занялись любовью в одном из кресел капитула. Взгромоздившаяся на меня Дора, наше прерывистое дыхание и мерный храп бездомных были как два инструмента, играющие одновременно разные партитуры. Завидев семенившую неподалеку монахиню в надвинутом на глаза капюшоне, призрак среди других призраков, моя партнерша без всякого смущения окликнула ее и пригласила примкнуть к нам:

– Давайте с нами, сестра, соединимся пред Господом.

Я чуть не умер со стыда. Монахиня в ужасе сбежала, целомудренно прошуршав одеждами. Тогда Дора направилась к спящим, разбудила одного и что-то тихо ему предложила, не удосужившись одернуть задранную юбку. Из живой свалки поднялась всклокоченная голова, раздалась брань, грязная лапа схватила за руку мою партнершу. Другие простертые тела ожили и, взбудораженные непристойным зрелищем, набросились на Дору, изрыгая страшные ругательства. Я едва успел оттащить ее. Если бы не мое вмешательство, ее бы наверняка отколошматили и изнасиловали. Но все это нисколько ее не потрясло. Наоборот.

– Я сама виновата, я разбудила их, вот они и испугались. Учти, Себастьян, вначале на нас обрушатся насмешки, даже издевательства.

– В начале чего?

– Сам знаешь.

Всю ночь она спокойно и взвешенно развивала передо мной созревшую у нее в голове идею. У нас появилась миссия: соединить разъединенных людей узами мистического брака. Мы станем Отцом и Матерью, призванными создать новую всеобщую Семью, зиждущуюся на любви и сострадании.

– А если поконкретнее, что это значит? – спросил я в легком ошеломлении.

Моя усердная мулаточка пригладила ладонью волосы, признак наивысшей сосредоточенности, и для успокоения вывихнула себе суставы большого и указательного пальцев.

– Это значит, Себ, отдавать себя, не ожидая взаимности, сотворить евангелие всеобщего человеколюбия.

– Разве мы не этим занимаемся?

– Да, но все-таки за деньги и кустарно. Нужен более широкий охват, надо утешать брошенных и страждущих.

И она привела в пример скандинавских женщин, которые, сострадая инвалидам, оказывают им техническую помощь, одаривая любовными объятиями.

– Бог – это любовь, Себастьян. Но Иисус ошибся: вместо того чтобы взойти в крови на крест, Ему нужно было растянуться на койке, превратиться в публичную женщину, одарить всех безграничной любовью, прикосновением своих рук, своей кожи, своего рта.

Что тут было возразить? Я уже давно не был хозяином положения. Она подавляла меня и интеллектуально, и эмоционально. Ахинея, усвоенная в педагогическом институте и в Национальной школе управления, совершенно не могла мне помочь.

– Ты был в этой области моим предтечей, – продолжала Дора, – но не пошел до конца, не внял своей интуиции. Позволь мне быть твоим поводырем, иди рядом со мной, как слепец рядом со зрячим. Я верну тебе зрение.

Я не был уверен, что хорошо понял ее, но доверился. Как только выдавалась свободная минутка, она читала мне стихи Сенгора, Сезера, рассуждала о гениталиях как о доказательствах бытия Божия, бессмертных частях тела, обреченного на исчезновение. Она открывала толстые тома и без устали комментировала их. Я все проглатывал, ее нравоучительное либидо пленяло и околдовывало меня. По вечерам на нашем столе Священное Писание соседствовало с вазелином и презервативами. Более чем когда-либо моя возлюбленная балансировала между синагогой и борделем, низводя религию до приступа эротической эпилепсии. В ней бушевал хаос разума и чувств, крутился мутный водоворот тривиального и возвышенного, богословия и порнографии. Но часто, пытаясь толковать то или иное место в Писании, она обнаруживала недостаток философской культуры. Я пользовался этим, чтобы возражать:

– Ты считаешь, что Маймонид, Авиценна, святой Фома Аквинский проповедовали грязный свальный разврат, содомию и скотоложество?

Доре хватало юмора, чтобы шутить в ответ, хохотать, целовать и ласкать меня. Я был готов простить ей умничанье и пристрастие к толкованию священных текстов. Любовь все спасала, она исцеляла наши раны, заполняла пробелы. В ее ярком свете бледнели старые бестолковые фолианты.

Моя метиска, богобоязненная и распутная, демонстрировала умопомрачительную дерзость. Эта поклонница Каббалы искала теперь благословения священнослужителей, бродила вокруг храмов, мечетей, соборов. Через несколько недель после ночного эпизода в церкви Сен-Жерве она потащила меня к духовнику Сен-Антуанского предместья, с которым договорилась о встрече под предлогом венчания. Священник принял нас в кроссовках, толстом свитере и спортивной куртке: он стер все внешние признаки своей деятельности и мог с равным успехом сойти за таксиста, столяра, штукатура. Редкие служители веры прилагали такие усилия, чтобы походить на людей из толпы – вот он, символ христианства, просящего прощения за само свое существование. Он выслушал нас с сокрушенным видом, елейно поведал о величии и тягостности брака, смысл коего состоит в продолжении рода и в обязанности супругов помогать друг другу. Когда Дора выложила ему свою идею фикс – принесение в дар собственного тела как священнодействие, господин «первый встречный» опустил глаза и нервно хихикнул Она уточнила, что мечтает стать женщиной-Христом, прибитой к койке, ощупываемой и разрываемой несчетным числом рук. Церковник откашлялся – от волнения он охрип – и поднялся.

– Дети мои, кажется, произошло небольшое недоразумение. Я готовился к встрече с женихом и невестой, но ошибся. Хотелось бы думать, что это шутка.

– Простите мне мою настойчивость, святой отец, но мы с Себастьяном хотели бы воплотить некое подобие чувственного коммунизма: все мужчины для всех женщин и наоборот.