Нодар Джин - Я есть кто Я есть Страница 34

…Моисей не хотел уничтожить собственность; он, напротив, хотел, чтобы она была у всякого и чтобы таким образом бедность никого не вынуждала быть рабом с-рабскими помышлениями. Свобода была всегда основной мыслью великого эмансипатора, и эта мысль горит и дышит во всех его законах, касающихся бедности. Самое рабство он ненавидел сверх всякой меры, ненавидел чуть ли не бешено, но и эту бесчеловечность он не мог уничтожить целиком, — она слишком глубоко коренилась в жизни той первобытной эпохи, — и поэтому вынужден был ограничиться законодательным смягчением срока рабской службы. Если, однако, раб, освобожденный, наконец, законом, упорно не желал покинуть дом своего господина, то, по велению Моисея, такого неисправимого раболепного негодяя прибивали за ухо к косяку господского дома и, опозоренного таким образом, держали в рабах пожизненно. О, Моисей, Моше Рабену, — учитель наш, величавый борец против рабства, подай мне молоток и гвозди, чтобы я мог наших благодушных рабов в черно-красно-золотой ливрее пригвоздить за их длинные уши к Бранденбургским воротам!

Признания

Если пророк Востока назвал евреев «народом Книги», то пророк Запада определил их в своей философии как «народ духа». Уже в самые первые дни своей истории евреи, как мы замечаем в Пятикнижии, обнаруживают склонность к отвлеченному, и вся их религия есть не что иное, как только акт диалектики, в силу которого материя и дух разделяются и абсолютное признается только в исключительной форме духа. Какое ужасающе одинокое положение им пришлось занять среди других народов древности, которые, отдаваясь радостному культу природы, понимали дух скорее в явлениях материи, в ее образах и символах! Какой яркий контраст они поэтому являли с пестро расцвеченным иероглифическим Египтом, с Финикией, великим храмом утех, с милой, благоуханной блудницей вавилонской, и, наконец, с Грецией, цветущей родиной искусств!

…Постепенно этот народ духа целиком освобождается от материи, постепенно происходит его полная спиритуализация, и это представляет поразительное зрелище. Моисей окружил дух, так сказать, материальными твердынями для защиты от реального натиска соседних племен: вокруг поля, где он сеял дух, он насадил терновую изгородь — строгий церемониал закона и эгоистическое национальное чувство. Но когда священное растение духа пустило столь глубокие корни и вознеслось в такую высь, что его уже больше нельзя было вырвать, тогда пришел Иисус Христос и сломил церемониал закона, утративший с тех пор всякий полезный смысл, и даже изрек смертный приговор еврейской национальности… Он призвал все народы земли участвовать в царстве Божием, принадлежавшем прежде лишь единственному богоизбранному народу; он всему человечеству даровал гражданские права евреев… Правда, искупитель, освободивший братьев своих от церемониала закона и национальности и давший начало космополитизму, сделался жертвой собственной гуманности: и городской магистрат в Иерусалиме приговорил его к распятию, а чернь надругалась над ним…

Но поругана и распята была только плоть; дух осенен был славой, и мученичество победителя, завоевавшего духу господство над миром, стало символом этой победы, и все человечество стремится с тех пор, в подражание Христу, к умерщвлению плоти и к сверхчувственному растворению в абсолютном духе…

Когда же вновь наступит гармония, когда мир исцелится от одностороннего стремления к победе духа, от безумного заблуждения, которое стало причиной немощи и плоти и души!

…Евреи созданы из того теста, из которого лепят богов; если сегодня их топчут ногами, то завтра пред ними падут на колени; в то время как одни из них роются в грязи отвратительного торгашества, другие поднимаются на высочайшие вершины человечности, и Голгофа — не единственная гора, где еврейский Бог пролил кровь за благо человечества. Евреи — народ духа, и всякий раз, как они возвращаются к своим началам, они велики и прекрасны, а их неуклюжие противники пристыжены и посрамлены. Глубокомысленный Розенкранц сравнивает их с великим Антеем, и разница лишь в том, что он становился сильнее всякий раз, как прикасался к земле, евреи же почерпнут новые силы, как только они снова соприкоснутся с небом. Удивительное сочетание самых резких противоположностей! Хотя у этих людей встречается столько уродства и низости, среди них же можно встретить идеалы самой чистой человечности, и если когда-то они направляли мир на новые пути прогресса, — мир, быть может, и впредь должен ждать от них новых откровений…

Людвиг Берне

На улице в Берлине я видел однажды старых дочерей Израи-левых: длинные кресты, еще более длинные, чем их носы, висели у них на груди и спускались до самого пупа; в руках у них были лютеранские молитвенники, и говорили они о превосходной проповеди, только что слушанной в церкви св^роицы. Одна из них спрашивала другую, где та причащалась святых тайн, и при этом у обеих пахло изо рта. Еще омерзительнее мне было видеть тех грязнобородых евреев, что прибыли из своих польских клоак, были завербованы для неба миссионерским обществом в Берлине, начали проповедовать на своем гнилом диалекте и при этом ужасно воняли. Во всяком случае, хорошо было бы, если бы эту вшивую польскую рвань крестили не обыкновенной водой, но одеколоном.

Там же

История современных евреев трагична, но вздумай кто-нибудь написать об этой трагедии, его еще осмеют. Это трагичнее всего.

Мысли, заметки, импровизации

Никогда не говорить об отношении к евреям! Испанец, который каждую ночь во сне беседует с богоматерью, из деликатности ни за что не коснется ее отношений к Богу-отцу: самое беспорочное зачатие все-таки остается зачатием.

Там же

Евреи лучше христиан, если они хороши; если же плохи, то хуже.

Там же

Окончена ли миссия евреев? Я полагаю, она будет окончена, когда придет земной Спаситель — индустрия, труд, радость.

Там же

После Исхода о свободе говорят всегда с еврейским акцентом.

К Лютеру

Мы заботимся о благе материи, о материальном счастье народов, не потому, что мы, подобно материалистам, относимся с пренебрежением к духу, но потому, что мы знаем, что божественность человека проявляется также в его физическом естестве и что нужда разрушает и принижает тело, образ божий, отчего и дух погибает равным образом. Мы боремся не за человеческие права народа, но за божественное право человека.

Мы готовы принести себя в жертву ради народа, ибо самопожертвование относится к нашим утонченнейшим наслаждениям.

Признания

Доброта лучше красоты.

К истории религии и философии в Германии

Все купцы в мире исповедуют одну религию.

Там же

Самый жизненный вопрос в мире — это вопрос о существовании Бога.

Там же

Жизнь — болезнь, мир — больница, смерть — врач.

Признания

Воображаемое горе доставляет не меньшую боль.

Там же

Мысль — это незримая природа, а природа — зримая мысль.

Там же

Восток — истинный хитрец: он почитает маньяков как пророков; мы же смотрим на пророков как маньяки.

Лукские бани

Бог простит: это Его профессия.

На смертном одре, 1856 г.

Человеческое ничтожество слишком велико, чтобы обходиться без веры.

Признания

Человек — аристократ среди животных.

Город Лука

Только чувством можно понять чувство.

Лютеция

Римляне так и не нашли бы время завоевать мир, если бы их сперва заставляли учить латынь.

Мысли, заметки, импровизации

ВОИНСТВЕННОСТЬ БЕРНЕ

Современник, соотечественник, коллега и во многом единомышленник Гейне, Людвиг Берне (1786–1837) относится к тем свидетелям наступившей эмансипации евреев в Европе, которые сразу же разглядели ее «призрачность и лицемерие». Берневские сочинения, особенно те, которые посвящены программе еврейского движения в новых условиях и которые вызывали негодование как у германского правительства, так и у самого еврейства, знаменательны тем, что они напоминают о неодноплановости духа Израиля, и, в частности, о его неожиданной воинственности. Органичность этого начала в еврейском духе подтверждается не только Библией и не только прошлым еврейства, но и тем, чему суждено было осуществиться после Берне: рождением таких лидеров, как Зеев Жаботинский в России и Теодор Герцль в Австрии, и таких феноменов, как политический сионизм и государство Израиль.

Мы, евреи, должны отречься от всякой умеренности и в словах и в действиях. Пусть свобода отдалена от нас целым морем крови, — мы все-таки достанем ее; пусть она лежит в непролазной грязи, — мы и оттуда вытащим ее. Оттого-то злоба и побеждает всюду, оттого-то глупость и пошлость всегда остаются в выигрыше, что они идут к цели кратчайшей дорогой, не заботясь о том, чиста она или грязна. Чистота не устрашает их, они употребляют даже благородные средства для достижения скверных целей, — а мы, станем ли мы избегать грязи даже в том случае, когда по ней можно дойти до добра? Нет, выискивая только чистые тропинки, мы теряем время и все; ведь где бы мы ни нагнали нашего врага, где бы мы ни напали на него, везде будет грязь, и рано или поздно, нам придется вступить в нее, если мы хотим, чтобы наше дело одержало победу… Да, меч против меча, коварство против коварства, собачий лай против собачьего лая! Гейне говорит, что и свобода должна иметь своих иезуитов; я говорю то же самое. Не только иезуитов, — она должна иметь все, чем обладают ее враги. Нам незачем противопоставлять коварству искренность, пороку — добродетель, наглости — кротость, грубости — вежливость.