Ник Хорнби - Смешная девчонка Страница 34

Ее согласие на новое свидание после злосчастного поцелуя было, к сожалению, истолковано превратно: Морис сделал ей предложение руки и сердца. Он повел ее в «Шикиз», потому что этот ресторан единственный мог претендовать на включение в Список объектов романтического и исторического значения, и там под аплодисменты собравшихся в кружок официантов сделал так, что в бокале с шампанским откуда ни возьмись появилось кольцо. Видя ее растерянное молчание, официанты быстро вспомнили, что у них есть дела в соседних залах. Софи поняла, что поводом для покупки кольца стала та неловкая возня. По всей вероятности, Морис решил, что она отталкивает его по причине старомодного воспитания. На самом же деле она просто не хотела ложиться с ним в постель.

– Номер провальный, да? – спросил ее Морис, когда они избавились от зрителей.

– Что ты, – ответила Софи. – Отличный фокус. И такой романтичный, да еще на публике.

– Уже слышу, что сейчас последует какое-то «но»…

– Мы совсем друг друга не знаем, – сказала она.

– Тебе ли меня не знать? – возразил он. – Я же давно выступаю на телевидении. А вот ты – актриса.

– При чем тут это?

– На телевидении ты – это не ты. Ты играешь роль. А я на телевидении – я и есть. Морис.

И это, к несчастью, было правдой. В жизни Морис очень мало отличался от Мориса на сцене. Из дома он всегда выходил в гриме, а на лице у него, как неисправная автомобильная фара, то и дело вспыхивала фальшивая широкая улыбка.

– Уверена: в тебе таится нечто большее, – сказала ему Софи.

– Нет, – ответил он. – В самом деле нет. Что видишь, то и получаешь. И я этого не стыжусь. Хоть тысячу лет проживи со мной в браке – я буду все тем же, кто знаком тебе по «Воскресным вечерам в лондонском „Палладиуме“».

У Софи возникло искушение в благодарность за этот вечер дать ему совет: никогда не говорить таких слов своей будущей избраннице, чтобы не довести ее до петли.

– Да, наверняка, – пробормотала она.

– Значит, ты хочешь сказать… тебе надо поразмыслить, – продолжил Морис. – А мы с тобой тем временем будем встречаться и выходить в свет. И непременно целоваться и миловаться.

У него была невыносимая привычка – вставлять в разговор такие выражения, как «целоваться и миловаться». Так говорили ее бабушка с дедушкой. В старину со сцены кафешантана вполне могла нестись песенка «Давай целоваться, давай миловаться», но невозможно было представить, чтобы композицию с таким названием сочинили «Роллинг стоунз». Или, кстати, «Ярдбёрдз», мысленно добавила она, хотя так и не послушала ни одной их пластинки. И потом: комик-фокусник – это не профессия, пусть даже его дыхание будет нежнее пармских фиалок, а поцелуи – огненными, как ядерные взрывы. Комику-фокуснику место на курортном причале. Она для того и сбежала в Лондон, чтобы таких не видеть, не слышать и тем более не выбирать себе в мужья.

– Нет, на самом-то деле я другое хочу сказать, – помолчав, решилась она.

– Вот как?

– Я хочу сказать, что размышления никуда не приведут.

– Почему же?

Морис остановил на ней серьезный взгляд. Он хотел разобраться.

– Боюсь, я тебе не подхожу.

– Подходишь. Безоговорочно. Я это знаю.

– Ну… тогда… справедливо обратное.

– Не понимаю.

Раньше она воспринимала как должное сообразительность тех, с кем сталкивалась по работе. Ей и в голову не приходило, что за это нужно благодарить; по окончании сегодняшнего вечера (правда, окончания пока не предвиделось) она собиралась искупить свое недомыслие: накупить им цветов или виски, а еще приложить открытку со словами благодарности за быстрый ум. С Деннисом, например, такого диалога просто не могло быть по тысяче причин. Прежде всего, он бы не захотел, чтобы кольцо бултыхалось в шампанском, а увидев, что она не спешит надевать его на палец, ни за что не стал бы допытываться почему. Она не хотела и не обязана была выходить за туповатого комика-фокусника, но при этом понимала, что никто бы не удивился такому ее выбору.

Как могла, она объяснила ситуацию, окончательно разбила Морису сердце и поехала домой одна.

Когда Билл, примирившись с действительностью, перестал отмахиваться от первого известия и расстраиваться из-за второго, он пошутил, что за один месяц Тони сделался виновником двух беременностей. По мнению Тони, Билл слабо представлял, что женщина узнает о беременности лишь через несколько недель после рокового события; дабы не портить соавтору шутку, он не стал уточнять, что во втором случае отцовство сомнительно. Под подозрением оказывались и Том Слоун, и Деннис. Да и у самого Билла, пожалуй, рыльце было в пушку. Хм, отцовство. В жизни Тони оно вдруг заняло куда больше места, чем он рассчитывал.

Они с Биллом теперь арендовали более просторный офис, где можно было уединиться в кабинете и работать даже в присутствии Хейзел. Когда Джун прибежала с потрясающей вестью, она не сразу зашла к мужу, как делала раньше, если случайно оказывалась поблизости, а осталась ждать у секретарского стола, пока Хейзел докладывала о ее приходе. Тони все понял с полувзгляда.

Он вывел жену на улицу, подальше от любопытных глаз, и крепко обнял.

– Представляешь? Ты мне заделал ребенка, – выдохнула она, и Тони рассмеялся: эта фраза подразумевала насилие или, во всяком случае, решимость.

Но никакого принуждения не было. Отнюдь: были вкрадчивые речи, бесконечное терпение, многочисленные «может, завтра?», «ну, ничего» и «вроде бы, да». И только в последнее время стали происходить какие-то подвижки – по крайней мере, сложностей поубавилось.

– Нужно срочно думать о переезде, – забеспокоился Тони. – В дом с садом.

– Да подожди ты, – сказала Джун. – Срочности пока нет.

У них была квартира в Кэмден-Тауне; Джун устраивала близость к магазинам, кинотеатрам и рынку.

– В тихом, зеленом районе. Пиннер{50} вполне подойдет.

– Ты так считаешь? Даже не знаю. В любом случае, нам предстоят более серьезные испытания.

– Какие испытания?

– Прежде всего, роды. Боюсь до смерти.

– Ох, прости. Конечно.

– Потом материнство: получится ли из меня хорошая мама?

– Из тебя получится чудесная мама.

– А из тебя – самый лучший папа.

– Господи, – выговорил Тони, – а я тут о зеленых районах.

– Какие у тебя ощущения?

– Фантастические.

Фантастические ощущения сохранялись до тех пор, пока он не поделился с Биллом.

Вероятно, это был здоровый процесс, который сулил новые успехи, но они с Биллом находились на стадии размежевания. В конце рабочего дня Тони ломало, как ломало его в армии после ненавистной муштры. До сих пор у них с Биллом словно был один общий мозг, или, точнее сказать, они создали новый ум, который витал в воздухе и наполнялся содержанием, репликами, сценами, характерами, как ванна наполняется из двух кранов. Бывало, один кран работал лучше, другой хуже, порой требовалось открыть на полную мощность горячий и прикрутить холодный, но это достигалось естественно, само собой. Обсудили – написали.

Почему-то во время работы над вторым сезоном их общий мозг сделался строптивым. Теперь в кабинете сидели два человека, привязанные друг к другу талантом и обстоятельствами, пытались говорить одним голосом, но все чаще обнаруживали, что каждая реплика, каждая сюжетная линия становится объектом споров, нападок и обороны; при этом и Биллу, и Тони выпадали мелкие победы и мелкие поражения. Наверное, никакое соавторство без этого не обходится, но прежде у них такого не случалось, а перестраиваться всегда трудно.

Тони не знал, как сообщить Биллу потрясающую новость, чтобы не навлечь на себя сарказм и презрение. Билл хорошо относился к Джун, в компании они прекрасно общались. Быть может, у Тони развивалась паранойя, но он не мог отделаться от мысли, что Билл рассматривает брак как ширму, как признак трусости и приспособленчества. Раньше они с Биллом походили на два разных сорта твердого сыра. А затем Тони стал размягчаться. При этом в нем не прибавлялось остроты – он скорее превращался в плавленый сырок, нежели в пикантную голубую плесень с живыми личинками. Еще до беременности Джун он сделался мягким семейным человеком: по вечерам они включали радио, обсуждали увиденное и услышанное за день, анализировали сценарии. Пару раз в неделю ходили в кино и на обратном пути раскладывали фильмы по полочкам. Тони мог ночами напролет слушать, как Джун рассуждает о драматургии. Сама она сценариев не писала, хотя и пробовала (впрочем, ни Тони, ни кто бы то ни было другой результатов не видели), но при этом с ходу выявляла слабину, недоработку, лишние отступления и причины безжизненности сцен, которые должны искриться и бурлить. Тони полагал, что в долгосрочной перспективе дарование Джун, вкупе с их общими интересами, станет опорой их брака в большей степени, чем постельные страсти – недолговечные по определению.