Дональд Бартельми - Шестьдесят рассказов Страница 34

— А какой это фильм?

— «Victimas de Pecado[29]» с Педро Варгасом и Нинон Севилья.

Эльза беседует со своим мужем Жаком.

— Рамона меня напугала.

— Как?

— Она говорит, что нельзя спать с одним и тем же человеком больше четырехсот раз, потом все превращается в рутину и скуку.

— Откуда она знает?

— Прочитала в какой-то книжке.

— Ну что ж, — говорит Жак, — мы делаем то, что нам хочется делать, всего лишь одиннадцать процентов своего времени. Своей жизни.

— Одиннадцать процентов!

В Энгровских садах великий певец Мунбелли пел песню протеста.

11

Верцингеторикс, вождь пожарников, поднял трубку своего красного телефона.

— Алло, это Рамона?

— Нет, это Эльза. Рамоны нет дома.

— Вы можете передать ей, что звонил вождь всех пожарников?

Рамона поехала на выходные загород с Верцингеториксом. Его ферма отстояла от города примерно на восемьдесят миль. На кухне фермерского домика они подверглись нападению летучих мышей. Верцингеторикс никак не мог найти швабру.

— Загони их в бумажный мешок. Где бумажный мешок?

— Продукты, — сказал Верцингеторикс.

Рамона вывалила продукты на пол. Летучие мыши метались по кухне, оглашая воздух высоким, но вполне слышимым писком. Верцингеторикс взял большой бумажный мешок и начал делать вялые, неуверенные движения, изображавшие его намерение поймать летучих мышей.

— Мамочки, — сказала Рамона, — только бы не в волосы.

— Они не хотят залетать в мешок, — пожаловался Верцингеторикс.

— Дай мне мешок. Если кто-нибудь из них запутается у меня в волосах, я сдохну со страху, прямо вот тут, у тебя на глазах.

Рамона надела мешок себе на голову; буквально через секунду в него врезалась летучая мышь.

— Что это было?

— Летучая мышь, — сказал Верцингеторикс, — Но она не запуталась у тебя в волосах.

— Черти бы тебя взяли, — сказала Рамона внутри мешка. — Ну чего ты не мог остаться в городе, как все нормальные люди?

Мунбелли появился из-за куста и покрыл ее руки поцелуями.

12

Жак уговорил Мунбелли выступить в пользу подписантов «Райской декларации», у которых возникли некоторые трения с законом. В церкви собралось около трех сотен молодых людей. По рядам ходили бумажные тарелки. Было собрано некоторое количество четвертаков.

Система не выдержит подробного изучения.

Система не выдержит подробного изучения.

Система не выдержит подробного изучения.

Система не выдержит подробного изучения.

и т. д.

Жак произнес короткую, энергичную речь. На сцену полетело еще некоторое количество четвертаков.

На вечеринке, последовавшей за бенефисом, Рамона заговорила с Жаком — потому что он был такой красивый и весь сиял от недавнего триумфа.

— Скажи мне одну вещь.

— Пожалуйста, Рамона. Что ты хочешь узнать?

— Ты обещаешь сказать мне правду?

— Конечно. Само собой.

— Может девушка забеременеть от песни?

— Думаю нет. Я бы сказал нет.

— А во сне, когда спишь?

— Не думаю. Вряд ли.

— А у кого бывает истерическая беременность? Что это за особы?

— Ну, как тебе сказать. Нервические девицы.

— А если истерическая беременность завершается родами, можно ли и дальше считать ее истерической?

— Нет,

— Вот же зараза!

13

Чарльз и Жак пытались передвинуть припаркованный «фольксваген». Чтобы передвинуть «фольксваген», стоящий на ручном тормозе, нужны усилия трех человек, как правило.

Из-за угла появился третий человек.

— Слышь, друг, ты не можешь нам немного помочь?

— Конечно, могу, — сказал третий человек.

Чарльз, Жак и третий человек взялись и навалились.

«Фольксваген» переместился вперед, освободив целое парковочное место там, где прежде была только половинка.

— Спасибо, — сказал Чарльз. — А еще, тебя не затруднило бы помочь нам разгрузить этот фургончик? Там находятся печатные материалы, непосредственно связанные со всемирной борьбой за освобождение от безнадежно обветшавшего образа мыслей, под игом которого все мы находимся.

— А чего не помочь, мне не трудно.

Чарльз, Жак и Гектор таскают связки печатных материалов по лестнице в свежепобеленную квартиру.

— Жак, а о чем там, в этих печатных материалах?

— Там говорится, что правительство обещало вернуть нам часть наших денег, если оно проиграет войну.

— Это что, правда?

— Нет. А теперь, как насчет выпить?

Неторопливо прикладываясь к стаканам, они разглядывают черный тромбонный футляр, выглядывающий из - под пальто Гектора.

— Это что, тромбонный футляр?

Глаза Гектора стекленеют.

Мунбелли сидит на диване, его обширный живот усеян растениями и животными.

— До чего же хорошо быть тем, что ты есть, — говорит он.

14

Рамона родила в среду. Мальчика.

— Как же это, Рамона? Кто виновник? Чарльз? Жак? Мунбелли? Верцингеторикс?

— Это было непорочное зачатие, — говорит Рамона. — К сожалению.

— Но что же из этого следует?

— Ничего, — пожала плечами Рамона. — Самое заурядное непорочное зачатие. Да не бери ты, Эльза, в голову.

Но как ни пыталась Рамона спустить свое непорочное зачатие на тормозах, люди продолжали проявлять к нему повышенный интерес. На Портер-стрит появилась группа кардиналов из Священной Римской Роты[30].

— На что это ты намекаешь, неразумная девица?

— Ни на что я не намекаю, Ваше Высокопреосвященство. Я просто рассказываю, как все было.

— Назови нам мужчину, иже тебя обесчестил!

— Я зачала непорочно, монсеньор.

Кардинал Маренто нахмурился, хмуро взглянул налево, хмуро взглянул направо, на потолок.

— Второго Непорочного Зачатия не может быть! Рамона скромно потупилась. Младенец, Сэм, был за-

пеленут в одеяло, его ноги торчали наружу.

— Ты бы лучше закутала ему ноги.

— Спасибо, монсеньер. Я сейчас, сию секунду.

15

Рамона пришла в аудиторию с Сэмом, удобно подвешенным у бедра.

— Это еще что такое?

— Мой ребенок.

— А я и не знал, что вы замужем.

— Я не замужем.

— Это противно закону! Как мне кажется.

— Какому закону это противно?

Вся аудитория уставилась на преподавателя.

— Ну, вообще-то существует закон, запрещающий прелюбодеяние, только он, ха-ха, почти никогда не проводится в жизнь. За его нарушителями не очень-то уследишь, ха-ха.

— Я должна сказать вам, — сказала Рамона, — что мое дитя не зачато ни от кого из людей. Я зачала его непорочно. К сожалению.

По аудитории прокатилась волна сдавленных смешков.

Студент-юрист именем Гарольд вскочил на ноги.

— Прекратите эти смешочки! О чем мы с вами думаем? Как можно издеваться над этой достойнейшей девушкой? Сдохнуть мне на месте, если я такое допущу! Кто мы такие, джентльмены или нет? А эта леди, разве она нам не соученица? Или мы тут все звери лесные? А вот эта, сидящая в наших рядах Рамона, эта бля… тьфу, эта бла… нет, я не то хотел сказать. Я хотел сказать, что прежде, чем тыкать ее бревном в глаз, мы должны тыкнуть себя в глаз соломинкой. Ибо, как учит нас Августин, если по причине некой нашей погрешности либо прегрешения нас обуяет печаль, мы должны не толико помнить, что дух сокрушенный суть жертва Господу, но и не забывать сказанное: ибо как вода тушит огнь пылающий, тако же милостыня тушит грех, ибо я желаю, говорит Он, скорее уж милости, чем жертвы. А потому, так как если бы нам угрожала опасность от огня, мы бы, конечно, побежали за водой, которой потушить его, и были бы благодарны, если бы кто указал нам воду поблизости, точно так же, если пламя греха разгорелось над соломой страстей наших, нам следует возрадоваться этому, что нам дарована почва для большой милостивой работы. А потому…

Гарольд застыл с открытым ртом, сраженный горячностью собственной фантазии.

Студент, сидевший рядом с Рамоной, заглянул Сэму в глаза.

— Карие.

16

Мунбелли острил свой боевой топор.

— Гимн на рождение? А хочу ли я написать гимн на рождение?

— И что я вообще думаю об этом идиотском рождении?

— В традиции оно укладывается, тут уж не поспоришь.

— Не в этом ли истинное назначение городов? Не потому ли объединились особи под красно-бело-синим флагом?

— Города — человеческие экониши, в каждом — своя популяция.

— Города эротичны, но их эротика уныла. Сделать это лейтмотивом?

— Это не совсем в моем ключе, лучше всего у меня получается что-нибудь такое, протестное. И все же…

— С… F… С… F… С… F… G7…

Мунбелли написал песню «Городские копуляции».

Представитель звукозаписывающей компании вручил Мунбелли золотой диск, отмечавший продажу первого миллиона экземпляров «Городских копуляций».