Павел Кочурин - Затылоглазие демиургынизма Страница 34

Через две недели Агашу судили. Дали семь лет заключения. На суде она была в своей военной гимнастерке, в защитного цвета юбке, самой нарядной для нее, кирзовых сапогах. Так и не сумела заработать себе на одежонку. Дедушка выступил в защиту, ручался за Агашу от колхоза, брал на поруки. Так моховцы наказывали. Первый случай в колхозе, да и не воровство это. Агаша ранена на войне, награждена. Сострадание к чужим ребятишкам, сиротам побудило. Но где там… Закон.

Саши Жохова на суде не было, обвинял сам прокурор… Была брошена тень и на дедушку: "Первый случай, иронически высказал прокурор, когда вор попался. В колхозе путают общественное со своим. Сено продают, накошенное на колхозной земле, как свое. А кое-кто и хлеб. Баснословные урожаи "на своих овинниках" снимают. Засевают по способу председателем придуманным. А на колхозном поле отчего-то не так густо, как у себя. Ясно о чем председатель печется. Попустительстќво и способствует хищению. И это прерывается ложной заботой о рядоќвых колхозниках…

Дедушку страшили не эти, идущие не от разума и справедливости высказы прокурора. И не злобная месть Саши Жоха-Прокурора. Пугало, что от этого может последовать завтра. Камни и посыплются на моховцев.

Опасения такие дедушки разделял и Старик Соколов Яков Филиппович. На него тоже полетели наветы. Бороду отрастил по-староверски, называется партийцем с Гражданской. Недаром вот называют Коммунистом во Христе. И это ему нравится. Ставилось в вину и то, что часто наведывается к этому Корню, недобитому кулаку, пролезшему в председатели. Даже свои моховские мужики и старики стали остерегаться заходить в сарайчик-мастерскую к дедушке. А Старик Соколов Яков Филиппович, вопреки всяким опасениям приходил к дедушке безо всякой опаски. И тем как бы оберегал его. Говорил о своих предчувствиях провидќческих:

— Отвеется все, Игнатьич, отменится, как буря нашедшая. Не в раз оно, но осилится нелад. Мы с тобой под оберегом светлых сил. Они и охранят от бед, искушений, от соблазнов. И нас самих, а через нас и тех, кто под властью темени, в неразуме своем. Нам наветано одолевать все неладное своей тихостью в деле с верой праведной во благо мирское. Знамо, казенный люд прыть свою не раз будет выказыќвать, наседать, но уже как обессиленный. Только бы вот сам не впал в отчаяньи в соблазн окаянства.

Эти беседы Старика Соколова Якова Филипповича с дедушкой запали в душу Анны Савельевым каким-то спасительным знамением. Говорено было не только дедушке, но вот и ей самой, и всему дому, чтобы перейти ко всем тем, кому надлежит жить в нем.

В Мохово и вправду зачастили комиссии, уполномоченные разных рангов. Каждого моховца выспрашивали, как он относится к своему предќседателю и почему называют его дедушкой. Подталкивали к оговорам и доносам. Обмеряли овинники, допытывались, сколько у кого сена накоќшено для своей коровы. Дедушку не раз вызывали к прокурору, надумывая обвинения по наговорам Саши Жохова.

Удержался дедушка в председателях и не попал под суд благодаря вмешательству старого секретаря райкома и молодого инструктора Сухова.

Анна больно переживала за Агашу Лестенькову. Лучше бы ей телятниќцей остаться. Федосья какая работница? Вскоре сама ушла с фермы. Но главное, во что Анна Савельевна верила — это в неизреченную защиту Старика Соколова Якова Филипповича, Коммуниста во Христе.

2

Агашу Лестенькову засудили осенью.

Тетка убивалась: сын погиб на фронте, муж умер от какой-то хвори, говорили от пьянства. Сестрины дети — племянники, погибли в блокаќду. Теперь и с Агашей несчастье. Рок на них на всех пал за грехи самим неведомые. Агаша тетку утешала, писала, что скоро вернется, выпустят, комиссар за нее хлопочет, и дедушка вот написал прошение.

И вот к неописуемой радости моховцев в феврале Агашу отпустили домой.

Повидалась с теткой и тут же прибежала к дедушке, будто возвратилась после долгой отлучки по доброй воле. Анна с бабушкой Анисьей были на ферме. Дедушка с Агашей туда и пошли.

— Вот вам замена вместо Федосьи Жоховой, — прервал дедушка охи да вздохи.

Агаша на два года старше Анны Савельевны. О личной жизни своей не рассказывала. До войны училась в Ленинграде, ушла на фронт с ополчением… А тут, по возвращении, пооткровенничала, что комиссар у нее знакомый, он и хлопотал, и стыдливо призналась Анне и Паше, что ждет ребенка. Паша ахнула, вздохнула.

— Да как же так, Агаша, неужто…

Агаша стесненно рассмеялась. Сказала, видя, что подруги ее не осуќждают, во всем сочувствуют:

— Подумала, подумала, где уж мне замуж выйти. Одним словом — Агаќша Фронтовичка. Вот и решилась, все не одна буду. Тете еще не говоќрила. Думаю, и она не осудит.

Больше ни о чем Агашу не расспрашивали, храня ее тайну, до поры, до времени. У Паши с Федором росли сын и дочка, у Анны две дочери.

Моховцы посудачили, узнав о положении Агаши, и тоже рассудили: и вправду, что девке оставалось?.. Да и какая в том беда.

Родился сын, она назвала его Толиком. Дедушку, Данила Игнатьича, попросила стать отцом, чтобы в метрику вписать, дедушка без слов, без расспросов согласился. Пожалел, что вот фамилию нельзя дать Толиќку его, Корин.

Любознательные старухи, приглядываясь к Агашиному Толику, прикиќнули что-то про себя и сказали Федосье Жоховой:

— А ведь с внуком тебя, Федосья, надо поздравлять. Чего уж тут таиться-то, окапленный Сашук. Ваша порода!.. И чем Агаша ему не пара? И женился бы сын-то. И сама бы внуку порадовалась, славный парень.

Федосья открещивалась, сердилась на старух и ругала Агашу. Шлюха, вишь, куда сети закидывает. Сама вот о комиссаре проговорилась.

Саша не появлялся в Мохове и о нем забыли, в райцентре живет, прокурор, важная персона.

Но вот однажды принесли Федосье весть. "Сын женится, на свадьбу приглашает". Саша передал это приглашение матери отнароку с моховскими бабами. Пусть все знают. О невесте, кто она, не сказал: "Увидидите, когда в Мохове появимся". Но бабы не могли уехать из райцеќнтра не выпытав всего. Спросили в лавке у продавщиц:

— На ком это наш Саша-Прокурор женится?.. Слуху не было и вдруг свадьба.

— Да на Горской Гальке, считоводке, — ответили те. — Дочке наќчальника нашего сельпо. Выбор-то неспроста и тех и других.

Федосья уехала в райцентр и жила у новой родни больше недели. В одно из воскресений появилась с молодыми, "разодетыми баско", как полуосудительно подметили моховские старухи.

Перевалил за половину июль. Моховцы еще старались пока до большой жатвы позапастись кормами для своих кормилиц — коров. Кто ушел в лес, кто выглядел невымятую траву по подгорище Шелекши. Дмитрий с городскими гостями тоже сенокосили. С утра покосили, в полдень отправились метать стожки.

Саше хотелось показать своей молодухе деревню, где, как говорили, богато живут. Паша шла с фермы, встретилась с молодыми, приветливо поздоровалась. И Анна заметила из огорода Сашу с молодой женой. Сам в черной паре, в белой рубашке, при галстуке, желтых начищенных до блеска ботинках, чисто выбрит, модно подстрижен. Молодуха в бежевом трикотажном платье, какого моховцы и на городских гостях не видывали. Платье шло к ее русым волосам. Капроновые чулки под цвет платья. Туфли на высоком каблуке молочного цвета. Щеголеватая пара. Но в этот страдный час разодетые молодые, появившиеся на травянистой мохоской улице вызывали смешливые улыбки-суждения старух: "Гляди-ка на них. Павлин с павлиной. Захотелось, вишь, собой похвастаться, выказаться, перед нами, деревенским колхозным людом".

Бабушка Анисья тоже вышла из огорода взглянуть на молодоженов. Спросила Сашу из-за калитки:

— Вот и хорошо, Александр Ильич, погостите у нас, а то давненько не появлялись.

— На денек вот, тетя Анисья, и выбрались, — ответил Саша и приподнял правую руку, как бы издали приветствуя. Блеснуло обручальное кольцо. — Служба у меня и Галины, — досказал Саша.

Бабушка Анисья отворила низенькую калитку, подошла, поздоровалась Сашей и Галиной за руку.

— Поздравляем, дай вам Бог счастья, Александр Ильич с Галиной…

Бабушка Анисья, как и дедушка Данила, называла Сашу по имени и отќчеству. В руках у нее было ведро с зелеными огурчиками, только сняќтыми с грядки. Таких и на базаре еще не появлялось. И она угостила молодых, проговорив: "Чем Бог послал".

Саша поотнекивался было, но, поблагодарив, взял два огурчика.

У Галины чуть ли не на каждом пальце правой и левой рук блестели кольца с камушками. Обручальное особо выделялось. На запястье левой руки золотые часы на золотой браслетке. В ушах серьги с лучистыми каминами. Саша хвастался, что с войны не пустым вернулся. И Федосья о том намекала в разговорах. Да и отец у невесты при хлебной должности… Это они, Анна с Пашей, и Агаша вот, навозницы. Что в праќздник, что в будни — один наряд…

Все, кто был в деревне, вышли на улицу, поглядеть не столько на Сашу, сколько на молодуху. Наставительно про себя, старухи молвили: "Праздничное-то на час, а живется-то будничным".