Джойс Кэри - Из первых рук Страница 34

Двадцать фунтов не удивили меня в устах вдовы. Вдовы всегда запрашивают, особенно если вложили в дело весь капитал. Владельцы подобных лавок, не потерявшие еще спутника жизни, просят за такого Констебля пятнадцать гиней. Я предложил ей полкроны, намереваясь пойти на уступки и дать три шиллинга девять пенсов, но она и слушать не пожелала. Пришлось взять другой холст того же размера, когда она отвернулась; и это мне вышло боком. Он оказался гнилым, а я не смог больше ходить к Айку, покуда вдову не продали с торгов. Это случилось чуть ли не через год. А пока что я вынужден был писать на старых мешках, которые трудно натягивать на подрамник и дорого грунтовать.

Если Айк окажется на месте, когда я выйду, сказал я, я куплю этот большой холст. Хватит с меня стен, которые валятся на голову, стен, которые уборщицы обшарпывают шваброй до дыр. Подавайте мне холст, теперь я могу себе это позволить. Творчество Галли Джимсона... и так далее. Холст куда портативней. Все национальные галереи предпочитают холсты. Не могут же они вывешивать стены. И я принялся мечтать, что сделаю с этим холстом. Конечно, если Айк его не продал, не взорвался, не сгорел и не превратился в обувной магазин. Это вернее всего. Спорю на что угодно, там теперь обувной магазин, подумал я. Пятнадцать футов на двадцать, есть где разойтись. Не раз я просыпался ночью из-за того, что писал во сне. Взмах кистью по холсту — и одеяло летело на пол. Я бы мог сделать неплохую вещицу на этих пятнадцати на двадцать, думал я. Шедевр знаменитого Галли Джимсона в репродукции для художественной монографии «Галли Джимсон. Жизнь и творчество», написанной магистром искусств А. В. Алебастром.

Частенько я лежал ночью на нарах и скалился во весь рот. А когда спрашивал себя: чего это тебя так разбирает, Галли? — отвечал: жизнь и творчество и так далее. Разберет еще больше, если кто-то решил разыграть тебя. Так или иначе, думал я, где-то тут есть подвох, — с чего бы иначе этому случиться со мной?

И когда я вышел — раз я все равно двигался домой по Хай-стрит, — я заглянул уголком глаза на Гэс-лейн, и, представьте, лавка была на месте, и вывеска сияла еще ярче, чем прежде: «Айзаксон и Уоллер. Антикварный магазин». Я остановился как вкопанный. Черт подери, подумал я, если Айк цел и невредим, Алебастр будет еще более гадкой шуткой.

Меня ждет такой удар под ложечку, который оглушит и слона. Нет, меня это не волнует. Мне не привыкать. Я не дикий осел пустыни. Я старый коняга. Вышколен как надо. На мне каталась знать всех мастей. На мне гарцевали миллионеры. Хиксон многие годы держал меня у себя в конюшне и выводил на показ гостям. Его Галли Джимсон, его радость и гордость. Я получаю по два пинка в живот на дню вот уже шестьдесят лет: один, когда на меня надевают седло, и один, когда его снимают. Я могу все вынести. И есть свое сено. И лягнуть в ответ. И так цапнуть зубами, что правительство засияет голой задницей... Если захочу.

А как раззолочено, подумал я, проходя мимо. Держу пари — лавку купила какая-нибудь бойкая фирма с Уэст-Энда и выбросила на свалку все старье. Станут продавать антикварную мебель прямо с фабрики и первоклассных старых мастеров, намалеванных в Париже для американского рынка и покрытых настоящим лаком.

Но когда я зашел в лавку, я сразу увидел, что все в порядке. Айки был теперь маленьким человечком с фигурой, похожей на жардиньерку. Кривые ноги и покатые плечи. Черный сюртук на два размера больше, чем надо. Колени в паутине. Лицо как треска на прилавке рыбного магазина. Цвета молодого картофеля. Нигде ни волосинки, кроме тыльной стороны рук. Тихий, интеллигентный голос. Он уже наполовину мертв, подумал я. Все прежние Айки схватили его за горло. И я сказал:

—Добрый день, мистер Айзаксон. Рад снова вас видеть. Я ваш старый клиент.

Он глянул на меня и сказал похоронным голосом:

—О да, сэр, конечно. Я вас сразу узнал.

—Как поживаете? — сказал я. — Выглядите вы прекрасно. Дела идут. Скажите, мистер Айзаксон, у вас найдется хороший Морленд?{25} Подлинный Морленд. Я хочу сказать — не подделка.

Айк взглянул на мои ботинки, и я поспешно сказал:

—Не для меня. Я не покупаю картин. Я их пишу. По правде говоря, — сказал я, кидая эту кость старому псу, чтобы проверить, есть ли на ней мясо,— я Галли Джимсон.

—О да, — сказал Айки, — я вас сразу узнал, сэр. — И он сделал слабую попытку улыбнуться.

—Вы, верно, видели мой портрет в монографии? — сказал я, несколько предвосхищая события («Галли Джимсон. Жизнь и творчество»).

—О да, конечно, — сказал Айки, все еще растягивая губы.

—Профессора Алебастра, магистра искусств.

—Да. Нет, — сказал Айки, вдруг перестав улыбаться. — Не знаю. Я не заметил имени. — И он прикрыл глаза, словно его терзала такая боль, что он не мог ее вынести больше ни минуты.

—Профессор Алебастр — крупный коллекционер, сказал я. — Он интересуется подлинниками старых мастеров. В масле.

Если хотите купить что-нибудь одно в лавке старых вещей, просите продать вам другое. Так утверждал старый Клаузевиц. Враг сосредоточивает силы не на том фланге и расстраивает свои коммуникации. Часто он вообще прекращает огонь.

—О да, — сказал Айк, снова чуть приоткрывая глаза.

—И ему бы очень хотелось приобрести Морленда, — сказал я. — У вас не найдется Морленд небольшого формата?

Морленда можно спрашивать без риска. В любом магазине, торгующем старыми картинами, найдется два или три Морленда от шиллинга шести пенсов с лошадью и конюшней, в настоящей деревянной раме, до шести шиллингов шести пенсов, где есть еще солома, фигура, одно дерево и бирка коллекции герцога Девонширского в Четсуорте.

У Айки нашлось два. Симпатичные коричневые Морленды. На одном — лошадь, конюшня, собака, человек и дерево. Второй еще интересней — конюшня, собака, лошадь, крестьянин, дерево и ворота.

—Этот очень неплох, — сказал я Айку. — Мне нравятся ворота. Им веришь. Мне нравится, как они открываются. Сколько вы за нее хотите?

—Тридцать гиней, сэр.

Я и глазом не моргнул. Тридцать гиней — обычная цена семисполовинойшиллингового Морленда с воротами.

—Что ж, это недорого для подлинного Морленда, — сказал я. — Но вы можете дать гарантию? Я не стану советовать профессору Алебастру тратить тридцать гиней, не имея гарантии, что это подлинник.

—О да, — выдохнул Айки еле слышно. — Разумеется. Эта картина из коллекции Уоллеса{26}.

—Ну, даже если ее оттуда выкинули, я могу привести профессора поглядеть на нее. Колени у лошади выглядят как живые. Сколько она стоит, вы сказали?

—Тридцать пять гиней, сэр, — сказал Айки. — Рама старинная.

—Тридцать пять фунтов, если не возражаете.

—Нет, сэр, не могу. Я бы получил за нее у Кристи не меньше ста пятидесяти гиней. Ее надо только немного почистить и подреставрировать.

Вполне справедливо. Сто пятьдесят фунтов у Кристи — так в любой лавке старых картин вам оценят написанного от руки Морленда с настоящими волосами на брюхе лошади, сделанными обгоревшей спичкой.

—Ну что ж, — сказал я, — полагаю, профессор захочет встретиться с вами. А что это там за коричневая рухлядь под навесом?

—Старый мастер, сэр. Великолепная картина, сэр. Антонио Мерзавеццо (или что-то вроде этого). Нахождение Моисея. Из коллекций Шиллингфордского замка.

—Могу дать за него пятнадцать монет. Мне нужен кусок старого холста для сарайчика с инструментами.

—Эта картина стоит пятьсот гиней без рамы, — сказал Айк. Он был возмущен. Он еще не совсем выдохся, даже проведя два месяца в этой лавке. — А с рамой я не отдам ее и за пятьсот пятьдесят.

Я отвернулся и подошел вплотную к Морленду.

—Послушайте, — сказал я, — так вы гарантируете, что это подлинный Морленд? Профессор — настоящий знаток. Его на подделке не проведешь.

—Несомненно, подлинный, сэр.

—Посмотрите-ка на этого селянина. Он был написан позднее. И шляпа у него не морлендовская.

—Это настоящий, подлинный Морленд, сэр,— сказал Айки. Но голос его доносился словно с того света. Он был при последнем издыхании. — И шляпа — одно из самых подлинных мест во всей картине.

—Возможно, — сказал я. — Но мне она не нравится. — И я направился к двери; однако, не дойдя двух шагов, остановился и указал на Мерзавеццо. — Я вам вот что скажу. Я дам вам шестьдесят гиней и заберу его сегодня же. В том случае, разумеется, если холст целый и это подлинный Мерзавеццо.

—Не могу взять меньше сотни, сэр.

—Пойдем на компромисс: я вам дам семьдесят пять. Или, послушайте, вы правы насчет рамы. Это прекрасная рама.

—Груша ручной работы, сэр. Вы не купите такую раму и за семьдесят пять фунтов. Одну раму.

—Вот-вот, о чем я и говорю. Пятьдесят гиней за нее слишком мало. Пойдем на компромисс и скажем шестьдесят гиней за раму. Во всяком случае, я оставлю ее вам за эту цепу. Остается две гинеи за холст. Сорок два шиллинга.