Артур Япин - Сон льва Страница 34

— Я так рад за тебя, — у Максима дрожат плечи, он дает выход напряжению всех этих месяцев. — Честно, так рад, — произносит он еще раз. Показывает жестами, что хочет остаться один. — Бар. Иди туда и подожди меня. Если хочешь. У бара. Я… я должен немного… немного… — после чего Максим отворачивается от нее.

Такое происходит впервые.

Гала остается стоять посреди дороги и смотрит Максиму вслед. Зовет его, но он не отвечает. Она никогда не видела его таким.

Она переступает с ноги на ногу, нервно, ломая руки, колеблясь, пойти ли за ним, или нет. Обычно он ее поддерживает.

Все это я мог бы видеть, если бы, по крайней мере, потрудился встать из-за письменного стола и подойти к окну. Но прошло несколько минут, и я уже забыл о двух голландцах. Кроме того, мне звонит младший служащий «Банко Амброзиано».[125] Сначала он пытается осыпать меня комплиментами, а затем предлагает сказочную сумму за создание рекламного ролика. Да еще для телевидения!

Выживает не сильнейший, а глупейший. Дарвин ошибался, в этом нет сомнений. Только тот, кто заставит себя поверить небылицам, причем целиком и полностью, имеет некоторый шанс одержать победу над жизнью.

И теперь открою еще одну тайну: создавать произведения искусства может любой, но значительное искусство возникает только благодаря радикальным решениям. Для этого требуется основательная доля глупости. Без оглядки принимать важные решения, не задумываясь, — тот, кто осмелится на это, тот — мастер. Хотя поэтому он ничуть не в меньшей степени и глупец. Это относится к творчеству, но еще больше к искусству жить.

Оказывается прав не сильнейший, а глупейший. Род человеческий продолжается благодаря самообману.

Гала смотрит Максиму вслед, пока он не входит в салун в глубине территории киностудии, где размещены декорации к вестернам. Не успевают захлопнуться дверцы, а она уже изящно разворачивается на высоких каблуках.

«Снапораз оценил меня, — ликует она. — Я по вкусу Снапоразу. Как он велик. Как монументален. Грубый, это да, без надобности жестокий по отношению к Максиму, но, конечно же, потому, что он точно знает, что ему надо. Какой человек. Какой артист. И на меня заглядывался. Какой остроумный тип, этот Снапораз! Сколько жизни у него в глазах. И какой интеллект. Да, это была настоящая авантюра, но все не напрасно!»

В кафе Гала заказывает двойной экспрессо. Она вальяжно ставит ногу в красной «лодочке» на подножку табурета и опирается локтем на прохладный мрамор стойки.

Для человека, чье будущее только что было перечеркнуто несколькими словами, Максим довольно быстро приходит в себя. Прислушивается к скрипу дверей салуна, захлопнувшихся за ним. Он знал, что за фасадом салуна ничего не будет. Он вошел с улицы и попал на улицу. Это был просто жест, известный по многим фильмам.

Кроме того, по драматизму это хорошо сочеталось с его настроением. Он лишь хотел узнать, каково ему будет. И все же ему было больно убедиться, что и по ту сторону декораций ничего не изменилось. И у него остается гнетущее чувство где-то в области желудка. Конечно, это разочарование, возмущение тем, как с ним обошлись, и главное тот самый человек, на которого он возложил все надежды, но было и еще кое-что. Есть причина, из-за которой поток его слез не прекращается. Даже теперь, когда он уже не дрожит и дыхание восстановилось, на глазах наворачиваются огромные детские слезы. И его это удивляет. Беспокоит. Он немного боится, что это — зависть. Сама мысль о том, что он может завидовать Гале, — пугает, его буквально мутит от нее, и тут его действительно выворачивает. Но нагнувшись над рвотой, впитывающейся в красную землю, он снова чувствует, как в нем пробуждается огромная радость за Галу. Ее заметили. Выбрали. Она, возможно, получит роль, станет звездой, и весь мир увидит то, что Максим знает уже давно: какая она исключительная, не такая, как все. Любовь к Гале возвращается к Максиму, но одновременно начинает клокотать ненависть, которую он направляет на другую крайность человеческой шкалы: на Снапораза, этого возмутительного субъекта, который благодаря двум бесстыдным словам, сказанным в адрес Галы, навсегда упал с пьедестала.

Ярость высушивает слезы Максима. Он выпрямляется. Прищуривается, подобно герою спагетти-вестерна[126] перед «разборкой», и рассматривает сквозь ресницы оборотную сторону декораций. Он видит все очень четко — гвозди в натянутой холстине, перекошенные полки, рваный полиэтилен на окнах. Под клейкой лентой, что удерживает конструкцию крыши, набралась вода. Все с этой стороны — совсем другое. Над одним из прудов, бывшим когда-то Галилейским озером, дерутся из-за куска хлеба чайки.

Успокоившись, Максим возвращается. Ему было полезно побыть немного одному. Начинает темнеть. В баре вспыхивают неоновые лампы. Свет струится из окон. Среди темных студий, светящееся здание похоже на упавшую звезду. В центре заведения у барной стойки стоит Гала. Откидывает голову назад, встряхивает волосами, смеется над мужчинами, столпившимися вокруг нее с надеждой, сегодня еще более беспочвенной, чем обычно. И вдруг до Максима доходит: до сегодняшнего дня они были всегда вместе в этом городе. Отныне каждый будет за себя, поодиночке. Они вошли в декорации, с большим трудом построенные ими за истекшие месяцы.

Отходняк после стресса. Сегодня вечером у Галы будет приступ, — уверен Максим. Вернувшись домой, он бросает пиццету и бутылку разливного вина, купленные по дороге, на кровать и направляется в ванную за Галиными таблетками. Если она прямо сейчас примет таблетку, то сможет подавить самое страшное, и судороги будут менее сильными.

Коробочка с таблетками лежит рядом с умывальником, но она пуста. Максим находит новую упаковку, лишь основательно порывшись, на дне ее чемодана. В упаковке есть еще три пластины, этого хватит на три недели. Доставая таблетки, он снова замечает непонятную баночку с итальянской надписью.

— Милая, что это? — кричит Максим, выходя из ванной и держа в одной руке ее таблетки и стакан воды, а в другой непонятный пузырек.

— А, это! — смеется Гала.

Невозмутимо забирает баночку у него, слишком наигранно беспечно, чтобы развеять его опасения.

— Я думала, мне понадобится что-нибудь, чтобы не растолстеть тут с этими булками, но они еще ни разу не пригодились.

Гала вытряхивает содержимое баночки на стол, будто Максиму нужны доказательства.

— Глупо. Пустая трата денег. Оливковое масло прекрасно с этим справляется. — Принимает свое каждодневное лекарство. Затем ищет по радио канал со старыми итальянскими хитами, наливает себе вина и танцует по комнате, покачивая бедрами.

Когда приступ начинается, Максиму почти не приходится применять силу, чтобы удержать ее.

«Sei un bravo ragazzo»,[127] — поет Джильола Чинкветти.

Максим укачивает Галу, вытирая пену в уголках ее губ.

«Sei diverso da tutti, e per questo ti a-ha-mo».[128]

— Вы и все красивые молодые люди Рима, — говорит Сангалло.

Прошло четыре дня без каких-либо вестей от Снапораза или его сотрудников, но возбуждение от встречи с ним не покидает Галу. Она понимает, что не влюблена, но ощущение триумфа порой трудно отличить от влюбленности. Внутри нее все поет.

— Все они ждут ответа из Чинечитты.

Сангалло сидит между Галой и Максимом на скамейке у храма Венеры на Целие,[129] наблюдая заход солнца.

— А ответ не приходит и не придет, тем не менее они один за другим продолжают сидеть в своих комнатушках в ожидании звонка. Они забывают есть, они забывают жить, и в итоге — умирают, так и не сыграв ни одной роли.

Сангалло достает бутылку «Просекко»[130] из старинной сумки, которую таскает за собой целый день, и раздает бокалы, чтобы все чокнулись ровно в тот момент, которого он поджидает. Вдали над старым городом небо становится оранжево-золотым. Свет вспыхивает за облаками над морем, загорается на окраинах и за несколько минут распространяется по всему небосводу, отразившись в Тибре уже багряно-красным.

— Вот, попробуйте!

Сангалло открывает банку с лимонным желе и намазывает чуть-чуть двумя пальцами на кусок сырой ветчины.

— Как вы собираетесь пережить достигнутый успех, если ничего не едите? Давайте, открывайте рты!

Гала сразу же набрасывается на еду.

— Вы не мудрее остальных, поэтому подозреваю, что пока останетесь в Риме?

— Конечно, остаемся! — говорит Гала удивленно. — Только дурак уедет, когда вся комедия только-только начинается.

Сангалло смотрит краешком глаза на Максима.

— Несомненно, — говорит Максим, поддерживая Галу, — мы остаемся.

Желе кажется Максиму горько-сладким, а теплое мясо, приготовленное для него пожилым виконтом, тошнотворным.

— Да, — говорит он решительно, — пока мы можем, мы останемся.