Елена Черникова - Скажи это Богу Страница 34

- Сейчас это примерно одно и то же, - согласилась она.

- Вот неблагодарная! - засмеялся профессор. - Ну давайте поедем в тундру. Или в тайгу. Там никаких удобств, кроме комарья. Вам окажут бесценную услугу - съедят заживо. И вы хотя бы на время перестанете любить вашего принца.

- Я не чувствую влечения к тайге, - серьезно ответила Алина. - А вот съеденной заживо уже чувствую.

- А вы не хотите еще разок сходить в Храм? Может быть, вас там осенит догадка, послание начнет расшифровываться и так далее. И я спокойно вернусь к жене, авось простит, к пациентам, авось поймут, и не буду беспокоиться о судьбах русской литературы - по крайней мере в вашем лице, а?

- Я ходила. Не расшифровывается. А вы пока не можете вернуться, вы говорили...

- Может быть, вы просто не умеете молиться? Вы же дилетант. Вам потому и не дается, что вы туда как в справочное бюро ходили, я так думаю. А Храм Божий и справочное бюро - не одно и то же. Вы в курсе? И чем больше я слушаю про вашу любовь к Степану Фомичу, чем больше вы лично приклеиваете к этой довольно банальной истории что-то божественное, тем больше я понимаю, что все это у вас от жадности, от безбожия, от привязанности ко всему самому-самому земному...

- Пойдемте к змеям. Там одна розовая была - очень красивая.

- Ну к змеям, так к змеям. Давно родственников не видели?

- Спасибо, доктор. Продолжайте в том же духе.

- С удовольствием, - пообещал профессор и повел даму к змеям.

"Тела у всех нас пока еще маленькие, хлипкие, слабые: не могут выдержать и то, и это, и свои страсти, и высшие токи, - полубессвязно думала Алина, топая в змеюшник. - Может, потому христианство было вынуждено выжидать две тысячи лет, проповедуя аскезу, пока мы научимся без ущерба, с пользой вмещать дух в тело?..

Кто бы поговорил со мною и объяснил!.. Мне, живущей в двадцать первом веке, никто не объясняет, а уже пора объяснить, что же делать с телом, кроме традиционных постов, чтобы оно вмещало весь поток посланий, который все мощнее, - я слышу это. Никто не беспокоится о моем теле, но пока я жива - душе-то негде больше жить, учиться, развиваться!.. Только в бедном теле. Что же они все заладили - молись, смиряйся, не думай... Я стараюсь, но - мимо, мимо. Не книжки же все писать и проклятые вопросы задавать! Они все уже заданы..."

Доктор шествовал рядом, украдкой поглядывая на удрученную физиономию спутницы, и думал о своем туманном будущем. Алина невольно поставила громадный каменный знак вопроса на всех рецептах доктора Неведрова. Ни одному клиенту ни одного назначения он больше не выпишет, никого не заставит верить во всемогущую методику свою. И не только потому, что для него навек утрачены Тима и, очевидно, Вера. А потому, что присутствие в мире Той Силы, которой он беспечно уподоблял себя долгие годы и против которой выставлял в тихой ночной брани свои аргументы, Той Силы, над которой он, как распоследний дурак, пытался посмеяться творчески, перелепливая чужие судьбы, - присутствие Той Силы обнаружилось абсолютно. И одним легким, поначалу незаметным движением судьбы отменило всю необъятную власть Василия Моисеевича, раздробив его гордыню в пыль.

Тима учится радости

Матушка-настоятельница здраво рассудила, что напрямую с этой девушкой ей лучше пока не общаться. Много странных, раненых и заблудших душ попадалось матушке на пути.

А душа Тимы светилась. Каждый новый день напитывал ее все большей радостью. Это видели все насельники монастыря и даже иногда говорили о Тиме друг с другом, но очень тихо и осторожно, поскольку в ней было много необыкновенного. Да собственно, все было не?обыкновенным.

Девушка выглядела такой смиренной, спокойной, светлой, будто всю жизнь прожила в обители и не знала зла. Ко всеобщему изумлению, быстро выяснилось, что Тима не крещена, никогда не была ни в одном храме, не знает ни одной молитвы и ни единого слова о Боге не понимает. Матушка не благословила сестер на общение с девушкой, и Тима благополучно осталась в своем светящемся яйце одна.

Бородатый сторож, исполнявший в обители десятки хозяйственных ролей, был направлен к Тиме в качестве тренера по очистке овощей, по стирке, уборке и тому подобному. На этом его влияние должно было заканчиваться. Матушка распорядилась обучить Тиму всему, к чему у нее ляжет сердце и потянутся руки, - но не вести никаких бесед, особенно - духовного содержания.

К монастырским богослужениям некрещеная Тима по-преж?нему не ходила, с сестрами и послушницами не разговаривала. Ела вместе со сторожем.

Шок первых дней потускнел, отодвинулся и растворился сам в себе. Тима перестала плакать.

Золотистый туман, сопровождавший ангела, больше не появлялся. Прекрасная Дева с младенцем - этого круга общения Тиме вполне доставало. Каждый вечер она разглядывала икону, обнаруживая новые черты, и полное незнание названий, частей, деталей изумительно облегчало ей путь туда, за пределы изображения. С утра Тима прежде всего смотрела на икону, как будто в окно, за которым ежедневно и к лучшему меняется погода. Там с каждым утром было солнечнее и привычнее. Тима научилась покою, радости, и все прекрасное, свежее, светлое, что было в том окне, - стало казаться ей родным и вечным. Если бы она могла выразить свои чувства, она не захотела бы сейчас выражать их. В самом деле - зачем? Здоровым и счастливым людям это абсолютно не нужно.

Однажды в Париже

Tempora mutantur...*

* Времена меняются (лат.).

Алина с Василием Моисеевичем не были так счастливы, как Тима, посему выражались постоянно. Привыкнув спать в одной комнате, есть за одним столом и даже путая полотенца в ванной, они привыкли к территориальной близости, как брат с сестрой.

Они обращались друг к другу на вы, легко болтали о пустяках, стараясь поменьше ехидничать, и когда уже в Лиссабоне, в жару, Алина простудилась, профессор заботливо лечил ее горчичниками. Он облеплял ее голую грудь, спину, вытирал пот - и ни разу ни одна из договаривающихся сторон не подала другой ни одного плотского сигнала. Эта тема как закрылась еще в Австрии, так и понеслась закрытой в Португалию, а потом во Францию.

Они оба словно боялись опять повредить друг другу какие-то важные органы. Памятуя о своих московских баталиях, они без слов постановили не дергаться. Они стали почти друзьями. Впрочем, как и собирались.

Они искали общую тональность и старались быть естественно-вежливыми. На этой стезе было уже легко, да и окружение, сплошь иноязычное, сплачивало путешественников вокруг повсеместно практичного хорошего тона.

Они научились молчать, когда разглядывали витрины. У каждого были свои витрины. Завидев шикарный магазин, Алина мигом находила повод перейти на другую сторону улицы, а профессор старался угадать, что именно хотела купить в дорогом магазине его деликатная спутница, не желающая вводить его в дополнительные расходы.

Они с таким рвением берегли нервы и деньги, будто нервные и денежные клетки и впрямь не восстанавливаются.

Однажды... Естественно, однажды должно было случиться то самое вдруг.

В Париже выдался прохладный день. Чуть моросило. Алине очень нравилась столь неназойливая погода, и они гуляли три часа по Монмартру. Обойдя полдюжины секс-шопов и вволю наиронизировавшись над выпуклой - здесь и сейчас - специфической озабоченностью человечества, они решили поужинать. Даже созерцание и даже чужого секса, как выяснилось, усиливает аппетит.

- Наверное, поэтому во Франции так силен культ еды, - заметила Алина.

- Мне нравится, когда вас осеняет неожиданная догадка, - усмехнулся профессор.

Они начали восхождение на Монмартрский холм. В переулках, сверкая красными лаковыми сапогами, покрытыми изморосью, мирно стояли дамы неопределимого возраста и пола, и одного взгляда в глаза любой было достаточно, чтобы сдвинуть с места любую душу, за?бредшую в их владения.

- Интересно, а они, принимая очередного клиента, задумываются над смыслом послания?

- Мне кажется, это мужской вопрос... - Профессор задумался и полуукрадкой взглянул на ближайшее уличное существо, которое, в свою очередь, рассматривало их открытым взглядом - в упор, но без вызова.

Казалось, что дама просто интересуется говорящей движимостью. Ни грана личного интереса не было в ее прямом взгляде.

- В каком смысле - мужской вопрос? - не поняла Алина.

- В том смысле, что только мужчину, да и то из начинающих, может интересовать мотивация проститутки к труду.

- А, понятно, - лукаво сказала Алина. - Вы делае?те мне профессиональный комплимент! Я, мол, не писательница. Я, деликатно подчеркиваете вы, писатель. Но меня интересует вовсе не мотивация...

- Подождите секунду, - перебил ее профессор. - Обратите внимание во-он на ту.

Алина как могла незаинтересованно скользнула взором по очень колоритной бабушке, кутавшейся в пушистый серебристый палантин - в июне-то.

- По-моему, она помнит еще римских легионеров, - прошептала Алина.