Ингмар Бергман - Благие намерения Страница 34

Густав. По-моему, мама Карин своим стремительным шахматным ходом хочет намекнуть нам, что она терпела нас двадцать лет и теперь страшно устала и от нас, и от наших семей. И за это осуждать ее не приходится.

Марта. А мы так любили свою квартиру. Куда же нам теперь деваться?

Густав. Не будь идиоткой, Марта! Нас же все-таки не на улицу выбрасывают.

Оскар. У меня лично возражений нет. Дом принадлежит маме Карин. Это сказано четко и ясно, без тени сомнения. Мы получим щедрую компенсацию. Насколько я понимаю, мама может делать с домом все, что ей вздумается. Кстати, а мы когда-нибудь с ней считались?

Свеа. Зато подлизывались, подмазывались, угождали вовсю! А стоило ей отвернуться, насмехались и плевались! Вы — Густав Окерблюм, Карл Окерблюм, Оскар Окерблюм. Мушкетеры.

Эрнст. Если этот треп будет продолжаться в таком же духе, я позволю себе удалиться. Нам бы следовало подумать о том, что Хенрик Бергман сегодня с нами в первый раз. Ради него и Анны я прошу попридержать языки. (Хенрику, улыбаясь.) Не бойся, бывает и хуже. Честное слово, мы иногда бываем похожи на людей.

Карл. Пожалуй, можно сказать, что смерть папы откупорила бутылку.

Густав. Сравнение, достойное брата Карла.

Карл. Да будет тебе известно, милый Хенрик, что брат Густав — духовный глава семьи. Если ты попросишь у него совета, он тебе выдаст целых три. Если же ты не последуешь его совету, то позднее хлебнешь лиха, и проделано это будет в изощренно-академическом духе. Профессор заседает в государственной комиссии по профессуре, так что ему хорошо известно, на какие клавиши нажимать. Предупреждаю тебя по дружбе, Хенрик. Остерегайся и фру Марты. Слишком уж она любезна с красивыми юношами.

Марта (смеется). Карл, ты невозможен. (Замахивается на него.)

Карл (обливаясь потом). Марта, когда эти поминки закончатся, я тебя поцелую.

Оскар. Я считаю мамино решение вполне продуманным. Мы все жили в каком-то сочетании обманчивой надежности, принуждения и привычки. Жизнь стала напоминать стоячую воду. Наши отношения заплесневели, а мы и пальцем не пошевелили. Нам будет только полезно разъехаться.

Свеа. А как с дачей?

Оскар. Дача всегда принадлежала мамхен.

Свеа. Значит, теперь и летом нам некуда будет деться?

Оскар. Успокойся, Свеа. Ты же никогда не любила дачу, только и говорила о курортах да о Париже. (Язвительно смеется.) Не понимаю, как это мы так долго уживались вместе.

Анна. А почему молчит мама?

Все оборачиваются к фру Карин. Все это время она сидела, чуть склонив голову и поигрывая узкой линейкой. Сейчас она поднимает глаза и смотрит на свое семейство с отсутствующей, чуть ли не сонной улыбкой.

Карин. А что вы хотите от меня услышать? Вы ведь вечно ссорились между собой. Теперь, когда папа умер, вы набросились на меня. Это естественно. И я должна это понимать.

Густав. Извини, мама, но вообще-то только Свее следовало бы...

Карин (поднимает руку). Дай мне закончить. Порой я не могу себя перебороть и начинаю думать о том, как бы сложилась жизнь семьи, если бы я не вышла замуж и не несла бы своей доли вины. (Улыбается.) Да, смешная мысль! Я так горела энтузиазмом, так хотела всем добра: порядок, чистота, сплоченность... образование. Благие намерения. Не подумайте, что во мне говорит горечь. Просто я размышляю.

Карл. А что было бы с тобой, мамхен, если бы ты не была вынуждена заботиться о нас?

Карин. Ах, Карл! Ты задаешь умные вопросы, хотя сам... такой беспорядочный. Что было бы со мной? Наверное, продолжала бы учительскую карьеру. Продолжала бы учить и воспитывать других детей. Я, пожалуй, никогда не сомневалась в правильности своих действий. Возможно, по мелочам я и ошибалась, но в главном мне себя упрекнуть не в чем.

Неуверенность. Размышления. Пустота. Отвращение. Равнодушие. Горечь. Усталость. «Пойдемте в гостиную пить кофе, — говорит Анна. — Я испекла торт». — «Конечно», — сразу же отзывается фру Карин и встает из-за стола.

«Мы не такие ужасные, как это может показаться, — говорит Густав, прижимая чашку к животу и осыпая жилет крошками торта. — Иногда, Хенрик, мы бываем весьма и весьма приятными людьми». — «Анна с Хенриком обязательно должны прийти к нам на обед в честь помолвки», — жужжит Марта, обнимая Анну сзади. «До чего хорошенький мальчик», — шепчет она в ухо Анне. «Забудь все эти дрязги, — говорит Оскар Окерблюм, кладя руку на плечо Хенрика, — называй меня просто Оскар. Наша последняя встреча у меня тоже оставила весьма неприятный осадок, но я был преувеличенно ретив, считал, что обязан очертить границы. Я, если мне будет позволено сказать так о себе самом, человек кроткий. Вы с Анной обязательно должны прийти к нам на обед до нашего отъезда на дачу!»

Свеа гладит Анну по щеке своей изможденной, покрытой пятнами рукой. «Мне страшно стыдно за свою вспышку. Доктор говорит, что это лекарство выбивает меня из равновесия. Пусть Хенрик не думает, что тетя Свеа (Хенрик может называть меня тетей Свеей) такая уж противная всегда». Подплывает Карл, он дышит в лицо растерянному жениху: «Я предупреждал тебя, и вот ты попался! Что ж, пеняй на себя, несчастный. Анна — прехорошенькая, только не поддавайся очарованию ее мордашки. Слишком уж много в ней от Окерблюмов. Я вот тут предостерегаю твоего будущего супруга, — ухмыляется Карл, дыша в лицо Анне. — Предостерегаю черт знает как, ну, да это, верно, бесполезно». «Что ты пил, Карл?» — спрашивает Анна с напускным гневом. «Да уж пахнет не розами», — отвечает Карл, вздыхая.

«Уходим! — Эрнст тянет Хенрика за рукав. — Я сказал маме, что нам надо тебя проветрить. Пошли, Анна, ну и гадость ты испекла». — «До свидания, тетя Карин, спасибо», — бормочет Хенрик, кланяясь спине фру Карин. Она оборачивается — только что она велела Лисен перенести ужин на час. «До свидания, тетя Карин», — повторяет Хенрик, кланяясь еще раз. «Ты ведь вернешься к ужину! — мягко говорит фру Карин, лицо ее бледно, в глазах — усталость. — Ты ведь вернешься к ужину?» — «Нет, спасибо, мама, мы не вернемся к ужину, — решительно отвечает Эрнст. — Мы идем развлекаться с Анной и Хенриком. Напьемся, как свиньи». Фру Карин с улыбкой качает головой. «Приятного вечера, — говорит она поспешно. — Деньги есть?» — «Спасибо, мамочка, нам хватит», — говорит Эрнст и целует мать в губы.

III

После похорон дом на Трэдгордсгатан был заперт, а в конце августа его заполонили строители, мастера и грузчики. Семейство разделилось: одни уехали в Австрию, другие на воды, к источнику Рамлёса, дети — к знакомым знакомых в шхеры, Хенрик — в свой временный приход Миттсунда, Анна — к своей подруге по медучилищу при Софияхеммет Фредрике Чемпе. Сразу после выпускного экзамена означенная подруга вышла замуж за поместье и состояние в Дании и уже ждала первенца. Фру Карин удалилась на дачу в Даларна вместе с фрёкен Лисен, которой предстояло прожить со своей хозяйкой остаток жизни, то есть еще двадцать четыре года.

Фру Карин пребывала теперь в одиночестве — и внешне, и внутренне. Когда закончился год траура, она заказала в Доме моды «Лейа» семь одинаковых юбок, блузок и платьев — все одного и того же покроя, цвета и фасона. Начиная с весны 1912 года она носила только темное: юбки до щиколотки, серые блузки из чесучи, заколотые у горла серебряной брошью, черные прямые платья, высокие черные ботинки, белые ажурные воротнички и манжеты. За какие-нибудь восемь месяцев ее волосы побелели, они по-прежнему густые и блестящие, но белые, не серые.

Те, кого забавляют объяснения и толкования, могут поразмышлять над причинами частичного отречения фру Карин. Ведь ей было всего сорок шесть. Она, стало быть, без ненужных комментариев продала дом, разделила пополам квартиру и раздала значительную часть полученного таким образом состояния приятно удивленным, но несколько сбитым с толку членам семейства. Итак, Анна стала владелицей весьма крупного капитала, которым она умело распоряжалась и который долгое время вызывал раздражение пастора Бергмана (но оказывал ощутимую помощь в повседневной жизни семьи).

В том году лето рано сменилось осенью. Осень пылала над водами реки и на опушке темного леса. Утром траву и корыто под зеленой водокачкой во дворе затягивало тонкой корочкой льда. Ночи стояли звездные и безветренные. В кафельных печах потрескивали березовые дрова, четкими контурами вырисовывались горные хребты у Юроса и Йиммена. Уже в сумерках из леса появлялась неясыть и устраивалась на крыше хозяйственной постройки.