Дмитрий Орехов - Будда из Бенареса Страница 34

— Хранительницей знаний?

Вместо ответа он привлек ее к себе. Звать слуг она не стала — даже когда он мягко опрокинул ее на ложе и коленями раздвинул ей ноги. Тело его было жестким и мускулистым, как у хорошо тренированного коня. А еще от него так приятно пахло камфарными духами!..

Потом он откинулся на спину. Обняв его, Амбапали потерлась носом о бронзовое плечо.

— А просветленные могут иметь детей? — проворковала она.

Глава XIII

«ВЕЧНОПЫЛАЮЩАЯ»

А хуже всего было то, что он изменил себе.

В последнее мгновение, когда Налагири несся на него и Царь Смерти уже дохнул в лицо ему жаром слоновьего дыхания, он не смог преодолеть искушение, выбросил вперед обе ладони и защитил себя силой иддхи. Слон не растоптал его, он не погиб, но чувствовал к себе теперь лишь презрение. Он так и не отринул желание, не избавился от ассавы существования.

Он пришел в себя в глухой деревеньке среди джунглей, в глинобитной лачуге, и крысы бегали у него по ногам, пытаясь добраться до припасов, подвешенных на веревке. В хижине было одно отверстие, служившее и окном, и дверью, и в это отверстие он видел пруд с мутной зеленой водой; на пруду крякали утки. Его окружали дикари-ванавасины, кривоногие, черные, словно их прокоптили в очаге; неопрятные женщины с обвислыми грудями, натиравшиеся вместо благовоний свиным нутряным жиром; старики, похожие на согнутые луки; голые дети с выпяченными животами. Дети пялились на него бессмысленными коровьими глазами и с визгом бросались прочь, стоило ему шевельнуться. Ему давали есть, за ним ухаживали, но он не испытывал благодарности; напротив, люди мешали ему — только в одиночестве можно побороть последние всплески желания.

Границы мира снова распахивались перед ним в видениях, как это было на берегу реки Найранджаны. Ему являлись клыкастые боги и асуры; он видел перед собой то козлиную голову Дакши, то змееподобных нагов, то синее и волосатое горло Рудры, в котором, как в гигантской воронке, исчезали люди разных варн. Затянутые в горло божества, люди попадали в ад, где царствовал Яма. Там росли деревья с шипами и мечами вместо листьев, по адским полянам текла кровавая река Вайтарани, в которой, испуская жалобные вопли, тонули осужденные Ямой души. Другие души выпекались, словно черепашьи яйца, на берегу в раскаленном песке; он видел адские печи, в которых обитателей нижних адов обжигали наподобие глиняных горшков, и каменные котлованы, где несчастные плавали в раскаленной лаве… Он слышал голоса духов; теперь это были уже не духи растений, похожие на светящиеся пятна, нет, это были отвратительные существа с проваленными кровавыми ртами, четырехпалые, хохочущие. Они являлись к нему, говоря, что он на верном пути, и называли его высшим из людей, родившимся в сиянии ста достоинств.

Ночами было душно, он изнемогал от жары, он молил о дожде, и дождь посылался ему, но змеиный раджа Мукалинда обвивался вокруг него, душил кольцами своего упругого тела и закрывал от живительной влаги широким капюшоном кобры. В другом сне он карабкался на гору Химават, но срывался и терял при падении правую руку. После долгих поисков он находил ее в зарослях бамбука, но рука была пригвождена к земле цепким растением тирия, и на нее наползали желтые черви с черными головами.

Как-то утром, преодолевая головокружение и боль в бедре (Налагири все же задел его бивнем), он выбрался за порог, лег в траву у пруда и долго разглядывал гусеницу над своей головой; гусеница откусывала один за другим кусочки хрустящего листка.

А потом настал день, когда он ушел из деревни.

Идти было трудно, стояла засуха. Солнечный бог ополчился на все живое; пруды обмелели, а кора, иссушенная зноем, потрескивала. Тени от деревьев, словно усталые путники, жались к земле у корней, и ветер был раскаленным, словно в него вошли жаркие вздохи и воспаленное дыхание людей, погибающих от зноя.

Он знал, что приближается к концу скитаний. На его пути было несколько селений, и одно показалось ему смутно знакомым — он проходил здесь в незапамятные времена, когда еще не был учителем отшельников. Когда и эта последняя деревня осталась позади, он почувствовал облегчение. Он больше не хотел встречаться с людьми. Река, великая река Ганга, звала его, и он все сильнее ощущал ее зов.

Река несла перед ним свои воды. Река не была доброй, но не была и злой; скорее, она была равнодушной и утверждала собой, что нет в мире ни добра, ни зла, а есть только страдание и покой, и звала к покою.

«Река говорит со мною, — подумал он. — Здесь я найду освобождение, разорву последние путы».

Он сел под манговой кроной, и вся его жизнь, некогда полная желаний и устремлений, предстала перед ним. Вот, неискушенный, он живет во дворце Капилавасту, наслаждаясь плодами незаслуженной радости и томясь беспричинной тоскою; вот беседует с Шарипутрой на террасе брахманского дома; вот предается изнурительным упражнениям на берегах Найранджаны; вот проповедует свое учение в белой повязке аскета.

В тихом журчании реки он слышал веселый голос отца, пение бамбуковых флейт, рокот барабана-мриданга, смех крутобедрых танцовщиц, звон браслетов на запястьях Яшовати и лепет маленького Рахулы; он слышал жужжание пчел в лесу, раскатистые трели кукушек, крики соек и хриплую перекличку отшельников Найранджаны; слышал восхищенные стоны толпы и робкие вопросы учеников. В этой жизни всегда были страсти, которые он побеждал, но перед которыми снова терпел поражение. То, что было не преодолено, возвращалось к нему, каждый раз немного отличаясь по форме, но по сути оставаясь тем же. Освобожденный от желаний, отсекший привязанности, он вновь и вновь забредал в чащу страстей. Уже свободный, он снова налагал на себя ярмо, он был подобен обезьяне, которая отпускает одни ветки и хватается за другие. Он был замурован внутри самого себя и лишь теперь приближался к тому, чтобы разбить скорлупу и разорвать все узы.

Он прислушивался к реке, и нестройные дребезжащие вибрации его насыщенной жизни замолкали, давая почувствовать сладость одиночества и успокоения. Мир, где плевелы портили злаки, а людей портила страсть, мир конечный, превратный и быстротечный, этот мир по-прежнему был вокруг него, но сам он стал осажденным городом, охраняемым изнутри. В мире людей искать было нечего, там все было зыбким и подобным дуновению ветерка, а особенно летучими были заря, молния и счастье.

В реке было больше правды. Она проходила перед ним единым могучим движеньем, она играла, смеялась и пенилась. Она сверкала размахом своего течения, и ей было неважно, по глине, по песку, по камням ли она несет свои воды. И неожиданно он ощутил радость, спокойную и глубокую, как море. Это была вспышка, мощное озарение, великая вибрация Откровения. Как будто завеса разорвалась и перед ним предстала сама Истина.

Ему открылась правда о вселенском духе, об Атмане. Этот дух пребывал в сердцевине всех вещей и явлений, и он же порождал мир из самого себя. И в земле, и в камне, и в криках павлинов — всюду был Атман. Перевоплощаясь, дух участвовал в жизни богов, ракшасов, людей и прочих живых существ, и весь видимый мир был лишь отблеском его игры. Он видел, как существа гибнут при распаде тела и возрождаются в новом обличье, и все живое течет, вращается и тонет в круговороте, имя которому — страдание, имя которому — сансара…

Он не торопил своих видений, не направлял внутреннюю силу иддхи, он лишь позволял совершиться мистерии преображения. Он переживал умирание, переживал крушение собственной ограниченности, но это крушение и умирание было счастьем.

Теперь он знал, что освободиться — значит подняться на высший уровень бытия, познать, что творения и вещи происходят из единого Источника-Духа. Обычное сознание было лишь жалкой тенью подлинной Жизни, и, освобождаясь от него, он сливался с океаном чистого сознания и радости.

Он был человеком, которого вытолкнули на свет из темной пещеры. Он все победил, он все знал. Освобожденный от сомнений и погруженный в бессмертие, он был беспечален, бесстрастен и чист. С незамутненным умом, одолевший препятствия, он очищал путь, ведущий к освободительному угасанию сознания, к полному и окончательному уничтожению обремененной жалкими страстями души, к небытию, к нирване. Знающий, что все человеческое подобно пене, он пресекал поток существования, он отказывался от прошлого, отказывался от будущего и от того, что между ними…

Солнечный диск уходил в землю и снова повисал над рекой, жаркий, словно горящий уголь, но он не замечал ничего вокруг. На его губах застыла блаженная полуулыбка, его сознание не пребывало ни в слухе, ни в зрении, ни в запахе, ни в памяти, ни в дыхании. Он больше не должен искать учителей или учеников, он сам подобен реке, реке глубокой, незамутненной и радостной. Он сидел под кроной мангового деревца и внимал себе тихо, бесстрастно, но с восторгом узнавания Истины…