Сергей Кузнецов - Калейдоскоп. Расходные материалы Страница 34

Девушка улыбнулась – впрочем, она почти все время улыбалась – и сказала, что можно хотя бы съездить в Сучжоу, посмотреть знаменитый канал и цветущие сады, хотя, конечно, лучше подождать весны.

– Я не уверен, что останусь здесь так надолго, – сказал Альберт.

Двадцать долларов перекочевали на сторону крупье. Генри сделал еще одну ставку, потом еще одну. Стоявшая рядом Филис не отрываясь смотрела на кружащийся шарик, раз за разом ставя на черное. Когда фишки закончились, она повернулась к Альберту.

Китаянка шла к выходу, молодой англичанин задумчиво глядел ей вслед.

– Кто это девушка? – спросил он боя.

– Это госпожа Су Линь, она часто бывает здесь.

– Милый, зачем тебе эта китайская кукла? – сказала Филис. – Лучше закажи выпить и попроси принести еще фишек.

– Мне кажется, тебе уже хватит на сегодня, – сказал Альберт, и Генри понял, что тот обиделся за «китайскую куклу».

– Дорогуша, я сама решаю, когда мне хватит, – ответила Филис. – Если тебе не нравится, сколько я пью или как я играю, можешь сказать мне об этом прямо – я уйду, и ты больше меня не увидишь. Я не какая-нибудь русская танцорка, чтобы позволить так со мной разговаривать! Я человек искусства, я певица! И, Генри, если ты не перестанешь смеяться, нашей дружбе конец!

– Скажи, Генри, она всегда такая сумасшедшая? – спросил Альберт.

– Нет, что ты, – ответил Генри. – Только с мужчинами, которые ей нравятся.

– А я ей нравлюсь?

– Конечно. Разве ты не видишь?

Альберт пожал плечами:

– Я был уверен, что она… как это сказать? – доступная девушка. Но мы вместе уже две недели, и мне ни разу не удалось…

Боже мой, подумал Генри, все-таки Филис – та еще штучка. Нельзя так изводить мужика, да еще и все время тянуть из него деньги.

– То есть ты уже почти месяц в Шанхае и еще ни разу не пробовал здешней манды?

Альберт покраснел.

– Да, я ни разу не трахался, – отважно сказал он. Глагол дался ему с большим трудом.

– Похоже, – сказал Генри, – если я не возьму дело в свои руки, ты так и уедешь отсюда, не расстегнув ширинки. Но не горюй, парень, сегодня твой день, точнее – твоя ночь. Я отведу тебя в «Дель Монте».

– Это бордель?

– О нет, это кафе, которое держат белые русские. Оно лучше любого борделя, поверь мне.

– А не поздно? – спросил Альберт.

– Там все только начинается.

– Тогда мне нужно еще выпить.

Надо было уговорить его взять рикшу, думал Генри, вышагивая рядом с Альбертом к западной окраине французского квартала. Что значит «мне надо прогуляться»? Если есть деньги – нужно ехать, а не идти ногами. Все-таки верно говорят – богатые совсем другие люди.

– Ты понимаешь по-китайски, Генри? – спросил Альберт.

– Немного. Выучился в первые два года, завел себе «спящий словарь». Если хочешь здесь задержаться – тоже советую.

– Что это?

– Любовница-китаянка. Только должна быть настоящая китаянка, без всяких этих модных европейских штучек, как твоя красавица в казино.

– В Оксфорде рассказывали, что китайские гейши владеют секретным искусством любви.

– Гейши – это в Японии, – назидательно сказал Генри. – Здесь они называются шуюй, но мы зовем их sing-song girls. Они ходят на банкеты или званые вечера и поют всякую китайскую тягомотину. До того, как китайцам привезли кино и научили их танцевать чарльстон, здесь было довольно плохо с развлечениями – девушки шли нарасхват. Само собой, давали они не каждому, да и вообще – это довольно хлопотное дело, обхаживать такую девицу. А были еще чансань, что-то вроде куртизанок. Там вообще сплошные китайские церемонии. Ни по жопе похлопать, ни пообжиматься. Ходишь в ее цветочный домик неделю за неделей и носишь подарки. Охренеть можно. Неудивительно, что теперь все китайцы как с цепи сорвались – ну, когда здесь стало все как у людей.

– А эти чансань – они еще остались? – спросил Альберт.

– Одно название. Теперь плати деньги – и вперед. Можешь сходить на Фучжоу-роуд и проверить, если будет охота. Но если ты хочешь настоящей дорогой азиатской манды, надо брать японок. Японки – почти что белые. Я знал даже пару англичан, которые женились на японках. Тут все по ранжиру: японки, потом кореянки и малазийки, а потом уже – китаянки.

А если уж иметь дело с китаянками, подумал Генри, надо выбирать дешевых шлюх. Уличные «фазанихи», расфуфыренные, как птицы, и гуляющие туда-сюда по рю Монтиньи, шустрые динпен, «маникюрщицы», прозванные так, потому что секс с ними быстр, как полировка ногтей, на худой конец – труженицы «кровавого переулка», рю Чжу Бао-сан, злачного района в Хункоу, за один юань – кусок соленой свинины, за пять – девушка и комнатка, где едва умещается одноместная кровать.

Генри любил именно таких. Как правило, они были украдены еще в детстве или проданы в бордели собственной семьей. Их отчаяние было абсолютным, им не было спасения – как и ему, как и всем. В своем дешевом разврате они были безупречно честны. Во всяком случае, честнее всех белых женщин, которых он знавал, – может быть, за исключением русских.

– Я не знаю, зачем я с тобой иду, – говорил Альберт. – Я же не люблю шлюх, мне с ними скучно и противно. Но я вообще не знаю, зачем я приехал в Шанхай. Зачем я хожу по этим танц залам, бегам и казино? У меня много денег, ты знаешь? По-настоящему много. Три поколения моей семьи выжимали эти деньги из Индии, Африки и Китая – а я не понимаю, что мне делать с этим богатством.

– Я думаю, тебе надо взять семейный бизнес в свои руки, – сказал Генри. – Продолжить дело отцов.

Пьяный пенящийся хохот распирал его, Генри говорил, едва открывая рот.

– Я не могу, мы все не можем, – ответил Альберт. – Все мы – потерянное поколение, не только я. Даже Джеймс, мой брат, и тот не смог.

Потерянное поколение, вашу мать, подумал Генри, лорды хреновы, вырожденцы европейские. Шлюхи ему не нравятся. Яйца бы лучше себе пришил!

– А что с твоим братом? – спросил он, почти не в силах сдержать смех.

– Он был на Великой войне и видел то, что не следует видеть человеку.

То, что не следует видеть человеку, можно увидеть в любом городе, подумал Генри. Надо только уметь смотреть.

– Нет, не просто кровь и смерть, – продолжал Альберт. – К этому он был готов. Мы же имперская нация, мы привыкли воевать. Но там было что-то… такое, о чем он даже не хотел говорить. Однажды я застал его пьяным, совсем пьяным, не как мы сейчас, по-настоящему пьяным, и он пытался рассказать… что-то про белесый туман, невидимое оружие… я убедил себя, что он бредит… но я-то знаю, все это – правда. Джеймс действительно увидел на фронте что-то нечеловеческое… какой-то древний ужас.

– Белесый туман. Невидимое оружие, – сказал Генри. – Конечно. Немецкие газы. Мерзость, но ничего древнего. Очень современная вещь.

Ему расхотелось смеяться. Война, вспомнил он прочитанную где-то фразу, послужила развитию пластической хирургии.

Бляди.

– Он застрелился через два года после демобилизации, – сказал Альберт. – Мой старший брат. Я всегда считал, что он умнее меня, сильнее, смелее. Круче, как сказали бы вы, американцы. А он выстрелил себе в висок. Весь стол в отцовском кабинете был в его мозгах. Все бумаги, которые он должен был подписать.

Несколько шагов они прошли молча.

– Я не могу об этом забыть, – сказал Альберт.

– Ебать! – вдруг взорвался Генри. – Ебать всё это! Не смей забывать! Какого хрена ты должен забыть своего брата? Помни о нем! Возьми лучшую девку в «Дель Монте», трахни ее, засади ей до самой матки – сделай это в память о своем брате, сделай за себя, за него, за весь этот гребаный мир! Просри свои деньги, просади их впустую, на шлюх, казино и собачьи бега. Посмотри на меня: ни работы, ни сбережений, ни надежд. И я – счастливейший человек в мире. Ты знаешь, раньше я думал, что я писатель и мне надо написать Великий Роман. А теперь у меня ничего не осталось, и я понял – ничего не надо делать. Я и так писатель. Каждый день я пишу книгу своей жизни, пинок под зад Богу, Человеку, Судьбе, Времени, Красоте и Любви. Каждый день моей жизни – новая страница моего романа, новый куплет в песне, которую я выхаркиваю миру в лицо. И ты тоже – живи так, чтобы каждый день был памятником твоему никчемному брату, напоминанием о том, что его убило. Каждая капля твоей крови, каждая капля спермы…

Тут Генри теряет равновесие, Альберт ловит его почти у самой земли.

– Черт, мои очки! – говорит Генри. – Помоги мне найти, я без них ни хрена не вижу.

Альберта и Генри встретили громкими криками радости, да и без того в «Дель Монте» стоял гам неудержимого веселья. Саксофон надрывался, публика галдела по-французски, по-английски, по-русски, по-голландски и еще на паре азиатских языков, которые трудно было разобрать. Генри захотелось сорвать с себя одежду и пуститься в дикий пляс. Они подошли к стойке бара, женщины потянулись к ним, словно мухи. Еще бы! По Альберту сразу видно – богач, так что и Генри в своем старом костюме сойдет сегодня за богатого англичанина, играющего в Гарун-аль-Рашида.