Умберто Эко - Таинственное пламя царицы Лоаны Страница 34

Хватит, сказал я. Конечно, я попросил напомнить, но теперь он засоряет мою девственную память своими личными воспоминаниями. А я хочу восстановить свои вечера, не его. Мои вечера — это не его. У него была «Фонола», а у меня «Телефункен». Он ловил, ну не знаю, Ригу, а я ловил Таллин. Что за нелепость… Зачем мне надо было ловить этот Таллин? Новости по-эстонски послушать?

Я спустился в кухню. Амалия звала к обеду. За едой я выпил вина — плевать на Гратароло, моя цель — забыть. Именно так, не вспомнить, а забыть. Забыть волнения всей недели. Всхрапнуть после обеда в тени, в обнимку с «Пиратами Момпрачема», которые, возможно, не давали мне уснуть в давно прошедшие времена, но в моем нынешнем возрасте действовали как снотворное.

Однако за едой, два кусочка в рот, кусочек коту, я породил еще одну простую, но великолепную идею. Радио, да, передавало бы только то, что именно сейчас пускают в эфир… Но у меня ведь есть проигрыватель! Проигрыватель, чтобы играть пластинки, тогдатошние пластинки! Замерзшие слова Пантагрюэля! Хочу услышать эфир пятидесятилетней давности? Значит, надо переслушать пластинки.

— Пластинки? — задумалась Амалия. — Да вы кушайте, кушайте. При чем тут пластинки, к еде? Все в горле колом станет, желудок запрется, докторов начнем звать! Пластинки, пластинки, пластинки… Да господи же боже мой, они вовсе не на чердаке! Когда господа ваши покойные дядюшка с теткой все тут переставляли, мне было велено таскать вещи туда-сюда и… погодите… да, пластинки эти, которые были в кабинете, мне их сказали переносить на чердак… они скользкие, боялась, перебью вообще… Поэтому я их куда-то сложила внизу. Я их убрала… не обессудьте, не то чтоб памяти у меня не стало, хотя в мои года иные не помнят свое собственное имя… моя-то память в порядке, но все-таки полвека с тех пор прошло… за это время мне было о чем думать, кроме ваших пластинок. А, ну что за голова. Вестимо. Целы ваши пластинки. Я их заправила в тот сундук, что перед кабинетом вашего покойного синьора дедушки.

Я бросил недоеденный десерт и ринулся разыскивать сундук. Он был и впрямь против кабинета, надо же, в предыдущую инспекцию я на него не обратил внимания. Теперь, поднявши крышку, я обнаружил кучу пластинок семьдесят восемь оборотов, они лежали навалом каждая в отдельном конверте. Амалия навалила их как попало. Я полчаса носил их на письменный стол, затем по одной брал и ставил, на этот раз уже по порядку, на дедовы пустующие полки. Дедушка явно интересовался классической музыкой. Моцарт, Бетховен, арии (Карузо) и Шопен. Не думаю, что я в раннем детстве слушал эту музыку. Я полез за недельными программами в древние «Радиокурьеры». Джанни был прав, в программах имелись периодические передачи из оперного театра, комедии, редко-редко симфонические концерты и регулярно — радионовости. Остальное была легкая музыка, «эстрадная», как говорили в те времена.

Значит, будем переслушивать эстраду. Восстанавливать звуковой фон раннего детства. Дед-то, может, и благорастворялся у себя в кабинете под Вагнера, но остальное семейство, полагаю, развлекалось песенками из радио.

Я нашел ту самую «Эх, кабы мне в получку тысячу лир давали». Автор музыки — Инноченци, слова — Сопрани. Нa многих конвертах дедушка писал дату. Не знаю, имел ли он в виду год появления песни или год приобретения пластинки. Но это давало мне возможность приблизительно определять годы, когда соответствующую песню уже крутили или еще крутили, по радио. В данном случае год был проставлен: 1938. Джанни помнил все точно. «Тысяча лир» помнилась как раз когда его отец приобрел «Фонолу».

Примечание к рисунку[233]

Я попробовал воскресить граммофон. Удалось. Динамик, естественно, оставлял желать, но в общем это было честно: пусть хрипит, ведь и в старое время тоже звук был пополам с хрипом. Я опять включил подсветку за тканью радио, чтобы казалось, будто оно работает, будто звук идет оттуда. И перенесся в лето 1938 года:

Se potessi avere mille lire al mesesenza esagerare sarei cerlo di trovare tutta la felicità,un modesto impiego, io поп ho pretese,voglio lavorare per potere alfin trovare tutta la tranquillità.Una casettina in periferia, una mogliettina, giovane e carinatale e quale come te.Se potessi avere mille lire al mesefarei tante spese, comprerei tra tante cose le più belle che vuoi tu.

Эх, кабы мне в получку тысячу лир давали,больше не нужно, шел на работу с радостью бы,утром на службу, жили бы дружно,вечером дома, счастье до гроба, жили бы мы.

Маленький домик, пусть на окраине, мне и довольно,жизнь безмятежная, женушка нежная, вроде тебя,эх кабы мне бы только тысячу лир в получку,сколько подарков тебе, дорогая, купил бы, любя!

В эти дни я нередко задавался мыслью, как же уживались в моем детском «эго» столь разносортные приоритеты: «слава Родине» — и наряду с Родиной лондонские туманы, где разгуливает Фантомас, сражаясь с ловким Сандоканом под градом мелкой картечи, пущенной из пушки мирим, среди ранений навылет и поражений наповал. Чинные соотечественники Шерлока теряют в боях то руки, то ноги, — а ныне мне приходит в голову: тогдашнее радио рисовало предо мной другой идеал — им был мелкий клерк с жизнью безмятежной, женушкой нежной и домиком на окраине… Но может, клерк являлся неординарным исключением?

Привести в порядок все пластинки, расставить по годам, если годы помечены. Год за годом пройти по этапам формирования, по их звуковым следам.

Я неутомимо передвигал пластинки туда и сюда: «Аmоrе, amоr, portami tante rose»,[234] «No tu non sei più la mia bambina», «Bambina innamorata», «C'è una chiesetta amor nascosta in mezzo ai fior», «Torna piccina mia», «Suona solo per me o violino tzigano», «Tu musica divina», «Un'ora sola ti vorrei», «Fiorellin del prato e ciribiribin»… Оркестры под управлением Чинико Анджелини, Пиппо Барциццы, Альберто Семприни и Горни Крамера. Звукозаписывающие фирмы «Фонит», «Кариш», «La Voce del Padrone» — «Голос хозяина», с остромордым песиком, вслушивающимся в голос из трубы граммофона. Подборки фашистских гимнов. Дедушка увязал все фашистские пластики в единую кипу шпагатом, — то ли защитить желая, то ли изолировать. А дедушка, кстати, был фашист или наоборот? Или ни то ни другое?

Allorché dalla trinceasuona l'оrа di battagliasempre primo è la fiamma nerache terribile si scaglia.Con la bomba nella mano,con la fede dentro il cuoregli avanza, va lontanopien di gloria e di valor.

Giovinezza, giovinezza,primavera di bellezzadella vita nell'asprezza,il tuo canto squilla e va…

Per Benito MussoliniEja Eja Alala

Если горн трубит в траншее,это значит — наступленье,это значит — всех звончеераздается наше пенье.С огнедышащей гранатой,с твердой верою в сердцах,на беду врагов заклятыхмолодежь чеканит шаг.

Молодежи, молодежинезнакомо чувство дрожи, мысмелее, мы моложе!Ждут великие дела…

За Бенито МуссолиниЭйя, эйя, алала…

Tondanel ciel di maggiocome un formaggio d'Olandamontala luna in viaggioe il suo raggio ci manda…

Questo paesaggioChe miraggioche sognoche sogno…

Parlano d'amorei tuli tuli tulipan,mormorano in coroi tuli tuli tulipan…

Odi il canto deliziosonell'incanto sospiroso…

Играяна небе мая,сияя диском гигантским,сверкая,луна большаяказалась сыром голландским…Рассиявшисьнад пейзажем,как над сказочныммиражем,в мечтах,в мечтах…

Полнится любовьютюли-тюли-тюлипан,подпевает в хорекаждый тюли-тюли-тюлипан…Обольстительныммотивом,над прельстительнымзаливом,в мечтах,в мечтах…

Balilla Flachia il sasso, il nome squilladel ragazzo di Portoria,e l'intrepido Balillaata giganto nella Storia.

Fiero l'occhio, svelto il passo,chiaro il grido del valor,ai nemici in fronte il sasso,agli amici tutto il cuor…

Вот фанфары вострубили в честьпарнишки из Портории,и отчаянный балилла,как гигант вошел в историю.

Преподал всем нам наукускромный парень из трущоб;другу — сердце, другу — руку,а врагу — булыжник в лоб!

Quando tutto tace e su nel ciella luna appar,con mi о più dolce e caro miaochiamo maramao

Vedotutti i mici sopra i tetti a passeggiar,ma pure loro senza tesono tristi come me.

Maramao perché sei morto?Pane e vin non ti mancava,l'insalata era nell'ortoe una casa avevi tu.

Le micine innamoratefanno ancora per te le fusa,ma la porta è sempre chiusae tu non rispondi più.

Когда все умолкаети на небесавыходит луна,Когда на город идет темнота,я зову мурлыку кота.

Вижу…Выходят кошки по крышам гулять,Но эти кошечки без тебяЖивут печально, мурчат, скорбя.

Что ж ты умер, кот мурлыка?Жил привольно на природе,Ел салаты в огородеИ мяукал мне в ответ.

А теперь мне, горемыке,На призывы и на кликиОт тебя, кота мурлыки,Никаких ответов нет.

Я ставил их весь вечер. Чувства незнакомости не было. Хотя порой мне удавалось предугадать только слова, порой — только мотив… «Джовинецца» («Гимн фашистской молодежи») была настолько общим достоянием, что я обязан был знать ее в любом случае. Официальное песнопение на любом фашистском сборище. Но почему-то я знал доподлинно, что не раз старое радио передавало эту «Джовинеццу» прямо сразу после «Влюбленного пингвина», «Il pinguino innamorato», а «Пингвина» исполнял, как сообщала надпись на конверте, женский ансамбль «Трио Лескано».