Гу Хуа - В долине лотосов Страница 35

Ван Цюшэ кивал головой, словно дятел. Он так поражался смелости и дальновидности председательницы, что готов был простереться перед ней ниц.

Ли Госян вернулась в кресло и, обхватив руками подлокотники, затуманенным от вина взором поглядела на Вана:

– Говоря по правде, товарищ Ван, я довольна твоим раскаянием и твоей искренностью. Не будем вспоминать старое. Пословица говорит, что у изгороди должны быть столбы, а у молодца – помощники. Я хоть и не молодец, а в помощниках нуждаюсь, особенно толковых. Мне хочется испытать тебя… Я ничего не обещаю, но если ты выдержишь испытание, то я могу поговорить с дядей, чтобы он сделал тебя освобожденным заместителем председателя ревкома народной коммуны – моим непосредственным заместителем…

Вот она, удача, внезапная, как удар весеннего грома! Сердце Ван Цюшэ учащенно забилось: «Боже, нельзя упускать такой роскошный случай, от него зависит все мое будущее!» Чтобы подчеркнуть свою решимость, он бухнулся на колени перед начальницей:

– Товарищ Ли, товарищ Ли, отныне я ваш до самой смерти! Пусть меня назовут вашим верным псом, но я действительно буду верен вам…

Ли Госян сначала испугалась, но затем на ее лице появилась довольная и даже растроганная улыбка, в голосе зазвучала едва прикрытая нежность:

– Ну встань, встань! Какой противный… Разве кадровому работнику можно быть таким страстным? А если люди увидят?…

Но Ван Цюшэ не вставал – он только таращил заплаканные глаза, как кот, жаждущий ласки. Ли Госян, не выдержав, потрепала его за волосы:

– Встань, ну встань… Взрослый мужчина… Ты что, сегодня постригся? Ух, как пахнет. Да и лицо у тебя горит… Я хочу отдохнуть, сегодня я немного опьянела… У нас еще будет много времени, а сейчас иди…

Ван Цюшэ встал и зачарованными глазами смотрел на нее, весь в ожидании приказа или хотя бы намека.

Глава 5. Среди «Черных дьяволов»

Уже несколько лет вредители Цинь Шутянь и Ху Юйинь по утрам подметали главную улицу села. Вставать им для этого приходилось очень рано. Они мели либо от середины улицы к концам, либо от концов к середине – каждый свою половину. Хорошо еще, что улица была неширокой, да и не очень длинной – немногим больше трехсот метров. Ежегодно они встречались по триста шестьдесят пять раз, а в високосный год – триста шестьдесят шесть. Когда другие сельчане еще спали самым сладким предутренним сном, Цинь Шутянь и Ху Юйинь уже мели улицу, мели молча, как будто выметая своими вениками из бамбуковых веток и весну, и лето, и осень, и зиму.

Цинь Шутянь подметал особенно мастерски, даже щеголевато – это было связано с его прежней профессией балетмейстера. Он делал себе веник почти в человеческий рост и держал его вертикально, как партнершу или как весло в традиционном китайском театре: одной рукой за верх, а другой за середину. Двигал он им очень свободно и ритмично, идя вслед за ним и иногда поднимаясь на носки, точно в настоящем танце. Из-за плавности и согласованности движений он подметал быстро, легко, даже не потея, и нередко помогал Ху Юйинь. А она каждое утро была мокрой от пота и с завистью смотрела на артистические па Помешанного Циня. В конце концов, в этом деле женщина могла бы быть и половчее мужчины!

Помешанный Цинь постоянно устраивал какие-нибудь спектакли, которые то смешили, то злили людей. Во время «четырех чисток» его обличали резче, чем остальных вредителей, но потом новый секретарь партбюро Ван Цюшэ с согласия рабочей группы все-таки оставил его вожаком над вредителями, объявив это борьбой против яда с помощью самого яда. Зато к званию «правый элемент» Циню было добавлено определение «закоренелый» или дословно «железный». Это означало, что его звание неснимаемо и он до могилы будет носить его. Тысячи лет спустя археологи откопают «железный шлем правого элемента» и будут писать по нему исторические исследования о классовой борьбе в Китае второй половины двадцатого века.

Хорошо еще, что у Помешанного Циня не было семьи, а то его политическое наследство досталось бы и его непосредственным потомкам. Он и сам понимал, что революция требует жертв, а борьба немыслима без объектов, без врагов. Если в каждой деревне, в каждом селе не оставить несколько «дохлых тигров» или «живых мишеней», то как потом организовывать массы в процессе очередных движений и приливов классовой борьбы, против кого обнажать меч? Всякий раз, когда начальство призывало развернуть классовую борьбу, наиболее активные кадровые работники устраивали энное количество собраний, выволакивали на них уже известных вредителей и терзали их, а потом докладывали начальству, сколько классовых врагов (и сколько именно раз) раскритиковано в процессе данного движения, сколько вечеров воспоминаний о прошлых страданиях и обедов из дикорастущих трав проведено для воспитания масс и повышения их сознательности.

Производственные бригады, в которых все вредители вымерли, были вынуждены сосредоточивать огонь на их детях, чтобы те выполняли миссию, недовыполненную их реакционными родителями. А иначе как кадровые работники, бедняки и бедные середняки могли бы убедиться в том, что в течение всего периода существования социализма сохраняются классы, классовые противоречия и классовая борьба?

В большинстве деревень кадровым работникам начислялась не зарплата, а трудовые единицы, здесь сложно было найти «представителей буржуазии», или «каппутистов», то есть «идущих по капиталистическому пути». И эти работники, и рядовые члены коммун только по детям вредителей видели, что классовая борьба продолжается, что о ней «нужно говорить ежегодно, ежемесячно, ежедневно». В противном случае это сказалось бы на долгосрочных планах партии, государства и вылилось бы… Во что? Этого никто, кроме господа бога, объяснить не мог. Недаром после земельной реформы во всех деревнях в ходе многочисленных кампаний было проведено новое разделение на классы. При давно обобществленных средствах производства фактически не осталось частной собственности, поэтому принадлежность к тому или иному классу определялась на основании политической позиции человека. А еще осталась проблема наследования: можно ли считать, что дети и внуки обязательно Наследуют социальное положение своих отцов и дедов? Конечно, лучше всего было бы сохранить эту проблему для потомков. Если заранее решить за них все вопросы, то не вырастут ли они обыкновенными идиотами, не способными ни на одно самостоятельное дело? Но тут я уже сознаю, что говорю слишком дерзкие вещи, и предпочитаю вернуться к главному повествованию. Посмотрим, какие спектакли устраивал за эти годы Помешанный Цинь.

В шестьдесят седьмом году, в самый разгар левого движения, неизвестно откуда пришла директива поставить перед домом каждого вредителя скульптуру собаки, чтобы подчеркнуть его отличие от революционеров и облегчить проведение диктатуры масс. Тогда же в крупных городах дети проверенных лиц получили право носить красные повязки и именоваться хунвэйбинами – «красными охранниками», дети менее проверенных лиц – желтые повязки, а дети вредителей обязаны были носить белые повязки и назывались «щенками» или попросту «сукиными сынами». В Лотосах, вместе с Ху Юйинь, теперь насчитывалось уже двадцать три таких вредителя, и всем им полагались изображения собак. Это была общественная работа, за которую не начислялись трудовые единицы, поэтому естественно, что ее свалили на закоренелого правого Цинь Шутяня.

Получив приказ, Цинь накопал глины, разнес ее на коромысле по улице и вывалил по корзине перед домом каждого вредителя. Потом принялся за творческую работу, которая вызвала большой интерес у всех сельчан. Чуть ли не целый день вокруг Циня толпились зрители, высказывавшие свои предложения и критические суждения. Цинь работал вдохновенно, оттачивая каждую деталь. Не прошло и месяца, как были готовы двадцать две скульптуры: высокие, низкие, толстые, худые, обладавшие собачьей внешностью и в то же время напоминавшие своих людских прототипов. На каждой висела бирка с именем и должностью того или иного «черного дьявола».

Это событие надолго стало одним из важнейших в объединенной бригаде. Все обсуждали работу Циня, хвалили ее и были единодушны в том, что больше других ему удалось собственное изображение.

– Эй, Помешанный! А ты, оказывается, хитер, лучше всего себя самого слепил!

– Да нет, я не хитрил. Просто следовал высочайшему указанию о том, что жизнь – единственный источник литературы и искусства. Ясно, что себя я знаю лучше всего, вот и получилось похоже…

Но позднее в творческой работе Циня выявилось одно важное упущение: он не изобразил в виде собаки молодую вдову Ху Юйинь. Когда этот «заговор» наконец раскрыли, скульптора тут же поволокли на собрание и начали публично допрашивать: почему он защищает новую кулачку, что его с ней связывает? Пришлось дать ему как следует по шее, прежде чем он склонил голову и признал свою вину: оказывается, он исходил из прежнего числа вредителей и совсем забыл про Ху Юйинь, объявленную кулачкой только во время самой последней кампании.