Валерий Петрухин - Методика обучения сольному пению Страница 35

А Сашенька разрывалась: идти домой или остаться у Вероники Алексеевны?

Пустихина ушла в комнату. Через минуту сюда вошла Сашенька. Сияя глазами, сказала:

— Вероника Алексеевна, они поклялись сейчас мне, что больше никогда не будут ссориться! Может…

— Конечно, собирайся, — и Пустихина улыбнулась ободряюще.

Утро было морозное. С деревьев сыпался пушистый иней. Поднималось красное солнце. Шагая в школу, Пустихина думала: «Да, своим судом легко судить других. Вот я считаю, что Морозовы ради дочери должны пожертвовать всем. Но ведь у них у каждого есть своя, скрытая и от дочери, и от меня внутренняя жизнь, и, кто знает, может быть, они в самом деле настолько ненавидят друг друга, что лучше всего для них — развестись, расстаться и начать новую жизнь. Знаю ли я точно, что такое любовь к ребенку, своему? Детей у меня нет… Помню, как была ошеломлена, ошарашена, когда из воспоминаний Анастасии Цветаевой узнала, что Марина Цветаева погибла, в сущности, из-за патологической любви к сыну… Но если есть одна крайность, значит, есть и другая: ведь оставляют же некоторые в родильных домах своих детей. Бросают и уходят с чистой совестью…»

И Вероника Алексеевна вспомнила изречение Андре Жида: «Если в человеке и нет необъяснимого, то в нем есть необъясненное». Это уж точно…

Прошло совсем немного времени, и возбуждение, охватившее Пустихину в связи с ЧП в семье Морозовых, стало затухать. Сашенька пока была счастлива: значит, воцарился мир. И тогда снова эпицентр духовной жизни сместился на саму Веронику Алексеевну.

Она вдруг с ужасом обнаружила, как какой-то тайный порок, что стала заглядываться на красивых мужчин. А однажды в школе столкнулась нечаянно с молодым учителем Дмитрием Павловичем, невольно взглянула ему в глаза и отчего-то смутилась самым непосредственным образом. Краснеть перед мужчиной?!

Вероника Алексеевна стала себя успокаивать: «Ну и что же тут такого? Я ведь живой человек, не кукла». Но было ей почему-то стыдно, очень стыдно.

Перед самым Новым годом к ней подошла почтительно Клава Туземцева, учительница физики, миниатюрно выточенная, легкая, как пушинка. Она была молода и не замужем; поклонников приходилось иной раз выгонять даже из школы.

— Вероника Алексеевна, — чуточку нараспев проговорила Клава, выпустив очаровательные ямочки на свои круглые щечки. — Хочу вам сделать приятный сюрприз. Вы, как интеллектуалка, очевидно, часто ходите в наш театр. Так вот, у меня есть пригласительный билет! Я хочу вам его подарить. Держите.

Пустихина невольно посмотрела вслед удаляющейся Клавочке (так ее звали поклонники): какая самоуверенная походка! Что ж, она еще может надеяться… Зачем вот только билет я взяла? Клюнула на «интеллектуалку»? Таится все-таки во мне самолюбие…

Местный театр драмы особо не славился. Пустихина бывала в нем студенткой, понукаемая Николаем Петровичем. А когда начала работать в школе — не до театра стало, хотя раза два и была там со школьниками. Эти спектакли она помнила: они ей не понравились. Все показалось ей тогда настолько надуманным, настолько далеким от живой жизни учащихся, что она ни слова упрека не сказала тем, кто откровенно зевал.

В воскресенье с самого утра у нее было прекрасное настроение: она сделала в квартире уборку, наконец-то выбила на снегу палас; потом удалось часа два посвятить «Безобразной герцогине» Фейхтвангера (книгу ей одолжила тоже Туземцева, не было вещи, которую та не могла бы достать!) и даже немного подремала.

Вечером она надела платье, которое не надевала, наверное, года три, — темное, из плотного шелка; была в нем свидетельницей на свадьбе у подруги. Ах, каким успехом тогда пользовалась!

А когда села в автобус, внезапно ясно и пронзительно ощутила пустоту в душе. Ну кто, скажите на милость, идет в театр в одиночестве?

«Ничего-ничего, — пыталась взбодрить себя Вероника Алексеевна. — Все у меня будет. Только не поддаваться депрессии, я же — „мужественная женщина“»!

В театре было не так уж и многолюдно. Пустихина купила программу и прошла в зал. Сев на свое место, стала знакомиться с «действующими лицами и исполнителями». Вдруг кто-то несильно толкнул ее в плечо.

— Извините, — сказал мужчина, который стоял перед ней. — Споткнулся на ровном месте.

Он был невысок, крепок грудью, заметно лысоват, с немного сумрачным взглядом.

Вероника Алексеевна встала, пропуская его; он сел рядом с ней, и от этого Пустихина почувствовала легкое раздражение.

Пошелестели программками, потом мужчина сделал попытку завязать разговор:

— Да, не густо сегодня публики…

Вероника Алексеевна насмешливо взглянула на него, словно говоря: «Ну и что же дальше?»

— Я говорю, людей сегодня мало, — повторил мужчина, выдержав ее взгляд. — Прямо неловко становится перед актерами. Играть для полупустого зала — не очень-то приятно, согласитесь со мной?

Пустихина хотела промолчать, но не смогла удержаться от саркастического вопроса:

— А вы сами-то часто бываете здесь?

— Как вам сказать… Не то чтобы часто, но и не то чтобы редко. У меня работа такая, часто в командировки езжу. Но на все премьеры хожу.

— Театр, значит, любите?

Мужчина понимающе улыбнулся:

— По вашему тону чувствую, вы хотите сказать, что наш театр — довольно заурядный? В чем-то я с вами соглашусь, в чем-то нет. Просто психология человека двадцатого века значительно изменилась по сравнению с прошлым, а театр в своей основе остается прежним, таким почти, каким и был в древности. Ведь суть театрального лицедействия — игра. А мы требуем от театра какой-то сверхъестественной серьезности. Проблемы, вопросы, темы… Да, все это важно, но нельзя же забывать и о том, что театр есть театр, а не прокуратура. Надо зрителю самому научиться играть, улавливать ритм, просто-напросто увлечься театром как таковым, а не сидеть с серьезным видом и думать: а в чем же здесь глобальная проблема? К сожалению, двадцатый век — век деловых, прагматичных людей. Мы видим в театре отзвук реальной жизни, отголосок наших серьезных проблем… Так мы никогда не полюбим театр. И лишь в том случае, если поймем, что первична игра, а выводы вторичны, тогда только театр сможет играть в нашей жизни заметную роль, станет нам необходим так же, как и воздух…

— Нет, позвольте, — начала Вероника Алексеевна, которую рассуждения незнакомца задели за живое, — вы что же, проповедуете возврат к древним мистериям? Игра ради игры?

Но спора у них не получилось: прозвенел последний, третий, звонок, свет в зале стал гаснуть, и начался спектакль «Красная косынка».

Где-то в середине первого действия Пустихина вдруг поняла, что спектакль ей нравится. Было такое ощущение, словно она попала в маленький водоворот…

В антракте ее сосед сказал:

— Вот видите, вам понравилось.

— Немного сумбурно играют, а в общем неплохо, — уже доброжелательно поддержала разговор Вероника Алексеевна. — Вы знаете, я довольно давно не была в театре, поэтому, может быть, еще понравилось…

— Нет, сегодня в самом деле играют сносно. Молодежь! Она старается играть не как положено, а как лучше. Пока. Через несколько лет многие из этих молодых актеров зачерствеют, закостенеют в найденных или заимствованных у других приемах — и будут делать только «как положено». Да и в актерском мире так безопаснее прожить…

— Откуда вы все это знаете? — искренне удивилась Пустихина. — Вы что, близки к театральному миру или сами — актер? Только я не смогу с вами согласиться в том плане, как вы трактуете театр.

Проигнорировав вопрос насчет профессии, мужчина убавил сумрачности в глазах, весело наморщив кожу около них.

— Ну и прекрасно, что вы против! Ради бога, я не навязываю вам своей точки зрения. Знаете, однажды Врубель показал одну из своих картин какому-то авторитету в области искусства. Авторитет ему и говорит: «Знаете, а мне ваша картина не нравится». Врубель так облегченно вздохнул и ответил: «Вот и хорошо, что она вам не нравится. Мне было бы неприятно, если бы она вам понравилась». Вы меня понимаете?

Второе отделение Пустихина смотрела с еще большим интересом. Иногда перекидывалась репликами с соседом. А когда спектакль закончился, с удовольствием аплодировала актерам, вышедшим на поклон к зрителям.

В фойе Вероника Алексеевна вышла вместе со своим соседом.

— Простите, — чуть запнулся мужчина, когда они спускались по лестнице к гардеробу. — Вы не скажете… Дело в том, что вместо вас должна была прийти Клава Туземцева. Она что — заболела?

— А вы ее ждали? — у Пустихиной вдруг испортилось настроение.

— Нет-нет, — быстро возразил мужчина. — Ее ждал Виктор. Виктор Кунин. Который играл генерала. Помните, в коричневом камзоле?

— Нет, не помню, — бросила в ответ Вероника Алексеевна и заторопилась.