Сергей Сакин (Спайкер) - Умри, старушка! Страница 35

Еще один вдох/выдох, и я медленно пошел по тротуару, пропуская остановку за остановкой. В те дрожащие, наскакивающие друг на друга минуты мне хотелось только одного — понять, ЧТО со мной происходит. В голове был полный хаос, он не поддавался никакой сортировке. Как зажеванная кассета в видаке, повторялись одни и те же кадры: сталь, сверкнувшая в воздухе, чавкая, дробит плоть, брызги крови, закатывающиеся глаза врага. И она — она, стоящая на тротуаре, улыбающаяся, смотрящая искрящимися глазами на нас. И под этими искрами — тревожная боль, которую она спрятала, укрыла от меня!!! То, из-за чего меня переколбасило еще в метро! Ее чистые глаза — за ними белая душа, ей не место в этом мире, в моем сердце. Здесь кровь и ненависть, здесь Я. Когда я увидел ее тогда, в первый раз, мне захотелось ее ударить.

А еще подумалось почему-то, что у того парня было красивое лицо, холеное. А следующей мыслью была картинка-воспоминание: летнее кладбище, Колька… и плачущая маленькая женщина с седыми волосами. Я не сразу заметил, что в быстрых осенних сумерках уже подошел к дому. Наваждение… И вдруг на меня накатила волна злости. Спасительная волна, она в мгновенье смыла все непо-нятки, я увидел себя и свои мысли как будто со стороны, и разозлился еще сильнее: развел нюни, сопляк! Все ОНА! Теперь мне стало все ясно, как же я не допустил этой мысли раньше! Да, да! «Не допустил» — самые подходящие слова, я бессознательно отгонял от мозгов все, что могло как-то обидеть ЕЕ, как-то капнуть грязью на ее белые крылья. Идиот, кретин! Ты живешь с бабой и сам стал как баба! Это обожгло, но окончательно развеяло туман/наваждение: что же я насочинял себе за эти месяцы, мама родная! Оглянись вокруг, Спайк, придурок, ромео с разжижением мозга! Москва, 2001! Здесь не место таким слабакам, дешевкам, которые могут ТАК париться из-за бабы. Из-за БАБЫ, подумать только! «Ну, ты, Спайк, дал!» — сказал я самому себе и улыбнулся.

Заходя в подъезд, я вспомнил, что со мной уже было однажды нечто подобное (это я про блевотину). Мне тогда было лет 11. И уже года два, как занимался каратэ в подпольной секции (ах, опять романтика:)! А что сделаешь, если 52-й вид спорта был запрещен в совке?). За месяцы занятий, незаметно сливавшиеся в годы, я как-то выпал из жизни своего квартала, даже почти забыл лица своей тогдашней компании. И, только представьте себе, ни разу не дрался! Но как-то ненастным (кстати, какое совпадение! Тоже осень!) осенним вечером, когда я, вымотанный до предела, возвращался с тренировки, два взрослых (взрослые тогда — это лет 13:)) парня попытались стрясти с меня ловэ. Гоп-сгоп, национальный вид спорта наших кварталов. Я, помнится, даже сообразил, зачем им деньги — они явно хотели сходить в видеосалон. И на рожах этих прыщавых мразей изумление возникло просто комичное, когда мелкий шкет отказал им, прибавив пару матюгов. (Никакой особой храбрости: у меня действительно не было денег, а «мудаки» вылетели у меня абсолютно непроизвольно, произнеся ЭТО, я сам перестремался совсем не по-детски). Они, наверно, были совсем неопытными гоп-стопщиками, дилетантами. Мы дрались долго, минут десять, и они все больше и больше выдыхались, хотя мои удары были слабы — просто я весил совсем еще немного. Потом они несколько раз пофутболи-ли мою сумку с кимоно и, харкнув на меня, растворились в темноте. А я… я постоял еще минуту, подняв лицо к тусклому фонарю, ловя морось дождя, потом медленно подошел к из-гвазданной сумке, кинул ее за плечо… и через несколько секунд меня вырвало.

Просто я отвык от адреналина. Хорошо еще, что мамон не отрастил на семейных харчах — думал я, поднимаясь по лестнице.

ГЛАВА 37

Дверь была не заперта, я ввалился в нору вслепую, одновременно стягивая через голову свитер, скидывая бомбер и расшнуровывая башмаки. И когда черная с синими искрами статики пелена свитера сошла с моих глаз, она уже стояла передо мной. Точнее, не стояла, а висела {искрометный юмор от автора:)). Обхватив мою шею обеими руками, она прижималась ко мне, и лицо ее было мокрым от слез. На какой-то миг ее сердце прижалось к моему, и на два удара сердца слились — тук-тук.

Так и не сняв один ботинок, я прошел в комнату, прижимая ее к себе и плюхнулся на диван. Прижимал ее лицо к груди и гладил густые пряди волос. Она быстро перестала плакать (да она и не плакала — просто из глаз ее текла и текла блестящая влага), молчала и притискивалась ко мне все крепче и крепче, как будто пыталась врасти в меня, вдавить в меня свое сердце. Б комнату вплывали сумерки, все темнее и гуще становился квадрат окна.

Потом она молча встала и ушла на кухню. Через несколько минут вошла с подносом и потаила на стол чайник и две кружки. Я вдохнул — пахло моим любимым матэ. Чай у нас закончился еще вчера вечером. Она купила его сегодня, купила специально для меня. Я представил, как она ходила по магазинам, искала эти желто-зеленые листья. И остро, так остро, что показалось — инеистый великан давит пальцем мне на грудь, желая впечатать меня в кресло-я ощутил всю ее тревогу и боль, весь ее бессильный страх.

Я оказался прав — она действительно поняла все, как есть, она поняла все правильно. Она увидела и почувствовала всю разрушительную силу бригад, собирающихся на дерби. Даже больше — мне не надо/не пришлось все ей рассказывать. Она и так все знала. Б ее глазах я снова увидел тот же застывший кадр: железо, вминающееся в плоть и сокрушающее ее. Злоба и бешенство. Пейте, дети, озверин!

Зачем? ЗАЧЕМ? — кричало ее сердце, и я не знал, что мне ответить. Мы по-прежнему сидели молча, я посасывал матэ и слушал стук ее сердца. Я слышал его отчетливо, он заполнял всю комнату. И с каждым ударом (тук-тук) в нашем доме становилось (тук-тук) все спокойнее, она успокаивалась, я сидел целый и невредимый, и зрачки мои (тук-тук) были широкими не из-за адреналина, а просто потому, что в комнате было темно, (тук-тук) нам светил рассеянный свет, идущий из кухни. Б полумраке (тук-тук) были не видны засохшие коричневые пятна на моей одежде.

…Сегодняшний день был страшной ошибкой, но ведь ничего страшного не произошло, все живы, я здесь, и она рядом. Мы вместе, вдвоем в нашем доме. Мы вместе. И всегда будем вдвоем. Только вдвоем. Почему я ее оставил, зачем? Перед глазами проплыл Лебедь — «Кошельком заделался?!» А даже если и так… На-срать. Нас теперь двое.

Тук-тук Тук-тук Тук-тук

…Мы лежали в постели, она сопела у меня на плече. Я, неудобно свернув голову, смотрел на ее нежные черты. Спать не хотелось (в который уже раз с той летней ночи). Даже во сне она крепко держала меня двумя руками, и мне ощущалось, что кожа, мышцы, ребра растворились, расплавились в ее огне и наши сердца лежали рядом, также тесно прижавшись. Тук-тук, Я никогда ее не брошу, никогда-никогда.

ГЛАВА 38

— Я давно это понял. Хотя нет, понять это невозможно. Это приходит как откровение, это можно только почувствовать и принять. Ненависть, коллективная ненависть. Так вот — я понял, почему я разделяю фашистскую идеологию. Потому что я не люблю русских. Мы — нация, давшая себя выебать всем, кому хочется. Быдло, покорное стадо. Ненависть… С ней нельзя что-то построить — да, это факт. Но зато можно разрушить. Разрушить этот ненавистный мир, эту Систему. Ты же правду увидела, я добрый. Добрый человек. Я не был рожден воином. И (помнишь, я тебе рассказывал?) я не мог ударить человека. Не мог бить первым. Но эта ненависть, она накапливается. Накапливалась и росла, росла вместе со мной. Знаешь, было такое ощущение, что на мне свет клином сошелся, я видел всю несправедливость, все это как будто сходилось на мне. Я почему-то не мог быть спокоен. Когда черножопые, эти выродки, которым жиды, пришедшие к власти, дали вздохнуть — что они сделали? Они засра-ли свою землю, залили ее кровью, своей же. И, опустошив ее, ломанулись всеми своими кишлаками к нам. Теперь они засирают мой город. А жиды у власти — им только этого и надо. И менты — быдло из быдла, гниль народа жиреют на харчах, которые им подкидывает эта Система. Менты — Псы, остальные — бараны. И всем все по хую. И вот смотришь на это, смотришь, живешь с этим… Знаешь, про хулиганье часто говорят, что русские от них страдают больше, чем любая другая нация. Да, так оно и есть. Но, знаешь… ведь наш народ уже ничем не проймешь, кроме как бутылкой да по башке. Тогда (и то не всегда) в ушибленном месте начинается мыслительный процесс. И это уже есть хорошо.

У нас недалеко, видела — есть магазин «Вай-нах». Прикинь, в Грозном бы открыли магазин с названием типа «Русич»?! Чтобы с ним стало через час после открытия вывески?! А у нас — все можно, всем насрать!..Неужели это говорю я? И почему у меня дрожит голос?! Давно, целую Вселенную назад, летом… Когда мы только познакомились, я говорил что-то похожее, я пытался ей ОБЪЯС НИТЬ. И, по-моему, она все понимала. Но все равно это было не то, не вся (!) правда. Я не мог ей объяснить это. ЭТО — было табу, табу для самого себя. Тема, закрытая в сознании на замок, и ключ утоплен.