Николай Гарин - Оула Страница 35

— Как забрал меня из госпиталя к себе майор Шурыгин, с тех пор и дохожу потихоньку. Думаю, недолго осталось…

— Ты это брось! — Оула остро чувствовал вину перед Микко. — Тебе надо на солнце, оно сейчас сильное, все излечит.

— Нет, теперь уже ничего не поможет, — и Микко очередной раз зашелся в тихом, клокочущем кашле. Из его глаз выбежали два ручейка, которые он тут же промокнул. — Шурыгин мне все отбил, порвал что-то внутри, не свяжешь, профессионал…, — он говорил с трудом, опять и опять срываясь на кашель.

— Постой…, это такой невысокий…, без волос и кругленький….

— Да, да, да, пузатенький такой. А ты откуда знаешь?

Оула замер, глядя на приятеля, затем опустил глаза.

— Значит… это ты был моим соседом… в «девятой»!?.. — он осторожно взял слабую, сухую ладонь Микко и несильно сжал. — Ты тогда мне очень помог, Микко, помог переступить через что-то такое, что меня чуть не раздавило, выворачивало наизнанку как рукавицу…

Оба замолчали, не глядя друг на друга.

А вокруг продолжался все тот же гомон.

Мало того, в это время баландеры втащили несколько баков с едой, чем вызвали еще больший галдеж. Заскрипели, заходили ходуном нары. Зэки спешили за баландой, выстраивались в кривые, неровные очереди. Запах пищи достиг верхнего яруса, но ни Микко, ни Оула даже не шевельнулись.

— Слушай, а как там война, продолжается?.. — через долгую паузу спросил Оула.

— Война?.. — в раздумье, медленно отрываясь от каких-то своих мыслей, переспросил Микко. — Война давно закончилась.

— Ну, и… как она закончилась?.. — Оула весь напрягся.

— Плохо она закончилась, — с нескрываемой горечью проговорил собеседник. — Если по газетам и рапортам, то Красная Армия разгромила финскую, отодвинула границу далеко за Карельский перешеек. А послушаешь очевидцев да пленных финнов, которых сейчас немало по нашим лагерям рассовано, так другая картина вырисовывается…. Давай об этом в другой раз, хорошо?

— Ладно. А здесь не получится, как тогда в санитарной машине… — Оула внимательно посмотрел на Микко.

— Не-ет, здесь все можно говорить, дальше ссылать некуда.

— А Сибирь?!

Оула еще до войны был наслышан этим самым страшным местом в России, где настоящий ад, где от мороза деревья раскалываются вдоль, где волков больше, чем людей….

— А здесь, чем не Сибирь?! В Сибири может как раз и полегче, кто знает?

Микко опять затих, время от времени покашливая.

Оула хотелось поговорить, поспрашивать приятеля и о подвале, и о дороге, по которой столько дней пришлось ехать, и о том, где они сейчас находятся, есть ли выход из его положения, и многое, многое, многое…? Но он прекрасно видел, что Микко устал.

— Может чуток вздремнешь, а? — Оула снял с себя телогрейку, здесь наверху было вполне терпимо, не холодно и не жарко. — Давай я тебя укрою.

— Да брось ты, какой сейчас сон. Тут и полежать-то не дадут. Сейчас нахлебаются баланды и еще пуще базар устроят. Это ведь что, я имею в виду лагерь… Это одна из самых громадных пересылок в СССР. Сюда нашего брата свозят отовсюду, затем рассылают по лагерям всего Севера. Городок, в котором располагается наша зона, называется Котлас. Есть река, Северная Двина называется, большая, судоходная, которая впадает в Белое море. А там, если ее переплыть, сам знаешь — Карелия…. Да…, если переплыть…

Микко опять погрузился в свои мысли или пережидал очередной приступ кашля.

— Когда реки вскроются, то повезут наш «контингент» на баржах, кого куда. Кто на лесоповал попадет, кто на карьер, кто на строительство дорог. Есть еще одна пересылка — Ухтинская, там недалеко река Печора, по ней тоже лагеря. Да где их нет!?.. И далее на Север тянут дорогу железную, говорят уже через горы Уральские пробились. Ну, это очень далеко.

Оула внимательно слушал, хотя совсем не представлял, где это все находится: и Котлас, и Ухта. Запала река, по которой до Карелии недалеко, а стало быть, и до дома. Или пошутил Микко?

— А по этой реке до моря долго?.. — он спросил осторожно, поскольку внутри зажглась, чуть засветилась маленькая надежда.

— Ишь ты, быстро сообразил! — Микко прикрыл свою морщинистую улыбку тряпицей. — Да-а, надеяться всегда надо. Но умные люди говорят: «Прямая дорога не всегда короче бывает». В охране дураков мало. Если вдруг удастся дернуть, то принимай самые противоречивые решения. Почему лиса легко зайца берет, а потому, что зна-ает, куда понесется несчастный…. А ты не зайцем, ты росомахой стань, если, я повторяю, удастся сорваться с их крючка.

Они еще долго говорили и говорили, не замечая времени, усталости, голода. Спускались вниз к питьевым бакам, в туалет, кривой, дощатый пристрой с другого торца барака. И опять говорили, говорили.

Затих насколько мог многоголосный гомон. Теперь единицы разговаривали или печально и уныло пели.

— Да, Микко, что я хотел еще спросить, — язык заплетался, стал толстым, неповоротливым, но Оула не мог не спросить. — Меня два раза предупредили, что будут искать по ночам.

Микко блеснул больными глазами:

— Как это искать, кто, зачем!?

— Ну, я прошлой ночью подрался с какими-то бандитами в камере. Один огромный и два так себе, его друзья или просто сокамерники, не знаю.

— Погоди, погоди, давай по порядку и подробно.

Оула рассказал, что произошло в камере ШИЗО. Но Микко, выслушав, попросил рассказать, что было раньше, и как он попал туда. Поэтому пришлось начать аж с маленького охранника Сороки. Оула рассказывал спокойно, последовательно, детально. Он заметил, что собеседник все больше и больше волнуется, чаще стал кашлять и тереть глаза. Попытался остановиться, но Микко просил продолжать. А когда закончил, тот долго молчал, теребил тряпицу, промокая глаза и покашливая.

Микко продолжал молчать. Он не глядел на Оула. Сидел и покачивал головой, словно соглашаясь с тем, что тот ему только что рассказал.

— Ну, сегодня, я думаю, они навряд ли кинутся на поиски, — неожиданно тихо начал говорить Микко. — Пока весть дойдет до авторитетов, пока соберутся на сходку, выяснят что к чему, короче говоря, Контуженного начнут искать с завтрашнего дня. Точнее с раздачи утренней баланды. Шестерки будут высматривать тебя в очередях по приметам. Выследят, ночью придут по твою душу. Вот такие дела, земеля. И это очень серьезно. Воры никогда не прощают. И приговор у них один… — и он выразительно чиркнул ребром ладони по своему горлу.

Оула опять потянулся и, взяв Микко за руку, легонько сжал ее:

— Ты не волнуйся за меня. Как-нибудь выкручусь.

— Да ты что…, ты хоть представляешь, что это такое — воры!?.. Ты видел бараки по другую сторону колючки!?.. Это все уголовники. И это главная сила внутри всей зоны. Это там, вне ее, солдаты, охрана и т. д. А здесь внутри забора — это мощная, организованная сила. За одну ночь они могут нас всех на ножи поставить, вырезать как кроликов.… — Микко часто дышал от волнения, глаза горели и еще больше слезились. — Это очень опасно, дружище… — закончил он спокойнее. — Надо думать, как тебя до этапа сохранить. Хотя это почти невозможно.

Поначалу нетрудная победа в ШИЗО и в правду окрылила Оула, вселила уверенность в свои силы. Но после второго предупреждения уже от конвоира, поселилась небольшая тревога, а теперь и Микко заволновался больше, чем он сам.

Оула прикрыл тяжелые глаза и словно сверху увидел длинный барак, черный, одинокий на многие и многие километры, а к нему медленно подкрадываются какие-то тени, в руках которых сеть. Кольцо все уже и уже. Барак сжимается, скукоживается как живой, а в нем он — Оула один и деваться некуда.

— Давай ложись, поспим немного…

— Нет, нет, я не сплю, я просто устал, я думаю, — словно издалека услышал себя Оула.

— Ложись, что тут думать. Здесь говорят «утро вечера умнее», — ерзая, Микко освобождал узкое пространство между co6oй и спящим соседом. Оула уже ничего не слышал. Он повалился, засыпая на ходу, уже без всяких видений.

Проснулся от голода и невообразимого шума. Нары шатались, гудели, скрипели. Гомонящий народ слезал с них и выстраивался на проверку. Справа и слева вдоль нар зэки выстроились по две шеренги. По проходу ходили офицеры с охранниками и выкрикивали фамилии. Микко с Оула стояли во второй шеренге. Оула внимательно слушал «свою» фамилию, но все же где-то пропустил и лишь после тычка приятеля поднял руку и громко крикнул: «Я!»

Его внимание привлекло то, что четверо зэков с белыми повязками на рукавах стаскивали с нар неподвижные тела с болтающимися, непослушными руками и оттаскивали их в пристрой, где был устроен туалет, а рядом с ним небольшая каморка, такая же холодная и щелястая.

Проследив за Оула, Микко шепотом пояснил, что это жмурики:

— Каждое утро до десятка набирается. Через день на телеге отвезут на кладбище в огромную яму. Земля отойдет, зароют.