Эдгар Вулгаков - Течение времени Страница 35

– Пока, Наташенька!

– Adieu, Алеша.

– За меня не беспокойся, никто меня не убьет.

– Хорошо.

Этот день запомнился еще и потому, что с Суетиным произошла беда. Правда, он это бедой не считал. Был он мрачным, неразговорчивым, сильным мужиком, дотошным и яростным в работе, в армии служил танкистом-водителем, выпивал редко, помощников в ремонте своего ДТ-54 не требовал – все сам, поэтому и заработал себе кличку – «Сам».

– Сам на ем буду работать – сам и подготовлю все, кроме сварки, – тут подмогите.

Когда ставил пускач, одной рукой управлял цепью тали, а другой направлял его на фиксирующие шпильки. Что-то заело в плавной посадке пускача на двигатель. Попробовал пальцем в зазоре качнуть пускач, а тот сел плотно на двигатель «тик-в-тик» и на указательный палец Суетина. Он только крякнул и крепко выругался на всю мастерскую, хотя ругался очень редко, поэтому и узнали о несчастье. Должно быть, ему было очень больно, лицо чуть побелело, еще ругнулся, но менее яростно… и больше никаких эмоций.

– Инженер, сейчас вытащу палец, что там от него осталось.

– Давайте я талью…

– Не надо, я сам.

И Сам, чуть приподняв пускач, вытащил изуродованный палец.

– Начальник, мне бы ножницы и чистую тряпицу, остальное сам.

Он вышел из мастерской, ножницами Кузьмича отрезал державшуюся на коже расплющенную фалангу пальца, сдвинул ее небрежно ногой в сторону и стал мочиться на рану, мочился старательно и долго, откуда столько взялось. Потом взял у Кузьмича бинт и умеючи забинтовал обрубок пальца: «Кина, мужики, больше не будет, все. Главная дезинфекция в етом деле, мужики, вовремя палец обоссать, запомните».

– Суетин, я вас сейчас отвезу в больницу.

– Не требуется. Я сделал все как надо, не хуже врача. И не такое случалось в жизни, а ето ерунда.

– К врачу все же сходите.

– Посмотрим.

В середине мая к Алеше на больничной машине приехала семья – Леночка с Танюшей и с тетей Грушей, с узлами и чемоданами. Алешину семью Наталия Михайловна приняла тепло. После коллективного обсуждения решили, что, по крайней мере, четыре месяца, если не больше, – все зависело от погоды, – обедать и ужинать будут все вместе в столовой за круглым столом. Алеша с Леночкой в его «кабинете» разместятся вместе. А тетя Груша с Танюшей будут в другой, не менее уютной комнате, тоже с окнами выходящими в сад. Алеша несколько раз пытался взять Танюшу на руки, но из этого ничего не получилось. «Не хочу! Отпусти!» – эти два слова, точнее звука, он понял по ее действиям – она вырывалась и плакала, просясь на руки к Леночке.

– Алеша, если вдуматься, она в первый раз видит тебя, чужого большого дядю. Она мужчин, кроме дедушки, не видела. А дедушка с ней обходится по-другому, и любовь у них началась, когда ей было месяца полтора. Как он поступал: подойдет к кроватке, что-нибудь напоет, даст игрушку, одну, другую, расположит к себе, а потом только возьмет на руки. Теперь, когда она его видит, улыбается, тянется к нему, просится на руки. Не расстраивайся, дорогой, привыкнет.

– Я понимаю, моя дорогая Леночка. Очаруем, очаруем, было бы время. Но мне очень хотелось подержать дочку на руках. Вернусь с работы, она опять будет спать. Придется терпеть до воскресенья. – И Алеша, расцеловав Леночку и тетю Грушу, отправился в мастерскую.

– Да, вот что. Наташка скоро прискочит – у нее занятия до четырех. Так что ждите.

В следующее воскресенье Леночка с коляской, Наташа и Алеша отправились по уже подсохшей тропинке к реке, километра за полтора. Тропинка сначала шла через поле, а затем через смешанный лесок, где идти было труднее. Солнышко еще не успело прогреть лес, на тропинке было много больших луж, в которых вязли колеса коляски. Но поворачивать назад никто не хотел, и все-таки решили дойти до реки, тем более что Танюша заснула. Весна, пришла весна! Листочки на березках уже довольно большие, еловые лапы в бледно-зеленых побегах, кусты черемухи, сирени и орешника тянутся навстречу солнцу.

– Ребята, как хорошо, – тихо произнесла Леночка, боясь разбудить ребенка.

– А вон зайчик! – тихо, но восторженно, прошелестела Наташа. – Он еще в белой шубке.

– Где, где? Да, вижу, он действительно еще не успел полностью сбросить зимнюю шубку, растрепа этакий!

– Какая прелесть! Ну вот, улепетывает от нас, чудак! Алеша, давай теперь я повожу колясочку. Мне тоже хочется!

– Хочется? Вот рожай и вози! Я вот родил и впервые в жизни вожу свое дитя пятнадцать минут. Спрашивается, справедливо у меня, родителя, отнимать через пятнадцать минут ребенка, если я его еще с момента рождения толком не видел. Меня, отца, допускали посмотреть на младенца, только когда он спит. А я читал в литературе, что родители сообща купают ребенка, что отец локтем пробует в ванночке воду – не горяча ли. А ей тоже, видите ли, хочется повозить! А потом ей захочется подержать на руках, понянчить, поиграть с ребенком! Так ведь? А я еще сам мою девочку не держал на руках. Один раз попробовал. Реву было! Потом прослушал полезную лекцию, как надо обращаться с детьми младенческого возраста. А тебе нельзя! Ты сначала прослушай лекцию Леночки, а потом уже на что-то претендуй. Но поскольку ты наша родственница и мы с Леночкой тебя любим, так и быть, минут через пятнадцать-двадцать я дам тебе повозить коляску, если Танюшка не проснется. Понимаешь, когда ребенок просыпается, он должен видеть перед собой знакомую физиономию, а не мою незнакомую морду, прошу прощенье за несколько грубое словцо, распространенное на нашей «ниве» или твою незнакомую мордочку, ясно?! Как увидит незнакомца – сразу в рев. А от этого разрушаются нервные клетки, которые не восстанавливаются.

– Алешка, любишь же ты потрепаться, когда есть хотя бы малейший повод. Ну, а с ребенком, конечно, после тебя, я могу повозиться, а?

– Конечно, дорогая, и до, и после. Нет, что я говорю, pardon, только после меня. Я смотрю, ты здесь обогащаешь свой лексикон, например, словом «потрепаться».

Потом, вернувшись домой и уютно устроившись за круглым столом, пили чай из самовара с пирогами, испеченными Наталией Михайловной и читали стихи Блока и Пастернака или говорили о пустяках. А когда стало совсем темно, Алеша с Леночкой пошли провожать Наташу.

– Как мне хорошо с вами, мои милые друзья, – сказала Наталия Михайловна, перед тем как всем разойтись по своим комнатам, – оживает мой любимый старый дом.

У Леночки еще не был полностью использован декретный отпуск, а с середины июля хирургическое отделение закрывалось на ремонт. Вот почему почти все лето семья будет вместе, и Наташа с ними – куда ей деваться. Она стала вроде консультанта по культуре в райкоме или в райисполкоме: добилась получения самых интересных литературно-художественных журналов для районной библиотеки, раз в неделю делала литературные обзоры, читала стихи Пушкина, Лермонтова, Блока, современных поэтов. По сути, организовался «Клуб любителей литературы». Как-то и Алеша с Леночкой решили заглянуть на Наташины обзоры. В воскресный день в читальном зале собралось человек двадцать пять, среди них учителя. Пришел Костя, чуть позже – Николай Николаевич.

Начала Наташа беседу со смерти Сталина, говорила о переменах в партии, в правительстве, о настроениях в обществе и том, что литература отражает эти настроения, как барометр погоду. Но не сразу. Писатель должен осмыслить происходящее, как говорят, «через призму времени». Упомянула первую часть повести «Оттепель» Ильи Эренбурга: в ней предчувствие изменений в нашей жизни. Пока говорить об этой книге рано, она еще не завершена, но одно можно твердо сказать – она предвестник будущих книг других писателей. Потом Наташа много читала Есенина, затем – Маяковского, которого знают как «агитатора, горла, главаря» – поэта революции и строителя социализма, но мало – как лирика. Завершила свое выступление чтением отрывка из его «Неоконченного»:

Уже второй. Должно быть, ты легла.В ночи Млечпуть серебряной Окою.Я не спешу, и молниями телеграммМне незачем тебя будить и беспокоить…

Читала она замечательно, не хуже иных профессиональных чтецов. Все аплодировали, а Василий Васильевич – учитель литературы – преподнес ей букетик фиалок.

«Приударяет за Наташенькой, с какой стати?» – подумалось Алеше. Леночка расцеловала сестру.

– А я? – Алеша привлек Наташу к себе и чмокнул в порозовевшую щечку.

– Эх ты, Алешка, Алешка! Вот как надо целовать, – и, встав на цыпочки, Наташа поцеловала его в губы.

– Родственники, хватит целоваться, – подойдя к ним, сказал Николай Николаевич. – Я хотел бы поблагодарить Наталию Александровну и сказать несколько слов. Читали вы стихи, Наталия Александровна, великолепно. Я получил огромное удовольствие, спасибо вам. И еще спасибо за глубокое знание русской поэзии, она у вас в крови – так легко и проникновенно вы ее читаете, не пользуясь книгами или шпаргалками, как студенты на экзаменах. То, что вы говорили о Сталине, верно, что он умер – это факт, что не назвали, как принято, великим и мудрым учителем – тоже факт. Я напомню, что расстреляли Берию, что в партии и в правительстве идет борьба, в печати вы об этом не найдете ни слова. Вы забегаете вперед, Наталия Александровна. Нас воспитывали солдатами партии. У нас партийная дисциплина, и мы всегда выполняем все решения партии, иначе не будет единого и могучего Советского Союза. Вы трое мне нравитесь: вы хорошая, честная настоящая трудовая интеллигенция, и вам далеко небезразлична судьба нашей родины. Секретарю райкома непривычно говорить «между нами», но я – с вами, друзья, я тоже жду перемен. Но как солдат партии жду и не позволяю себе, как вы, Наталия Александровна, публично выступать с прогнозами развития общества. Если среди слушателей найдется «писатель», я вас в обиду не дам, спокойно работайте и отдыхайте. Но не будем дразнить гусей, хотя и на поводу у мерзавцев не пойдем, если таковые найдутся. Посвятите следующие занятия Гоголю, Салтыкову-Щедрину, пожалуйста. Дискутировать не будем, до свиданья.