Давид Фонкинос - Воспоминания Страница 35

Вечером я послал ей эсэмэску, узнать, как она доехала. Ответа не последовало. Я позвонил, но вместо ее голоса услышал длинные гудки, гулко звучащие в пустоте. Я забеспокоился и всю ночь посылал ей тревожные послания. На них опять не было ответа. Наутро я позвонил в школу. Трубку подняла директриса и на вопрос, где Луиза, сказала, что та на занятии.

— Вы уверены?

— Конечно. Вы ведь говорите о Луизе, которая ведет третий класс?

— Да-да. Так она вышла на работу?

— Ну да, конечно.

— А вы проверяли?

— Более того, мы даже вместе пили кофе. А что вы, собственно, хотите?

— Да ничего… Хотел поговорить с ней.

— Скажите, что передать. Она может вам перезвонить?

Я не стал ничего объяснять и повесил трубку. Значит, с Луизой все в порядке. Луиза вернулась к своим обязанностям. Просто она не хочет мне отвечать. Не могу понять таких людей, способных держать вас в неведении; не удосужилась даже эсэмэску прислать, что все в порядке. В голове не укладывается. Нам ведь было так хорошо вместе. И я начал сомневаться, было ли оно, это счастье. Ведь не могла же она притворяться, это невозможно. Тогда почему? Выходит, я ничего не понимаю в женщинах? От растерянности я все рассказал Жерару. Тот нисколько не удивился и только сказал загадочно:

— Для женщины молчание — самое большое доказательство любви.

Жерар всегда оказывался прав, но на этот раз я усомнился в его предположении.

Прошел день, Луиза молчала. Потом еще день. Я начал соображать: может, я что-то не так сделал? Может, чем-нибудь ее обидел? Я стал вспоминать подробно все наши дни, анализировать все, что она говорила. Может, в ее словах кроется разгадка ее поведения? Я был сам не свой от беспокойства. А кто бы вел себя иначе на моем месте? Я был уверен, что встретил любовь своей жизни — и вдруг эта любовь оборачивается разлукой. И я решил ехать в Этрета, найти ее и потребовать объяснений. Жерар пытался меня отговорить:

— Если бы она не хотела тебя видеть, она бы тебе прямо об этом сказала.

— Ты думаешь?

— Я провел с ней некоторое количество времени. Не берусь, конечно, утверждать, что знаю ее, но мне кажется, она натура тонкая. Она бы не держала тебя в неведении, если бы не любила тебя.

Я подумал, что, возможно, Жерар прав. Я даже в этом уверился. Если бы она решила, что все кончено, она бы сказала: «Между нами все кончено». Я вспомнил ее последние слова. Она сказала: «Ты сумасшедший». Теперь я стал думать, какое у меня сумасшествие: приятное или отталкивающее? Я сумасшедший, потому что не хотел целоваться на одном перроне с другой парой. Так вот что ее обидело? И я снова не находил себе места. Ее молчание превратилось в пытку.

Я не послушался Жерара, сел в машину и отправился на берег Ла-Манша — за объяснениями. Лил дождь, я мчался что есть духу и имел все шансы кончить свои дни на дороге. Отчаяние боролось во мне с надеждой. Я вспомнил утро, когда отправился на поиски бабушки. Теперь я был приблизительно в таком же состоянии. Неужели мы в жизни все время делаем одно и то же? А вот и та же самая заправочная станция. Я снова стал смотреть на шоколадки, не зная, что выбрать. В какой-то момент мне послышался голос попугая. Я повернул голову к кассе и понял, что не ошибся: за спиной продавца, в большой клетке, действительно сидел на жердочке попугай. Не знаю, должно быть, я очень долго стоял перед витриной, потому что продавец сам подошел ко мне:

— Возьмите «Твикс».

— Да? Почему?

— Потому что их два.

Мне подумалось, что вся жизнь так устроена: в каждой ситуации мы нуждаемся в совете кого-то, кто разбирается в проблеме. Продавец был прав: мне действительно нужен был «Твикс». Когда я расплачивался, меня вдруг осенило: если этот человек так хорошо разбирается в шоколаде, может, он разбирается и в женщинах? Тут есть кое-что общее.

— А можно мне задать вам один вопрос?

— Задавайте.

— Это касается моей невесты. В общем, от нее три дня нет никаких вестей. Я не понимаю, что случилось. Все было хорошо. А потом она уехала к себе и не отвечает на эсэмэски.

— Может быть, что-то случилось?

— Нет, я знаю, что с ней все в порядке.

— Уже хорошо.

— Вот я и еду, чтобы найти ее. Чтобы она объяснила, что происходит.

— М-м, прекрасно… И что же?

— Я хотел бы знать, что вы об этом думаете.

— Что я думаю?

— Да. Как с «Твиксом». У вас был такой вид, словно вы всегда знаете, что делать.

— Вы хотите знать мое мнение?

— Да.

— Вы действительно хотите знать, что я думаю?

— Действительно.

— Возвращайтесь. Разворачивайтесь и поезжайте обратно.

— Как это?

— Это мое мнение. Это лучшее, что вы можете сделать.

— …

— У вас совершенно измученный, потерянный вид. Вы насквозь промокли. Во всяком случае, такое вы производите впечатление. Вы рассчитываете свалиться ей на голову ни свет ни заря и потребовать объяснений? Будьте же рассудительны. Ну посмотрит она на вас, возможно, даже сочтет вас жалким. Извините, что вынужден вам это говорить, но вы сами спросили мое мнение. Я говорю, что думаю.

— Да, но…

— А может, она рассердится. Потому что вы не признаёте ее право на молчание. Женщины это терпеть не могут.

— Правда?

— А потом, когда раздражение пройдет, она, возможно, почувствует к вам жалость.

— Хорошо. «Твикс» я в любом случае беру, — сказал я, глядя в сторону.

— Правильно. Съешьте «Твикс» и поезжайте домой.

Я сидел в машине и переваривал слова этого человека. На всякий случай заглянул в зеркальце: да нет, не такой уж у меня потерянный вид. Во всяком случае, его слова заставили меня остановиться и задуматься. Похоже, лучше и вправду не ехать дальше прямо сейчас. Может, потому он и был так категоричен? Промямли он что-нибудь, я бы не стал его слушать. Я думал над тем, что он мне сказал: ей не понравится, если я приеду. Ну а мне не нравилось, что она затаилась и молчит. Она перечеркнула все, что родилось между нами. Я видел, что заправщик продолжает украдкой на меня поглядывать. Мне показалось, что и попугай за мной следит. Нет, пожалуй, я все же послушаю его. Так иногда бывает, что человек, совершенно для нас посторонний, вдруг начинает играть решающую роль; и именно потому, что это голос со стороны, он становится так важен. Я вышел из машины и вернулся его поблагодарить. Я пожал ему руку, а попугай сказал мне «В добрый путь».

Я выбрался с заправочной станции через противоположный выезд и повернул в сторону Парижа. Сразу двинуться обратно у меня не хватило духу, и я остановился переночевать в отеле «Формула-1». За номер я расплатился кредиткой. В отеле не было ночного портье. Я подумал, что в скором времени моя профессия исчезнет. Я вроде кассирши в супермаркете. Скоро нас заменят машины, они будут расторопней нас. Впрочем, еще не придумали машину, которая среди ночи стала бы беседовать с украинской туристкой. Я заснул с этой мыслью, не особо, впрочем, меня занимавшей. Заснул крепко, как провалился. Вернее, как будто меня сначала похитили, а потом сразили ударом дубины. Разбудил меня звонок гостиничного телефона. Голос (спросонок я не разобрал, человек это или автомат) попросил меня ответить, собираюсь ли я оставаться еще на один день. Время приближалось к полудню, в гостиницах это расчетное время. Надо либо вставать, либо оставаться. Интересно было бы знать, какой нормальный человек может выдержать две ночи в таком отеле? Понятно, что это был вежливый способ напомнить мне — мол, пора сматываться, иначе «с моей кредитной карты автоматически будет снята сумма, равная стоимости следующего дня». От Луизы по-прежнему никаких вестей. Я наспех принял душ и сел за руль. Всякий раз, как я попадал в зону, где не было телефонного покрытия, я надеялся, что, когда покрытие появится, я увижу на телефоне сообщение от Луизы. Но нет: она не звонила ни когда я был вне зоны действия сети, ни когда смотрел на мобильник во все глаза. Ожидание звонка — современная разновидность пытки.

Вернувшись к себе в отель, я погрузился в работу. Я оставил за собой номер, наш номер. Так удобней, не надо никуда ездить, буду спать там, где работаю. Днем я занимался бухгалтерией, логистикой, бронированием номеров. Я вполне осознанно примерял на себя роль управляющего, предложенную патроном. Но о том, чтобы сказать «да», речи пока не было. Я настолько изматывал себя работой, что мне случалось временами не думать о Луизе. Это было как чудо: о, я на целых семь минут о ней забыл! Я выбросил ее из головы! Но через секунду меня охватывала ярость и на висках выступал пот. Я ругал ее последними словами. Не желал никогда больше о ней слышать. Охваченный ненавистью, я мысленно уничтожал все, что с нами было. Все, нет больше Луизы. Была да сплыла. Перечеркнули и забыли. Я переехал в другой номер, а наш отдал каким-то случайным клиентам, чтобы они осквернили все, что в этой комнате было нашего. Нет больше алтаря воспоминаний. Время текло бесконечно медленно, но я не уверен, что этот период безмолвия действительно был таким уж долгим. Просто мне было очень плохо. Даже если теперь она позвонит, если захочет вернуться — слишком поздно.