Васко Пратолини - Постоянство разума Страница 35

– Ты уже упорядочил вселенную, – сказала она, взглянув мне в глаза. – Как ты хорош! Сейчас я могу тебе это сказать?

– Беда в том, – добавил я, – что понимает меня только мой друг Бенито. Конечно, мне с ним не по пути, раз он видит выход в восстановлении фашизма и иного не ищет – только фашизм, мол, способен разбудить уснувших на боевом посту. Нет, с Бенито нам не по пути, хоть он, может, по-своему и прав. – Теперь, посмотрев на нее, я подумал, доходит ли до нее смысл моих слов или она только слышит мой голос. – Ты меня слушаешь? – спросил я.

– Да. – Она сидела, облокотясь о столик. – Да, – повторила она, словно очнувшись от долгого забытья, – думаю, я тебя поняла. Ты из тех, кто верит. Мне это нравится. Хочешь, повторю? Тебе обеспечено место на «Гали» – это мечта твоей жизни, ты готов поступить туда, хотя платить тебе будут меньше.

– Место на «Гали» мне принадлежит по праву. Пусть даже заработок будет ниже…

– Ты уже говорил. Значит, у тебя мечта не расходится с делом. Это мне тоже нравится.

– Просто нравится, или ты в меня поверила?

– Когда мы рядом, я разделяю твою веру, – ответила она. – И сама я, конечно, не фашистка. Пусть твой Бенито на меня не рассчитывает, если ему хочется, чтоб мир стал еще уродливее. – Не без гордости она добавила: – На фабрике «Мотта» я тоже бастовала. Мы чуть не оставили Италию без сладкого на самое рождество! – Потом сказала: – Я почти ничего не слышала о твоей матери. Ты, кажется, все еще держишься за мамину юбку? Или я ошибаюсь?

Она меня застигла врасплох, и я не сразу нашелся.

– Возможно, – сказал я, смутившись.

Лори выручила меня, разрешив себя поцеловать.

Скоро снегопад прекратился. Наш мотоцикл проложил дорожку по заснеженному пути от Винчильята до Сеттиньяно. Когда мы вернулись в Рифреди, снег уже превратился в грязь. Я остановил мотоцикл, не доезжая мостика.

Она сказала, что встретимся вечером, только попозже.

– Хоть на минутку надо забежать к сестре. Подъедешь за мной к девяти. Я буду у статуи Гарибальди, там, где он один, даже без коня.

22

Памятник пешему Гарибальди, который стоит спиной к парку Кашине, картинно опершись рукой на эфес сабли, и глядит на уходящие вдаль мосты, чем-то походит на карикатуру. Как и многие подобные монументы, он выполняет функции дорожного знака, разделяющего два потока машин. Справа от него – последние дворцы набережной Арно, чуть дальше – рыбный садок Санта-Роза, слева – театр «Коммунале» и ведущие к заставе Прато улицы, названные именами героев Сопротивления. На том берегу – крепостные стены и здания квартала Сан-Фредиано. Эта аристократическая часть города прежде отличалась своим блеском и славилась тишиной. Арно отделяла ее от нищеты и шумных цехов «Пиньоне». Сегодня здесь все переменилось, по крайней мере внешне: движение тут такое, что подле Героя запрещено ставить машины.

– Ты давно ждешь, знаю.

– Уже начал прикидывать, как бы отсюда. выбраться…

Казалось, она меня не расслышала.

– Поедем, – и она уселась на мотоцикл. – Отец тоже был у сестры. Хотел, чтоб мы вернулись домой вместе. А Дитта притворно вздыхала, не отпускала меня. Ты уж меня извини.

Зачем она оправдывалась? Это на нее непохоже, это ей совсем не к лицу.

– Давай быстрее, – настаивала она. – Сверни на виа Монтебелло, там, кажется, движение одностороннее.

Что-то не в порядке с зажиганием, может, карбюратор подвел. Сколько ни жму на педаль, мотоцикл – ни с места.

– Сойди-ка, – сказал я и начал подталкивать машину.

Метров через пятьдесят вдруг заработал мотор, и я повернулся к Лори. Она бежала за мной, поскользнулась в тот самый момент, когда я затормозил, повисла у меня на шее, и мы едва не перекувырнулись все трое – она, я и мотоцикл. Все эти пустяковые неполадки расстроили ее. Никогда, даже при обстоятельствах действительно драматических, я не видел ее такой взволнованной, растерянной. Подымаясь, она чуть не сбила меня с ног, уронила сумочку, хотела поднять ее, но помешал поток машин, наконец нам удалось достать ее, и я поставил мотоцикл у тротуара, однако Лори ко мне не подошла, а начала прохаживаться взад и вперед, покусывая губы и поглядывая на небо. Потом прислонилась к ограде и стала смотреть в сторону реки. А мотор все работал. Тут уж я не выдержал и подбежал к ней:

– Что с тобой, Лори?

– Ради бога, дай мне успокоиться, – прошептала она и отвернулась: мне показалось, что она плачет.

Вода в Арно поднялась высоко и пенилась в лунном свете, перехлестывая через запруду. Спустился вечер, похолодало, чистое звездное небо не отражалось в мутной реке. Я стоял рядом с Лори, озадаченный ее тревогой.

– Как река шумит! – вдруг воскликнула она. – Арно спешит к морю, и море его поглотит. – На ее лице вдруг засияла улыбка, она посмотрела на меня пристально, с нежным лукавством и преувеличенной беззаботностью. – Давай-ка съездим к морю и мы. В Виареджо. Хочешь?

– Замерзнем на полпути.

– Возможно… – согласилась она и без тени насмешки и раздражения, скорее ласково, добавила: – Как ты рассудителен… А вчера вечером…

– Я думал взять напрокат машину. Вчера я мог это себе позволить. – Два виски, два коктейля, плата за вход – от пяти бумажек по тысяче лир ничего не осталось.

Она тяжело вздохнула.

– Я тоже осталась без единой лиры. Почти все ушло на подарок племянницам. Зашла в кондитерскую, решила купить какой-нибудь пустячок и вдруг влюбилась в двух кукол с шоколадной начинкой. До чего были хороши… О цене я, конечно, не подумала. Тут же захотелось купить. Особенно сорванца с шоколадными заплатами на коленях и рубашке. Прямо с ума сошла, говорю: «Заверните!» До чего девочки обрадовались… Нет, все же удовольствие я получила большое… – Мотоцикл тронулся с места. Лори предложила: – Давай вместе поужинаем. Сложимся, соберем всю мелочь.

Мы спустились к площади Республики. Подъезжая к «Киоску спортсмена», я вспомнил – сегодня воскресенье. Здесь было многолюдно и шумно, мы узнали результаты последних матчей, просмотрели театральные программы. В лучшем случае мы могли себе позволить кино. Как оробевшие дети, прошли мы под портики, забрались в здание почты, в одном из уголков телеграфного зала подсчитали свои скромные капиталы. Я вывернул карманы, она опорожнила сумочку. В общей сложности – две тысячи лир.

– Ты и в самом деле проголодалась? – спросил я.

– Да. А ты?

– Я могу дома поесть в любое время.

– Зайдем куда-нибудь, возьмем пиццу[42] или бутерброды, червячка заморим, тогда и на кино хватит. Почему ты на меня так смотришь?

– Послушай, – сказал я. – Может, с тебя хватит рюмки коньяку с печеньем?

– А что?

– Мы тут вместе с друзьями снимаем комнату в складчину. Каждый месяц кто-нибудь из нас по очереди закупает все, что нужно. Ходим туда танцевать. Сегодня воскресенье, может, мы их застанем.

– Чудесно. Отчего ты об этом раньше не подумал?

Не мог же я ей сказать: «Ты бы решила, что я хочу заманить тебя в ловушку». Так же как не мог сказать, что у меня эта мысль возникла внезапно или что я не до конца откровенен. Кого мы могли застать там в девять вечера? Конечно, не Джо и уж, конечно, не Армандо: он до одиннадцати занят в ресторане. Разве что Бенито с подружкой. Скорее всего там мог оказаться Дино, приходивший в «берлогу» с друзьями поиграть в карты. Мне казалось, что наперекор себе я совершаю что-то дурное, однако униженный этим и недовольный, я все же чувствовал, как сильно бьется сердце.

– Да так как-то получилось… – пробормотал я, пытаясь исправить положение.

– Чудесно! – повторила она. – Лучше бы там никого не застать!

– У каждого свой ключ.

– Лучше нам быть там одним, – повторила она. – Поставим пластинку, выпьем по рюмке, перекусим.

«Берлога» оказалась в полном порядке – значит, сегодня там еще никто не был. Когда мы зажгли свет и очутились вдвоем в этой комнате с высоким потолком, почти полное отсутствие мебели особенно бросилось в глаза. Я включил проигрыватель «Вариетон», сначала поставил «Кое-что для других», потом долгоиграющую пластинку «Учитесь танцевать блюз» и «Танцуем вместе» с еще шестью или семью песенками – главный номер скромной музыкальной программы. Бенито держал дома свои пластинки, он их приносил и потом забирал обратно. Оставил нам только «Доброй ночи, любимая» в исполнении Эллы Фитцджеральд с оркестром Гудмэна, потому что находил эту песенку слишком сентиментальной, а мне она нравилась.

Я сел на диван. Лори – в дряхлое кресло с бархатной обивкой, прозванное «балдахином»; оно нам обошлось в шестьсот лир. Сбросив с головы шарф, не снимая пальто, она сидела передо мной – волосы, как у Жанны д’Арк, коротко подстрижены, стройная шея, красивый нос, слегка очерченные помадой губы, темные с золотой искоркой глаза.

Нас разделяла электрическая печка; включенная всего несколько минут назад, она почти не давала тепла.