Зарин Андзор - Караван в горах. Рассказы афганских писателей Страница 35

На чужбине

— Его палатка стояла здесь. Он жил вместе с нами. С наступлением вечернего намаза мы собирались у палаточного городка, вели беседы, обсуждали дела… — Сказав это, дядюшка Расул стукнул по камню закопченной оливковой тростью, служившей ему много лет. Он вытащил из жилетного кармана ржавую коробочку с насваром, бросил в рот щепотку и протянул коробочку Муатабару. — Этого поганца мне ничуть не жаль, — продолжал Расул, поправив на плечах рваное домотканое одеяло. — Он сам выбрал себе злую долю. Кто плохо ходит — тот плохо падает. А вот нас он сбил с толку, сорвал с насиженных мест, да и дочерей его жаль.

Расул умолк, к горлу подступил комок, на сощуренные от дыма глаза навернулись слезы.

Солнце клонилось к закату. Последние его лучи вспыхивали на вершинах гор. Налетел ветер, захлопал брезентом, закрывавшим входы в палатки, подхватил с земли сухую траву и прочий мусор и заставил плясать в воздухе. Из-за воя ветра не слышно было даже шума реки. Немного южнее по степи черной лентой вилась гудронная дорога. И оттуда доносился гул автомобилей, а то и возгласы калинаров[Калинар — помощник шофера. В Афганистане у водителей автобусов и грузовиков есть помощники, которые следят за посадкой пассажиров.]: «Давай, с богом!» На обочине дороги стояли люди с винтовками. Поговорив о чем-то с солдатами, они стали приближаться к палаткам.

После долгого молчания дядя Расул, прислонясь к валуну, предложил Муатабару сесть, повторил: «Жаль! Жаль», — вздохнул тяжело и снова погрузился в раздумья. Видимо, вспомнил жизнь в родных краях. Не пройтись ему больше гордо по своей деревне.

У отца Расула был родственник Сандан-малик. Обычно малики и ханы не водили дружбы с односельчанами. Дядюшка Расул трудился в поте лица. Малик сидел, закинув ногу на ногу, и отдавал распоряжения. И все же они были родней, что немаловажно с точки зрения обычаев. — Дядюшка Расул не хотел отставать от богатого родственника и постоянно с ним соперничал. В общем, соплеменникам это было на руку. В худжре у Сандана было полно гостей, у отца Расула — тоже. Одни уходили, другие приходили.

И вот однажды в полночь малик насильно заставил дядю Расула бросить родную деревню, погрузить на мулов и ослов весь свой скарб и уехать на чужбину.

Сандан был всеми уважаемый в деревне человек, никто не видел даже чадры женщин его семьи. И о дочерях его нельзя было сказать худого слова.

Но в жизни чего только не бывает! Сандан и Расул оставили родные края, свой дом, свое племя, даже стыд забыли. Они больше не соперничали, променяв уважение и почет в родном кишлаке на паек из гороха и лепешек. Тогда и пришло раскаяние. Да поздно…

Дядюшка Расул снова впал в раздумье. Одному богу было известно, где витали сейчас его мысли. А про себя он повторял: «Ладно, братец, тебе-то что до этого…» Он то и дело вспоминал своего родственника малика, и в сердце неизменно закипал гнев.

Пожив некоторое время на чужбине, Сандан стал неузнаваем. Этот, прежде всеми уважаемый, человек поверил в то, что надо взрывать дороги, поджигать школы, грабить дома своих соотечественников. Вместе с профессиональными убийцами его отправили на родную землю совершать диверсии. Он не знал, что его ждет, и с легкостью рисковал жизнью. В конце лета 1981 года бандиты в одном из селений Нангархарской провинции в тупой ярости разрушили мечеть. В другом селенье убили прямо в школе учителей и служащих, сожгли библиотеку и священный Коран. Но от солдат революции уйти им не удалось. Бандитов всех до единого уничтожили.

Да и как еще можно было поступить с теми, для кого убийства и грабежи стали профессией. Словно садисты, наслаждались они криками осиротевших детей. И вот пришло возмездие: их убили как диких зверей, даже не похоронили по-человечески. Бог знает, нашлась ли для них какая-нибудь яма. Жаль только было их детей и вдов. Ведь они ничего дурного не совершили. Как и все дети, они жаждали родительской любви, мечтали, надеялись. А теперь остались сиротами, да еще на чужбине…

Такая печальная участь ждала всех, покинувших родину. Семья Сандана жила в палатках. Лишь изредка им выдавали скудный паек, а чаще всего приходилось терпеть голод. Женщины забыли о пуштунвали[Пуштунвали — свод нравственных норм и установлений пуштунов, своего рода неписаный кодекс чести.], о заветах отцов. Не зря говорят: «Голод — не тетка». И еще: «Голодное брюхо — большая беда». Теперь юные дочери Сандана, забыв стыд, появлялись везде. Для женщин жизнь в палатке — это бесчестье. Им приходится совершать омовение вместе с мужчинами, так же как и отправлять естественные потребности. Время от времени кто-то врывается в палатку. Да что говорить об этом! Среди своих стыд — это одно дело. Но бывает, что у палаток появляются сержанты-панджабцы, и тогда злость и ненависть вспыхивают в сердцах. Но все молчат, боятся слово сказать.

У себя дома люди часто рассказывали о Лахоре, Свате и других местах. Здесь же беженцы, особенно вдовы, чьи мужья погибли во имя джихада[Джихад — священная война за веру.], поняли, что все это ложь.

Дядюшка Расул, словно очнувшись от раздумий, вдруг пробормотал:

Сидели безвыходно дома они до поры —На берег Джамруда[Джамруд — река в северо-западной пограничной провинции Пакистана.] выходят теперь без чадры…

В эти короткие мгновенья вспомнилась дядюшке Расулу вся его жизнь. Он повернулся на запад, обратил лицо к Каабе[Кааба — храм в Мекке.] и произнес:

— Палатку Сандана тоже свернули после того, как ушли его дочери. Нет больше Сандана, не вьется дымок над его палаткой, не щелкает затвор его винтовки.

Перевод с пушту А. Герасимовой

К солнцу

Худенький бледный мальчик сидит, свесив ноги, на камне у подножия высоких гор, возле разрушенного жилья, и испуганно озирается по сторонам. Едва прикрытый лохмотьями, в рваной, грязной шапке, мальчик дрожит от холода. Кожа на ногах потрескалась, глаза от дыма красные, воспаленные. Внизу, под скалой, извиваясь, бежит быстрая речка, которая берет начало в горах Гиндукуша. Выскочат на поверхность волны-шалуньи и, словно играя, тотчас исчезнут, обдав мальчика колючими брызгами.

Зима на исходе. Еще стоят холода, но воздух мягче, теплее. Земля готова раскрыться навстречу солнцу. Зазеленела трава, подняли головки туберозы.

Взошло солнце, и от земли пошел пар, будто она задышала. Под теплыми лучами высохла роса.

Мальчик смотрит на вершину горы. Затем переводит взгляд на бурлящую реку. Ее монотонный шум создает впечатление тишины и покоя. Слышен лишь лай собак, который доносится сюда время от времени. Деревенские домики едва видны и кажутся отсюда игрушечными. Но мысли мальчика сейчас далеко. Он живет в каком-то своем, им самим созданном мире. И это хорошо.

Глядя в мутные воды реки, мальчик вспоминает недавние события. Вооруженные старыми винтовками, люди с завязанными лицами спустились с пыльной и голой горы. Кроме винтовок, у них были ножи и кинжалы. У всех одинаковые. И еще веревки и тросы, чтобы взбираться на крепости.

Мальчик блуждает в каком-то призрачном мире: не ощущает солнечных лучей, не слышит шума реки, все незнакомо ему в тени этой высокой горы, которая распростерлась, подобно цадару, до самой середины реки. Время от времени он озадаченно почесывает грязную, всклокоченную голову, поплотнее натягивает рваную шапку, шмыгает посиневшим от холода носом, вытирает его подолом рваной рубахи.

Поглощенный своими мыслями, мальчик пристально всматривается в воды реки, словно хочет запечатлеть в ней цвет своих глаз. Красный цвет, цвет крови, которая бьет фонтаном. При воспоминании о крови, мальчик испытывает ненависть, отвращение, ужас. Дрожь усиливается.

Ему кажется, будто волны реки перекатываются у него в голове. Нет! Это кровавые волны недавних событий слились в его глазах с ночным мраком. Дождливая, холодная ночь; в предчувствии беды стонут деревья. Студеная зимняя ночь. Вой ветра смешался с детским плачем. И весь этот кошмар словно повис над горой, над степью, над крохотными лачугами.

То мальчику чудятся резвящиеся в воде рыбки, то песня самой реки, пребывающей в вечном движении. Он видит в волнах комнату, полную дыма. Закопченные искореженные балки. Дом, маленькое окошко, небо, звезды, чистый воздух. Плетеный, обмазанный глиной закром с мукой, загончик для кур. И снова вооруженные люди с завязанными лицами. Мальчику страшно, он весь дрожит, сжимается в комок.

Всклокоченные волосы, грязные цадары, вымазанная кровью одежда. Налитые кровью глаза и тот самый закром с мукой и загончик для кур. Стоны отца, крики матери, рев вола, испуганные влажные глаза скотины в хлеву.