Андрей Дитцель - Кентавр vs. Сатир Страница 35

Позвонив Пашке, я сказал, что не знаю, как относиться к случившемуся. Что, при всей моей приверженности идее сексуальной свободы, нахожу в поступке Королевы что-то неприятное. «Да, он бывает таким, а что поделаешь, зато хороший, заботливый друг, не бери в голову, ещё об этом поговорим», — утешил меня Пашка.

В новой квартире нас ждал сюрприз. «Я всё перемерил, мальчики, — в минуты серьёзности и ответственности Королёв говорил о себе в мужском роде, — лучше всего мы устроим здесь гостевую». — «А моя комната?» — удивился Пашка. «Так разве у меня в угловой не достаточно места на двоих? Я уже и новый столик заказал», — безапелляционно ответил Королёв. Пашка оглянулся на меня, как будто ища защиты, но я предпочёл не вмешиваться в вопросы планирования.

Шла первая неделя нового года. Я попробовал составить с Пашкой серьёзный разговор. Сказал, что больше не толерирую Королеву, что мне насрать, что он(а) друг и вообще. Если хочет со мной встречаться и сближаться, то не в такой форме. Если хочет — пусть в перспективе переезжает ко мне или, наоборот, я найду работу в Берлине и приеду сюда. «Но скажи мне что-нибудь, Паш, а?..» — «Понимаешь, мне и так удобно», — задумчиво произнёс Пашка.

Через несколько дней я совершил небольшое волевое усилие и стер его номер из телефона. Пашка остался жить с Королевой. Года через два я с удивлением узнал от общих знакомых, что жилищная коммуна продолжает существовать, хотя Пашка и жалуется, как всегда, на соседа.

Мы увиделись на одном из гей-прайдов спустя ещё год. Первое, о чем мне рассказал Пашка, — что наконец разъехался с Королёвым. «И почему не раньше, он столько нервов перепортил…» — «Наверное, тебе было удобно?» — предположил я.

Маттиас ещё какое-то время звонил и звал на свои «русские» вечеринки с караоке, но поскольку я ни разу не приехал, перестал беспокоить. Правда, однажды встретился мне в городе. Я не смог отказаться от приглашения тут же выпить чашку кофе, и он рассказал, что всё ещё переживает из-за Паши. «Ты меня скорее всего понимаешь». Как у всех, говорящих на неродном языке, волнение усиливало акцент Маттиаса, его голос звучал почти комично.

«Послушай, дружище Маттиас, всё совсем не так. — Я сдвинул брови и сделал заговорщицкий вид. — Об этом у меня есть маленькая зарифмованная история:

Гость нежданный (точка, прочерк)прижимайся, полуночник,крепче в темноте ко мне…И не страшно, в самом деле,засыпать в чужой постелии в совсем чужой стране.

(Я поправлю одеяло.)Спи же, мой небритый малый,спи, татарин, лисий сын.Сны смежают людям веки,спят леса, моря и реки,спят и Гамбург и Берлин.

Знаю, есть лишь этот вечер,шея, руки, губы, плечи.За окном кромешный мрак.Тени падают на стены…Я найду тебе замену.(Секс от скуки, просто так.)»

"И это всё? А продолжение будет?" — капризно спросил Маттиас.

Нет, это — всё.

Дива

Первые годы режима серых полковников были, как мы помним, тучными. Запад ещё не открыл флогистон и покупал у нас топливо. В России выковался новый тип человека и расцвели искусства — батальная живопись, исторический кинематограф, монументальная скульптура и, не в последнюю очередь, опера.

После того как Максим Максимов ещё в бытность студентом Гнесинки получил партию Сталина в новой постановке Эрнеста Модестова, уже никто не сомневался, что юноше предстоит головокружительная карьера в искусстве. Только выглядел Максимов немного по-среднерусски. Гримёрам пришлось постараться.

«Зона летающих вафлей!» — раздается чей-то шепот сразу после звонка. Класс молчит. «Что это с вами, тихие такие?.. — замечает учительница. — Но начнём. Смирнов?..» Смирнов морщится, сгибается и хватается руками за живот, как будто его скрутила боль. «Тебе надо выйти? Ведь перемена только кончилась. Ну иди, что поделать». И Смирнов преувеличенно, серьёзно мотая головой, выбегает за дверь. По классу гуляют смешки.

«Максимов?! А ты почему молчишь?»

Сжавшись в комок и сцепив в замок руки, Максимов оглядывается со своей первой парты назад.

«Ты будешь сегодня отвечать?» — «Я… не могу», — наконец шепчет Максим. Класс хохочет. «Странные вы сегодня», — недоумевает учительница.

«Максимов, а правда, что ты вафлю глотать любишь? — У раздевалки дежурят двое старшеклассников. — Так ты вафлёр, значит? Может, ты и пидар?» Один из них громко отхаркивает и «вешает» харчок на ручку двери, сваренной из металлического прута.

Максимов и без того боялся идти домой, пока не разойдутся остальные. А теперь и его одноклассники, и все учителя, наверное, уже ушли.

— За своей сифозной курткой? Иди, что ждёшь.

Максимов осторожно, чтобы не запачкать руки, открывает дверь раздевалки — и тут же летит к стене от резкого тычка или пинка в спину.

— Что вернулся так рано?

— Меня не пустили в музыкальную. Из-за резиновых сапог.

Максим стоит в калитке. Осень, частный сектор, мелкий дождь. Мать с бидоном воды из колонки.

Мы познакомились в Германии. Приятели попросили выгулять и развлечь одаренного соотечественника, который прилетел подменить заболевшего тенора. Максимов действительно сидел в отеле и хандрил, — как он объяснил, без итальянского солнца и Ла Фениче. Погоды стояли хмурые, обычные для немецкого севера зимой, но миссия спасения удалась, Максимов стал почти каждый свободный вечер присоединяться к моим друзьям.

Вначале Макс был самим воплощением скромности и хороших манер. Даже студент психологии Вадик № 1, с которым я тогда время от времени встречался и спал, записал Макса в интроверты и интеллигенты. Лишь один эпизод озадачил нас. Я отлучился от своих гостей созвониться с родителями — мы часто разговариваем, а в последнее время устраиваем видеоконференции. Поэтому разговор вскоре зашёл о мамах и папах. Например, студент № 1 долго не решался рассказывать родителям, добрым и простым русским переселенцам, о своей личной жизни. Когда к Вадику переехал его шатц (все русские в Германии называют своих спутников или спутниц schatz, золотце, сокровище), они делали вид, что просто снимают вдвоём жильё. Но потом выяснилось, что мама и папа всё давно понимали, просто не считали нужным вмешиваться. Сейчас они живут через пару улиц, в том же Санкт-Георге, гей-районе Гамбурга, подкармливают ребёнка русским борщом.

— А где сейчас твои? — невинно поинтересовался я у Максима.

— В той же дыре, где и были, думаю, — раздраженно ответил он, потягивая мартини.

— Вы давно не виделись?

— Уже лет пять. И что-то не очень тянет.

— Ну списываетесь же наверняка. Неужели ты не отправил открытки из Венеции или Токио (где ещё выступал перед этим?..).

— Совсем не общаемся. — Макс повысил голос и раздельно, растягивая, произнёс: — Они это ниииииичем не заслужили… За что? За то, что я, пока школу не окончил, грязь месил? За удобства на улице? За боты «прощай, молодость»?

Я прервал воцарившееся молчание, выпроводив гостей гулять на Репербан.

Через пару дней Макс подарил мне бокалы для мартини: «Андрюш, я вот о чем хотел с тобой поговорить… В гостинице и скучно, и грустно, и дорого, а у тебя есть свободная комната. Как ты думаешь, две недели в качестве соседа меня трудно будет потерпеть?» Я попробовал себе представить проект «Общежитие с Максимовым» и не нашёл никаких возражений против. Макс казался занимательным и культурным собеседником, а на случай незапланированного развития событий — сексуальным партнером моей лиги; возможно, лишь чуть-чуть более светловолосым, круглолицым и ухоженным, чем мне нравилось.

Первые сутки прошли идеально, лишь в адрес ночевавшего у меня психолога Вадика Максимов оказался язвителен: «Вадик, Вааадичка… Так жалобно стонет в постельке, ты его не обижай, насильник Андрюша!» Следующий день сложился тоже неплохо, только Вадик сослался на учебные дела и оставил меня без сладкого — а я так ждал вечера.

На третий день Вадик тоже не мог встретиться, и я решил больше не хранить верность. Хотел заглянуть в заведение «Mystery Hall» на одном из ответвлений Репербана — там в любое время суток можно найти секс, и в стенах есть такие дырки, за каждой из которых прячется бескорыстный помощник. Но мой новый сосед попросил посмотреть, почему у него напряжена спина. Джинсы на попе были приспущены. Во время массажа Максим волнительно двигался подо мной. В общем, я его, не особо задумываясь, трахнул. Секс сначала показался проходным эпизодом, но повторился на следующий день, ещё и ещё раз. Анальные таланты Максимова и афинянина Марка, конечно, нельзя сравнить из-за разности дискурсов, но по количеству очищенных от эмоций баллов мужчины идут в ногу. Только Марк излучает в сексе невероятное моцартовское счастье, а Макс отдается так, как будто приносит роковую жертву вагнерианским богам: «Трахни меня как шлюшку, используй меня…»