Мария Соловьева - Иллирия Страница 35

Глава 18

- Иди за мной, - приказал господин Альмасио, когда экипаж остановился у парадного входа в его великолепный дом, миновав ворота и аллею, ведущую через сад. Я едва слышала его голос - из-за промокшего до нитки платья я очень замерзла, и у меня зуб на зуб не попадал, все происходящее казалось дурным сном. Под ноги мне натекла целая лужа воды, и внутреннее убранство экипажа серьезно пострадало из-за моего в нем присутствия, но Ремо словно не замечал этого. После нашего разговора у моря он потерял ко мне всякий интерес и не удостаивал даже косого взгляда до самого окончания поездки.

Пошатываясь и сбиваясь с шага, я ковыляла за ним - сначала мы поднялись по ступеням к главному входу, затем Ремо направился в огромную гостиную. На ходу он отдавал распоряжения слугам, поспешно появляющимся и исчезающим на нашем пути, подобно бесплотным духам. Обо мне он вновь позабыл. Я чувствовала себя бродячей собачонкой, увязавшейся за человеком и ожидающей каждую секунду, что тот, заметив ее, разгневается и пнёт. Нелепой, должно быть, я выглядела гостьей в этом роскошном доме: насквозь промокшая, сгорбившаяся, со спутавшимися волосами и посиневшими от холода губами, которые еще не успели зажить после побоев.

В гостиной у стола сидел молодой мужчина с книгой, поприветствовавший Ремо с почтительностью того рода, что не оставляла места сомнениям - то была встреча отца и сына. Так я впервые увидела Орсо Альмасио, которому предстояло отнять тиару у Викензо Брана согласно замыслу Ремо. Как я потом узнала, он недавно вернулся из путешествия, рассчитывая, что первоначальный план Ремо Альмасио убить Вико в храме увенчается успехом.

Орсо был ненамного старше Вико, и, конечно же, столь юный возраст делал его не самой удачной кандидатурой на пост понтифика. Но, насколько я могла понять характер господина Альмасио, подобный выбор обуславливался желанием целиком и полностью занять место Рагирро Брана, получив право на применение тех же методов, что были свойственны его врагу. Если Рагирро посмел сделать своего юного сына понтификом, невзирая на все пересуды, то и Ремо желал поступить подобным образом, чтоб доказать: он столь же всесилен. Разумеется, не самая разумная манера властвования, но и господин Альмасио оказался не столь уж рассудочным человеком, как я решила вначале. Мстительность и собственничество делали Ремо чрезвычайно опасным врагом, но они же заставляли его порой совершать необдуманные поступки.

Что до внешности Орсо, то я, будучи измученной и испуганной, заметила только то, что сходства с Ремо в нем намного меньше, чем в Тео. Общей для всех Альмасио чертой оказался цвет глаз - у Орсо они были почти серебряными, отчего могло даже показаться, что он слеп. Это производило пугающее впечатление. Длинные прямые волосы, еще светлее, чем мои, обрамляли узкое, довольно привлекательное лицо. Звериное чутье человека, очутившегося в опасной ловушке, подсказало мне - этот сын унаследовал пороки отца, но придал им другую, еще более опасную форму; что-то неуловимо неприятное чувствовалось в его повадках, манере кривить тонкие бледные губы.

- Орсо, позволь представить тебе мою невесту, Годэ Эттани, - со злой усмешкой указал господин Ремо в мою сторону.

Тот с пренебрежительным видом осмотрел меня, после чего саркастично вопросил:

- Из какой канавы вы выудили свою нареченную, отец? При всем моем к вам почтении, это существо не похоже на женщину, достойную войти в наш дом через главный вход.

- Стало быть, теперь ее внешний вид хорошо отражает внутреннюю сущность, - развел руками Ремо.

- Священное Письмо учит, что все женщины подобны змее и гиене, - ответил Орсо, сложив руки, точно собираясь молиться. - Любая из них копит яд, чтобы исподтишка ужалить, а затем годами питаться мертвечиной... Каждый раз, когда вы женились, отец, я говорил вам, что вы в очередной раз впускаете в наш дом ядовитую тварь, желающую только ваших денег.

- О, нет, сын, - Ремо снова улыбнулся. - Этой женщине не было дела до моего богатства. Она желала только моей смерти, но попыталась заколоть меня ножом, который отродясь никто не точил. Годэ не слишком умна, Орсо, поэтому не представляет никакой опасности, но может принести кое-какую пользу. А даже с паршивой овцы, как говорится, не грех взять клок шерсти. Куда же определить столь особую гостью?..

Эти слова Ремо произнес, уже усевшись в кресло. Я все так же стояла перед ним - продрогшая и грязная, с лицом, покрытым синяками и ссадинами. Лишь остатки гордости позволяли мне удерживаться на ногах, сбитых в кровь.

- Надеюсь, ты не рассчитывала, Годэ, что в этом доме ты получишь даром хоть один кусок хлеба? - господин Альмасио не скрывал, какое удовольствие ему доставляют насмешки надо мной. - Ты не заслужила даже жизни, если разобраться, что уж говорить про кров и пищу!.. Развлечением ты послужить не можешь, раз уж я пообещал тебя не трогать, но бездельничать в моем доме у тебя не выйдет. Мажордом вечно жалуется на нехватку рабочих рук, так что здесь ты не будешь тосковать, как в родительском доме. Безделье опасно для женщины - она успевает обзавестись дурными знакомствами и слишком мало спит по ночам.

Словно заслышав, что о нем зашла речь, мажордом дома Альмасио - худощавый человек неопределенного возраста - бесшумно появился в гостиной и, поклонившись, замер в ожидании распоряжений.

- Отведешь эту девку к служанкам, пусть найдут ей работу, да потяжелее, - приказал господин Ремо. - Спуску ей не давать, но без рукоприкладства. Будет недобросовестно выполнять указания - не подпускать к столу, пусть голодает.

После этого он обратился ко мне:

- Надеюсь, твоего скудного ума хватает на понимание того, что бежать тебе некуда. Даже не пытайся искать сочувствия и помощи у слуг - здесь не дом Эттани, о любом твоем неуместном слове мне тут же доложат, и я буду считать это поводом для расторжения нашей сделки. Мы уже выяснили, что все твои рассказы про готовность к смерти - сущая чепуха. Лишь мое нежелание с тобой возиться уберегает тебя от другой судьбы, которая покажется тебе куда менее привлекательной, чем нынешняя. Моли небеса, чтобы ничего не напомнило мне о твоем существовании до самой нашей свадьбы, потому что я переменчив, а клятва, данная тебе, стоит даже меньше, чем твоя жизнь.

Я молчала, склонив голову.

...Первые несколько дней мне поручали мыть полы в бесконечных коридорах дома. Слуги держались со мной отчужденно и сдержанно, лишь мажордом изредка обращался ко мне, передавая приказы господина Ремо. Не стоило и надеяться на то, что кто-то проявит ко мне сочувствие - Ремо Альмасио вызывал у них еще больший страх, чем у меня. Видимо, слугам в этом доме довелось стать свидетелями многих мрачных сцен, лишивших их всякого желания ослушиваться приказов своего господина. Если слуг в доме Эттани частенько можно было застать за болтовней, смеющимися или бездельничающими, то челядь дома Альмасио более походила на тихих призраков, не позволяющих себе ни единого лишнего звука или телодвижения.

Целыми днями я таскала тяжелые ведра с водой от колодца, что располагался за домом, и неумело терла половицы щеткой, почти каждый раз получая указания от мажордома переделать свою работу. Вскоре кожа на моих руках, непривычных к такому труду, покраснела и начала трескаться. Не прошло мне даром и купание в ледяной воде - я всегда отличалась крепким здоровьем, и если бы после того случая мне дали полежать в теплой постели, да выпить горячего вина, то простуда бы стразу отступила. Но никому не было дела до моего самочувствия, а жаловаться я боялась, помня о словах Ремо. С каждым днем мне становилось все хуже, болезнь медленно, но верно делала свое дело. Спала я в общей комнате с другими служанками - мне бросили тюфяк в свободном углу, и когда мой кашель начал всех донимать по ночам, известие о моей болезни дошло до господина Альмасио.

Он подошел незаметно ко мне, когда я драила пол, стоя на коленях. Надсадный кашель почти непрерывно сотрясал мое тело, поэтому я почти ничего не слышала, и, запоздало заметив господина Альмасио, инстинктивно отпрянула назад так, что едва не упала. Он смотрел на меня с брезгливостью, и это было объяснимо: за несколько дней мой вид стал весьма жалок. Болезнь и изнурительный труд никого не красят, а я, к тому же была одета в старое чужое платье, кое-как подхваченное потертым поясом. Огрубевшие руки кровоточили, а волосы, растрепанные и немытые, я прятала под платком. Мысли Ремо, которые тот и не старался скрывать, легко читались на его лице, и я едва сдерживалась, чтобы не вскочить на ноги и не побежать, куда глаза глядят, чтобы не испытывать далее подобного унижения.

- Не хочешь ли ты, Годэ, - ласково и зло произнес господин Альмасио, - хорошенько попросить меня, чтобы тебе дали отдохнуть, да позволили погреться у огня?