Дон Делилло - Mao II Страница 35

Брита думала о том, что разрешила Карен жить в своей квартире и присматривать за своей кошкой, даже не зная фамилии девушки.

Размышляла о том, что последнее время все мысли, приходящие ей на ум, вскоре сами собой внедряются в общечеловеческую культуру - воплощаются в чужие картины или фотографии, в слоганы, в прически. На открытках или рекламных щитах она читала глупейшие частные детали своих тайных дум. Натыкалась в прессе на имена писателей, которых уже запланировала

сфотографировать, - безвестные люди попадали на газетные страницы, словно Брита разносила по миру некий вирус славы, заразный блеск. Вот и в Токио в одном художественном журнале ей попалась репродукция картины, называвшейся "Небоскреб III", - диптиха, где Всемирный торговый центр изображался точно таким, каким он видится ей из окна: тот же ракурс, та же неприязнь к этому мрачном)' сооружению. Вот они, ее башни, без единого окна, две плиты из черного латекса, засасывающие все окружающее пространство.

Сосед говорил в телефон:

- Завтра в час по вашему времени.

Занятно. На час следующего дня у Бриты назначена встреча с одним редактором, который ее давно уже обхаживает, - вероятно, прослышал о некой серии и надеется заполучить ее для своего журнала. Она подумала, что надо бы проявить те пленки. Но браться за них почему-то не хотелось - донимало воспоминание о лице Билла в последние минуты той утренней сессии. Ужасный блеск в глазах. Она никогда раньше не видела, чтобы человек с головой окунался в свои давнишние страдания. Она подумала: вот ведь жизнь - строишь, строишь себя, а едва столкнешься с чем- то обескураживающим, все в очередной раз рушится, откатывается к шоку первого разочарования, к недоуменному вздоху.

Стюардесса забрала со столика пустой стакан.

Она думала, что виновата перед Скоттом. Классический пример секса с суррогат-партнером, разве не так? Все время, пока они были вместе, она оставалась той, что, голая и распаренная, подглядывала из ванной за писателем, колющим дрова. Странно, как мысленные образы становятся преградой между существами из плоти и крови. Ей стало жаль Скотта. Как-то она попыталась ему позвонить: изучила карты штата, долго припоминала дорожные указатели, а потом просто обратилась в справочные нескольких графств. Но Скотт Мартино не значился ни в общедоступном, ни в закрытом списке абонентов, а Билла Грея не существовало в природе, а Карен живет без фамилии.

Лицо на экране принадлежало актеру, ее соседу по дому. Он задолжал ей сто пятьдесят долларов и три бутылки вина, и, видя его лицо в полумраке, под щебет джазовых ручьев в висках, она впервые поняла: долга он уже никогда не отдаст.

Она думала о том, что одному из писателей, которых она пыталась сфотографировать в Сеуле, остается сидеть еще девять лет - он осужден за призывы к свержению существующей власти, коммунистические выходки и поджог. Ей не давали с ним свидания, и она рассвирепела, изругала этих подонков последними словами. Бесстыдный эгоизм художника, совершенно непростительный, но ей было важно запечатлеть его лицо на пленке, увидеть, как его черты проступают на листе бумаги в рубиновом свете лаборатории, за семь тысяч миль от его тюрьмы.

Она доверила свой дом, свои работы, свое вино и свою кошку девушке-призраку.

Малыш, сидящий у иллюминатора, поднял шторку, и Брита догадалась, почему ей не хочется заглядывать в журнал, лежащий перед ней, - боязно наткнуться на еще что-нибудь заветное, свое. Она пристегнута, загерметизирована, вознесена на высоту пяти миль, а мир с ней в таких близких отношениях, что она в нем повсюду.

Сойдя с тротуара, сделав шагов семь, он услышал визг тормозов, успел отступить на шаг и повернуть голову. Увидел четки, качающиеся за лобовым стеклом машины, движущейся по встречной полосе, и в это же мгновение был сбит первой машиной, той, от которой отпрянул. Отскочил вбок гротесковой побежкой, всплеснув руками, со всего размаха ударился об асфальт, разбив до крови левое плечо, а заодно и лицо с левой стороны. Почти сразу же попытался встать. На помощь бросились люди, собралась маленькая толпа. Автомобильные клаксоны уже сливались в дружный рев. Он встал на четвереньки, чувствуя себя полным идиотом, сделал рукой успокаивающий жест. Кто-то подхватил его под мышки, и он поднялся на ноги, благодарно кивая. Отряхнул одежду, чувствуя, что левая рука прямо-таки горит, но пока еще стараясь на нее не глядеть. Вымученно улыбнулся человеческим лицам, увидел, как они отдаляются. Потом вернулся на тротуар и стал искать, где бы присесть. Мимо струился людской поток, жгло солнце. Он зажмурился, подставил солнцу лицо. Движение возобновилось, но вдалеке водители все еще жали на клаксоны: рыдания плакальщиков, благоговейный полуденный вопль скорби, висящий в воздухе. Солнце ласкало ему лицо, снимая боль.

То, что он написал о подвале, - как ставка в рискованной игре. В этих строчках таится пауза, опасный прогал - точно-точно, он такие вещи чует. Когда фраза получается как надо, пробирает дрожь - кажется, будто эти слова попали на бумагу лишь чудом, вопреки неодолимым преградам. Он забывал то побриться, то оставить горничной одежду для стирки в особом мешке, то, оставив одежду, забывал заполнить квитанцию. Возвращался в номер, смотрел на одежду в целлофановом пакете, гадал, чистая она или грязная. Доставал ее, подносил к свету, видел кровавые пятна, совал все назад в пакет - пусть горничная разберется. Написанное - как тупой нож, как белая пустыня. Мазал ободранную руку антисептическим кремом, принимал теплые ванны, чтобы тело не ныло - а ныло оно везде. Даже не забывай он бриться, ему удавалось бы обработать только пол-лица. От левого глаза до подбородка тянулся кровоподтек в форме полумесяца: блестящий, сочный, похожий на живое, бодрое существо. Он курил и писал, думал, что, наверно, никогда уже не напишет так, как надо, но радовался знакомому ощущению, ощущению, что какой-то закон языка или природы дал слабину; и Билл говорил себе: я могу, цепляя строчку за строчку, выйти куда нужно, вновь обрести это напряжение, этот колотун, все, что потерял в песках моей бесконечной книги.

Он научился выговаривать слово "Метакса" - с ударением на последнем слоге, и терпкий вкус бренди теперь казался ему вполне резонным.

В Лондоне он завтракал по соседству с врачами. А теперь прямо перед его носом священники покупают яблоки на рынке. Зайдя в церковь в Плаке{9}, он увидел занятное собрание металлических бляшек, развешанных под иконой какого-то святого в рыцарских доспехах. По большей части то были изображения частей тела, но на некоторых медальонах были выбиты солдаты и моряки, голые младенцы и "фольксвагены", дома, ослики, коровы. Молитвенные жетоны, рассудил Билл. Если у тебя сердце болит или в ухе стреляет, обращаешься за помощью к сверхъестественным силам, приобретая готовую бляшку с изображением сердца или уха; женские груди, оказывается, в ассортименте тоже есть, для тех, у кого, к примеру, рак; а потом просто вешаешь эту штуку около соответствующего святого. Метод распространялся на тысячи болезней или напастей, которые могут коснуться твоих близких или имущества, - в принципе очень разумно, мольба становится динамичной и конкретной, провозглашается демократия икон; но сам Билл предпочел бы купить в лавке жетончик на целого человека и повесить около соответствующего святого. У них найдутся святые от всего, чего угодно, хоть от оспы, хоть от злых собак, но Билл сильно сомневался в существовании покровителя для человека целиком, для тела, души и личности зараз; и вот еще что: где-то глубоко в правом боку у него иногда возникает странная боль, которую он любит называть "колотье", - вряд ли для нее подобран святой или изготовляется медальон, который можно было бы купить в лавке.

Джордж сказал:

- Нам нужно показаться врачу, верно?

- Все нормально.

- А ваше лицо? Разве не надо показать его врачу? Давайте я позвоню.

- Само заживет. С каждым днем все лучше.

- Имя водителя выяснили?

- Мне его имя ни к чему.

- Билл, его машина вас сбила.

- Не по его вине.

- Позвольте мне кому-нибудь позвонить. Вам следует заявить об этом. По-моему, в подобных случаях положено куда-то обращаться.

- Джордж, налейте мне выпить.

Они проговорили до вечера. Потом, сидя на террасе, смотрели, как зажигаются фонари, как текут к заливу узкие красные ленты - слившиеся воедино стоп-сигналы машин, тысяча автомобилей в минуту; обычные сумерки, час, когда людям грустно оттого, что они смертны. Появилась дочь Джорджа, неуклюже привалилась к перилам - печальная девочка в джинсах.

- Билл, я за вас беспокоюсь.

- Сделайте мне одолжение - перестаньте беспокоиться.

- Зачем вы в это ввязались?

- Идея была ваша.

- Но вы с такой готовностью ее подхватили.

- Отрицать не буду.