Елена Блонди - Судовая роль, или Путешествие Вероники Страница 35

В спальне кто-то заворочался, невнятно проговаривая быстрые слова и всхлипывая. Инна быстро поднялась и ушла, что-то зашептала, баюкая. Когда вернулась, поправляя короткую стрижку над круглыми щеками, Ника сказала шепотом:

— Это вас Люда хотела попросить, чтоб на утреннюю дойку? Говорила — Инна, дети.

— Ну, да. Только в саду-то до восьми никого, а я в ночную вот. Не оставишь.

Большая комната просвечивалась в окно бледным лунным светом, а с другой стороны окна стояли темные, ловили на себя тонкие тени вазочек с цветами и мохнатых собачек с медвежатами, что толпились на подоконниках.

— А давайте я побуду, — предложила Ника, — я воспитатель. У меня и сан-книжка есть, в сумке, я покажу.

Инна улыбнулась, раздумывая.

— А давай. Обратно побежишь и Людке скажи там.

— Ой. Я лучше прям сейчас останусь, — Ника поглядела на тихий лунный свет, вспоминая, как брехали собаки и орали пьяные мужики, — сколько там осталось, часа три? Ну, чего я пойду, я бы тут…

Инна взяла со стула кофточку, надевая, застегнула пару пуговиц на груди.

— Ладно. Ты побудь, я все же сбегаю. Потом поспишь тут на раскладушке, а к шести я на ферму, к девкам.

Оставшись одна, Ника прошлась по комнате, разглядывая круглые столики, шкафы с игрушками, рисунки на стенах. Там за окнами — куры, собаки, ферма с коровами, голосистая невеста Настя и пьяный Тимоха с нехорошим Петром Северухой. А тут, в полумраке просторной игровой — все точно такое же, как в южноморской «Ласточке». Даже разбросанные по ковру большие кубики с облезлыми боками. И ей тут не так по-сиротски, как в большом распахнутом доме, где все кричат, улыбаются ей, но нет у Ники своего угла.

— Мама, — позвал из спальни детский голос.

И она быстро пошла, обходя стульчики, в полутемную спальню, с ночником в виде пузатого львенка, осмотрела пустые маленькие кровати — заняты были лишь пять у стены — увидев рядом с одной стоящую фигурку в белой пижамке, присела на корточки, беря теплую ручку в свои.

— Еще ночь. Поспи. Мама придет, утром.

Мальчик посопел, глядя перед собой пустыми глазами, и повторив:

— Мама… — послушно снова лег, не отпуская Никиной руки.

Она погладила растрепанные жесткие волосы. Ужасно вдруг заскучалось по Женьке — он точно так же смотрит перед собой, когда садится в постели, спасаясь от нехорошего сна, и так же зовет ее, не слыша ответов и не видя, но сразу успокаиваясь. И после ее поцелуя так же послушно ложится, чтоб посмотреть следующий сон.

В комнате послышались тихие шаги. Ника встала и, укрыв мальчика, вышла из спальни.

— Нормально, — сказала вполголоса Инна, — бабка не спит, я ей передала, чтоб тебя не шукали. Она сказала, та пусть девочка как выспится, так и приходит, главное в загс чтоб не опоздала, машинами ж поедут, в райцентр. А накроют они уж сами, народу там с утра будет кучища.

— Не хочу я в загс, — тоскливо отозвалась Ника, — я бы лучше тут.

— Ну, я поеду, а? — Инна обрадовалась, — сбегаю на дойку, потом к ним, потом оденуся дома в праздничное. А к обеду вернусь.

— Отлично! — Ника посмотрела на башенки недостроенного на ковре замка. Теперь это ее замок, и она будет в нем. С маленьким привычным народом. А Тимоха с Петром и всякие оливье пусть будут снаружи.

Глава 16

Ника и свадебные перипетии

— Тапор и рукавица, рукавица и тапор! — дядя Миха ухнул, визгнул и затоптался на небольшом пятачке между стеной и длинным столом, задергал локтями, затряс маленькой лысой головой, подмигивая Нике. Та улыбнулась, поднимая фужер с лимонадом, отгородилась им от танцора. Пестрый широченный галстук летал по жаркому воздуху, не поспевая за дядей Михой, ложился на тощее плечо и соскакивал при следующем прыжке.

— Эх-эх-эх, — одобрительно заревели гости.

Во главе стола Настя, растопырив локти, укутанные кисеей, накалывала что-то на вилку и одновременно выговаривала сурово Петрику, который послушно кивал, раз за разом сбивая локтем со стола фуражку и нагибаясь под стол — подобрать и водрузить на место. Уши Петрика пылали, будто к стриженому ежику темных волос приклеили два ломтя помидора. На круглом почти детском лице застыла смесь любви и возмущенного внимания.

Дядю Миху с топором и рукавицей утащили на улицу, из колонок на полную громкость замурлыкала Лайма Вайкуле, неумолимо вытаскивая из-за сбитых скатертей девчонок в бархате с люрексом и парней в плохо сидящих костюмах — а под пиджаками — обязательные белые рубашки с торчащими сикось-накось воротничками.

— Ах, вернисаж ах вернисаж! — заливалась певица.

В вечернем свете в распахнутые настежь двери внезапно проскакивала Джулька, клацала зубами, ловя брошенный кусок, и девчонки, взвизгивая, томно откидывались на деревянно подставленные руки партнеров.

— Какой портрет какой пейзаж! — вступал певец, и тетки за столом таяли, как сахар в чайной чашке, — Валера… Валерочка, слышь, как выводит!

— Вот зимний вечер летний зной!

Напротив Ники упал на табурет Тимоха, промахиваясь, плеснул себе водки в огромный хрустальный конус, но пить не стал. Воздвигся, покачиваясь, и стал искать на пиджаке грудь, чтоб приложив руку, пригласить даму на танец, но все совал ее подмышку, и снова пал на табурет, клоня голову на залитую вином скатерть.

— А вот Венеция весной, — слаженно голосил дуэт.

Вокруг танцевали, нестройно подвывая, рядом кто-то орал политические откровения, обращаясь к широкой спине соседки, а та отмахивалась, припадая к подруге и, время от времени кося жирно подведенным глазом, приветливо улыбаясь Нике.

В Венеции — коттоновые юбки, вспомнила Ника. Встала, хватаясь за блестящую спину соседки и перекидывая ноги через скамейку, пробралась к выходу, спотыкаясь о чужие колени и похлопывая протянутые руки.

Во дворе постояла, дыша вечерним воздухом, и выйдя из ворот, свернула за угол, разводя ветки, забралась под то самое окошко, с дырой в стекле, через которую ночью Петруха открывал щеколду. Села на лавочку в темноте, вытянула ноги в кроссовках.

Что-то не так идет в ее жизни. Двадцать шесть лет. Профессия, да. И детей она любит, а главное — они любят ее, вон как висели сегодня на боках и руках — не уходите, Вероника Анатольна, почитайте еще, и домики давайте дорисуем. Пока сидела за мужем, чувствовала, что связали ее по рукам и ногам, но верила маме, которая, вздыхая, говорила «такова наша женская судьба, Веронка». Сейчас случилось для замужней женщины страшное — муж изменяет, и уже несколько раз она удивленно прислушивалась к себе — куда же делась ее любовь? Ведь верила — любит. А в сердце пусто, но не горестно. Просто пустота. И обида, ужасная такая обида — меня, которая так старалась, и вроде бы получалось — готовить, шить, работать, встречать мужа с улыбкой, выслушивать его, когда о проблемах, срываться с места и ехать по первому зову… такую вот ее и вышвырнуть из своего сердца. Заслужила разве? Несправедливо!

Она судорожно вздохнула, сгорбилась, опираясь локтям о коленки, но выпрямилась, боясь, что слезы потекут и закапают на невидимую землю.

А есть ли в любви справедливость, Куся-Никуся? Ты же книжки читаешь, ну какая может быть справедливость, если накатило и понесло. А у тебя было ли так? Или было — ах какой, веселый, яркий, очаровательный, всем нужен, а выбрал тебя…

Сидела, сглатывая слезы и утишая беспорядочные мысли.

— Чарли Чаплин, смешной чудак, — доносилось с освещенного двора.

Ника пожалела, что не взяла сигарету, а уходить неохота, так тут тихо и тайно.

— Чар… — певицу вырубили на полуслове.

— Ты казала у субботу пидем разом на роботу, — вырвался из нутра дома радостный рев, — я пришов тебе нема, пидманула пидвела!

— Йээх! — заорали звезды, прыгая в небе и скача по веткам старого грецкого ореха.

— Ты ж мене пидманула!

— Ты ж мене пидвела!

— Ты ж мене молодого з ума розума звила!

Вдалеке заголосили петухи, залаяли собаки. Затрещали кусты, Ника съежилась испуганно вглядываясь.

— Вот ты де! — Люда упала рядом, обмахиваясь ладошкой, сунула открытую пачку сигарет:

— На, мальборо. Пока мать не видит, хоть перекурю.

Зажигалка осветила потное радостное лицо, плечи, обтянутые сверкающими бархатными розанами. Огненная крошка упала на колено и Люда задергала ногой, спасая подол.

— Фу-у-ух, как хорошо! Платье вишь, надела дурновастое, тут таке што Сергуня мне везет — не считается за одежу. Так я все эти комбезы да джинсы-бананы таскаю в портах. А дома ни-ни, тут чтоб шелковое да поблестее. Ты как?

Ника пожала плечами.

— А то бери вон Тимоху, — предложила Люда, изо всех сил затягиваясь, — дурак еще тот, то зато телок-телком. Через полгода водить будешь за собой, как бычка за кольцо. Главное, чтоб не пил. А так-то он работящий. И руки с нужного места. А чего ж еще бабе надо? А?