Натан Дубовицкий - Ультранормальность. Гештальт-роман Страница 36

– Федор Стрельцов?

– А… не… я его брат Иван, – проблеял Федор, выжимая из уставшей белой губки мозга остатки сообразительности.

– А Федор где?

– Ну он спустится щас. Шнурки не может никак завязать.

– Пил что ли?

– Ну да, мы вместе бухали. Да нормально! А вы к нему по делу?

Один из этих подозрительных типов, полноватый, положил свою массивную руку на плечо Федору и, развернув, оттолкнул от двери. Другой приложил магнитный ключ к двери – такой, который открывает все магнитные замки – и, распахнув дверь, скрылся в чреве подъезда. Второй нырнул за ним.

Лишь только преследователи скрылись, Стрельцов направился в сторону метро, постоянно ускоряя шаг. Под арку он не пошел, слишком свежи были его воспоминания о начале всего этого занятного приключения, длинной в два с половиной месяца. Предпочел обойти дом. Когда он оказался у самого угла, из подъезда выскочили те двое в куртках. Федор успел спрятаться за кирпичную преграду прежде, чем те оглянулись по сторонам. Один из них указал на арку как на самый вероятный путь Стрельцова, и они оба наперегонки ломанулись в нее.

– Здесь живет Том. И это его дурдом. – процитировал Стрельцов тэглайн вышедшей на днях мэшап-картины «Том Сойер и невидимое психовторжение».

Во всем этом мире оставалось не так много мест, куда можно было бы направиться и попросить убежища, даже если оно не было политическим.

Стрельцов вынул из кармана телефон, набрал номер Дениса и столкнулся с продолжительными долгими гудками, после чего женский голос попросил оставить сообщение на голосовой почте после сигнала.

Не играя в эти игры, Федор раскопал в старой переписке iSec адрес Мешкова и направился прямо к нему домой, не используя городской транспорт и держась подальше от крупных проспектов и улиц.

Путь из Царицыно в Новогиреево предстоял долгий, и когда ноги его в районе Москвы-реки устали, он просто поймал машину поскромнее, договорился о цене и доехал до самого дома однокурсника – настолько, насколько позволяли перекопанные дороги и трубоукладчики, неожиданно ставшие частью предвыборной кампании.

Федор никогда не бывал у него в гостях, да и адрес узнал чисто случайно, когда Денис вместе с друзьями мимоходом позвал его на какую-то из своих сезонных пьянок, посвященных отечественной металлургии – то есть которые проводились без особых поводов. Он не особо одобрял такие мероприятия, потому деликатно отказался, сославшись не то на занятость, не то на отъезд. В очередной раз соврал, как делал всегда и везде. Но сейчас это силовое поле общепринятой договорной лжи давило на него, и заставлял опускать руки там, где необходимо идти вперед.

Он не решился звонить в домофон, дождался, когда из подъезда выйдет кто-либо из его жильцов. Прошмыгнув внутрь, он поднялся на четвертый этаж и замер перед дверью Мешкова, воображая как тот, насмотревшись его по телевизору, упрекнет в провале и еще раз скажет, что оказался прав.

Собравшись с духом, он нажал на кнопку звонка и подождал, пока откроется дверь.

Перед ним предстала женщина лет сорока пяти со впалыми щеками и мутным взглядом, волосами, сухими как трава в ближайшем Кусковском парке, еще не покрытая редким снегом, и руками жилистыми, с выпирающими венами и суставами, какие бывают у людей трудовых профессий.

– Здравствуйте.

– Нина Викторовна, – представилась она.

– Нина Викторовна, я хотел бы видеть Дениса.

Женщина опустила глаза и еле заметно показала головой, словно отвечала на внутренний, прерванный звонком, диалог с самой собой. Она мельком кинула взгляд на лестницу, потом на лифтовую дверь. Жестом она пригласила войти Федора, и сама первая вернулась в квартиру. Стрельцов последовал за ней.

В небольшой угловом коридоре свет казался тусклым, словно притушенным. Дверь прямо напротив входа закрыта, а следующая за ней дверь – за углом по коридору налево – открыта настежь. Посреди комнаты стоял большой стол, а на нем гроб, обшитый черной тряпкой, явно старый, словно запасенный заранее. Но и так, судя по обстановке в комнате, казалось очевидным, что у семьи нет больших денег чтобы купить стоящее последнее прибежище для покойного. Нина Викторовна сидела на краю дивана, на самом уголке, приложив платочек ко рту.

– Матерь божья. – вырвалось у Федора.

– Повесился окаянный! – прошептала мать.

Из ее сухих глаз еле-еле вышла одна слезинка, словно все они уже вытекли из них за последние сутки.

– Что случилось-то?

– Да позвонили на телефон, – она кивнула в сторону стационарного, старого, еще с дисковым барабаном, без встроенной памяти, повторного набора и даже экрана устройства, – сынок мой о чем-то долго разговаривал, а потом пошел и повесился, мерзавец!

Оцепенев, Федор продолжал смотреть на закрытый гроб. Едва ли кто-то захочет увидеть на похоронах жуткие странгуляционные полосы на шее Мешкова. Он бы этого точно не хотел. Сколько не замазывай, не чини и не закрашивай, все равно синие поперечные синяки проступят под любой косметикой.

– И когда?..

– Послезавтра хороним. – промычала женщина, закрыв глаза и рот платком.

– Еще позавчера общались. он веселый был. Что могло случиться? Что такое ему могли сказать, что он покончил с собой? – Федор судорожно ухватился за белый косяк, покрытый потрескавшейся краской. – Я же знал его! Не было ничего такого, чем ему могли бы угрожать! И он не боялся ничего!

Женщина отрицательно покачала головой.

– Вам уйти лучше.

– Да, я. да.

Оставив мать Дениса на том месте, где она и присела, Стрельцов прошел по коридору обратно, в сторону открытой входной двери, отжал на замке рычаг и, прикрыв дверь, захлопнул ее.

Утратив всякую осторожность, Стрельцов спустился по лестнице вниз и вышел из подъезда, задумавшись о том, куда дальше идти и что делать. Лишь пройдя пятьдесят метров, он спохватился, осмотрелся по сторонам и сошел с пешеходной дорожки на скрытую за кустами тропинку, идущую вплотную к дому, прямо под окнами первого этажа.

Уже свернув за угол и обустроившись на пне, скрытом от посторонних обильной придомовой растительностью, он вынул из кармана iSec, включил его и задумывался, правильно составляя вопрос.

– В моем доме меня поджидают плохие люди, мой друг покончил с собой. Как мне скрыться от преследования так, чтобы не нарушать социальных стандартов моего прежнего образа жизни?

Электронное устройство молчало дольше обычного.

– Вы готовы отказаться от дыхания? – задало оно традиционно нелепый вопрос.

– Нет, разумеется!

– Готовы ли вы принять участие в программе по реабилитации жертв среди мирного населения Чернорусии?

– Да что за вопросы! Нет! Ты что, сломался?

– Вы можете сменить знаковую систему, в которой существуете?

– Да иди ты.

Стрельцов не закончил фразу, остановившись на полуслове. Этот вопрос не казался таким уж однозначным в свете последнего опыта, который ему пришлось пережить.

Рука непроизвольно потянулась к челке, которую он перекинул на другую сторону, а потом вернул на прежнее место.

– Сменить знаковую систему? – уточнил Федор.

– Используя характерную для вас систему знаков, вы обозначаете свое присутствие в социальном пространстве. Изменив знаковую систему, вы перестаете реагировать на традиционные транзакции, принятые в вашем окружении, включая анонимные социальные группы, к которым принадлежите. Это затрудняет идентификацию вашей личности и, в силу системной административной инерции, приводит к накоплению ошибок при опознании, которые люди предпочитают игнорировать в интересах оптимизации процесса управления.

– Забывают.

– В качестве постоянной базы предлагаю использовать пространство лица противоположного пола, известного как Елена Серебренникова.

– Я так и собирался.

– …хотя ваш недостаточный социальный капитал в ее распоряжении не позволит вам использовать это пространство продолжительное время. Предлагаю увеличить его доступными вам средствами или использовать общие помещения без дополнительной защиты для ведения кочевого образа жизни.

Стрельцов представил, что компьютер мог иметь ввиду под «помещениями без дополнительной защиты». Бомжевать на вокзале ему совершенно не хотелось, а использовать какой-нибудь хостел не хватало денег.

– Ладно, разберемся, – проворчал он, складывая компьютер во внутренний карман куртки.

Путь его лежал к ее дому. Хочет она его видеть или не очень – у Федора не оставалось другого выбора. Останавливало лишь то, что девушка тоже могла быть в черном списке, и уйти из его жизни следом за матерью и Денисом, оставив один на один с нациствующим братом и отцом-алкоголиком.

Елена приняла его крайне холодно, словно что-то, над чем она работала всю свою жизнь, рассыпалось в прах, и виноват был в этом именно Федор, но доказательств этого у нее не было. Впрочем, эти фантазии быстро развеялись, когда она пригласила его попить чай с ванилиновыми сушками.