Питер Мейл - Год в Провансе Страница 36

Утром выяснилось, что у нас нет электричества. Когда мы собрались позвонить энергетикам, оказалось, что не работает и телефон. Мы обошли вокруг дома, чтобы оценить нанесенный грозой ущерб, и обнаружили, что потоки воды смыли половину нашей подъездной дорожки, а на той, что сохранилась, оставили русла, широкие, как след трактора, и слишком глубокие для колес легковой машины. Однако гроза принесла и два приятных момента: утро было просто чудесным и наши рабочие не явились. Сегодня они будут заняты ликвидацией последствий потопа в собственных домах и хотя бы на день оставят нас в покое. Мы пошли в лес, чтобы прогуляться и проверить, что гроза наделала там.

В лесу мы застали совершенно фантастическую картину: между стволами деревьев из земли, пересохшей за долгие месяцы, поднимались похожие на гейзеры струйки пара, и все это сопровождалось тихим, зловещим шипением. Но солнце опять светило ярко, небо было синим, и мы вернулись домой, исполненные оптимизма, за что были вознаграждены самостоятельно заработавшим телефоном: нам звонил месье Фруктус, желающий знать, не утонул ли страховой полис.

Мы сообщили ему, что пострадала только подъездная дорожка.

— C'est bieng,[148] — успокоил нас он. — Вот у одних моих клиентов на полу в кухне полметра воды. Такое бывает. Август вообще странный месяц.

Мы согласились с ним. Это был действительно странный месяц, и мы радовались, что он подходит к концу и что жизнь скоро вернется в обычную колею: дороги опять станут пустыми, рестораны свободными, а месье Меникуччи наденет брюки.

СЕНТЯБРЬ

Население Люберона заметно сократилось за одну ночь. Почти все résidences secondaires[149] — и среди них несколько прекрасных старых домов — были заперты, ставни в них наглухо закрыты, а столбики ворот в несколько рядов опутаны ржавой цепью. Так они простоят до Рождества. При таком обилии очевидно необитаемых домов неудивительно, что в Воклюзе взломы превратились в своего рода местный промысел. Даже самые бестолковые и нерасторопные воры могли работать спокойно, зная, что впереди у них несколько месяцев. В прошлые годы здесь был совершен ряд довольно оригинальных краж. Из одного из домов вывезли, предварительно разобрав, целую кухню, с другого сняли старинную черепицу, резную антикварную дверь, а со двора украли взрослое оливковое дерево. Складывалось впечатление, что вор, знаток и любитель старины, задумал украсить собственный дом лучшим, что можно найти в округе. Не исключено, что именно он утащил и наш почтовый ящик.

Мы опять начали встречаться с нашими местными приятелями, освободившимися от засилья гостей. Все они постепенно приходили в себя и делились друг с другом страшными и удивительно похожими историями, большая часть которых так или иначе была связана с деньгами или с канализацией. Слушая их, мы заметили, что самые разные гости на удивление часто использовали одни и те же фразы. Так был составлен список Самых популярных высказываний августа.

«Что значит „не принимают кредитные карты“? Кредитные карты должны принимать везде!»

«В туалете какой-то странный запах».

«Водка кончилась».

«Вы не могли бы заплатить? А то у меня только пятисотфранковые банкноты».

«Не расстраивайтесь. Как только мы вернемся в Лондон, я пришлю вам точно такую же».

«Я понятия не имел, что фекальные цистерны такие хрупкие».

«Не забудьте потом написать мне, сколько я вам должен за эти звонки в Лос-Анджелес».

«Мне ужасно неудобно, что мы тут отдыхаем, а у вас столько хлопот».

«Виски кончилось».

Слушая бесконечные истории о забитых фановых трубах, выпитом за неделю годовом запасе бренди, бокалах, разбившихся в бассейне, о волчьем аппетите и наглухо закрытых кошельках гостей, мы начинали понимать, что с нами август обошелся относительно милосердно. Конечно, наш дом серьезно пострадал, но не меньше пострадали и дома наших друзей. По крайней мере, нам не приходилось обеспечивать Меникуччи с компанией жильем, едой и развлечениями.

Начало сентября было чем-то похоже на вторую весну. Дни стояли сухие и жаркие, а ночи — прохладные, и воздух, очистившись от душного августовского марева, опять стал восхитительно прозрачным. Обитатели нашей долины, воспрянув от спячки, вернулись к своему главному делу. Теперь каждое утро они ряд за рядом обходили виноградники, внимательно вглядываясь в созревающие гроздья.

Фостен занимался тем же: он взвешивал тяжелые кисти в ладони, поглядывал на небо и задумчиво цыкал зубом. Я поинтересовался, не пора ли собирать урожай.

— Хорошо бы им еще немного попечься, — вздохнул он, — но в сентябре нельзя полагаться на погоду.

Столь же недоверчиво он относился к погоде и во все остальные месяцы года и всегда говорил о ней с той безнадежной покорностью, с какой говорят крестьяне по всему миру, когда дают вам понять, как тяжело достается хлеб тем, кто добывает его на земле. Все стихии, сговорившись, ополчаются против них: ветер, дождь, солнце, сорняки, вредители, правительство; в каждой бочке непременно находится большая ложка дегтя, и, мне кажется, они испытывают даже удовольствие, предрекая грядущие несчастья.

— Можно одиннадцать месяцев в году делать все правильно, а потом — пуф! — один дождь, и урожай годится только на виноградный сок.

«Jus de raiseng»[150] Фостен произнес с таким отвращением, что стало ясно: он охотнее оставит испорченный урожай гнить на ветках, чем согласится тратить время на сбор винограда, негодного даже на vin ordinaire.[151]

Злодейка-судьба подкинула и еще одну лишнюю проблему в его и без того полную заботами и огорчениями жизнь: на нашей земле урожай приходилось собирать в два приема, поскольку на пятистах лозах у нас рос столовый виноград, который созревает раньше, чем raisins de cuve.[152] С этой un emmerdement[153] Фостен мирился только потому, что за столовый виноград платили очень хорошие деньги. И все-таки собирать урожай два раза означало дважды призывать на свою голову всевозможные несчастья и бедствия, которые, по убеждению Фосгена, не замедлят явиться. Я пошел домой, а он остался качать головой и ворчать, поминая Господа.

В отличие от Фостена, Меникуччи теперь ежедневно радовал нас хорошими новостями: работа над центральным отоплением подходила к концу. В ожидании дня, когда можно будет запустить котел, сам мастер волновался все больше и больше. Три раза он напоминал мне, что надо заказать топливо, и пожелал лично присутствовать при заполнении бака, дабы убедиться, что в топливе нет посторонних тел и примесей.

— Il faut très attention,[154] — поучал он поставщика горючего, тыча в того пальцем. — Самая маленькая частичка cochonnerie[155] может испортить мою горелку и забить электроды. Я думаю, самым разумным будет профильтровать топливо перед закачкой в бак.

Поставщик немедленно распалился и, не уступая Меникуччи, затряс у него перед носом своим испачканным в масле пальцем с траурным ободком под ногтем:

— Мое топливо уже отфильтровано трижды. C'est impeccable.[156] — Он собрался было поцеловать кончики пальцев, но вовремя передумал.

— Посмотрим, — без всякой уверенности проворчал Меникуччи, — посмотрим.

Он критически посмотрел на сливной наконечник шланга, и поставщик демонстративно вытер его очень грязной тряпкой, после чего засунул в бак. Пока горючее заливалось, Меникуччи прочитал поставщику подробную и полную технических терминов лекцию о принципах работы горелки и котла. Тот слушал ее без особого интереса и лишь изредка мычал: «Ah bon?»[157] Когда был закачан последний литр, Меникуччи повернулся ко мне:

— Сегодня днем проведем первое испытание. — Вдруг страшная мысль пришла ему в голову, и он с ужасом в голосе осведомился: — Вы ведь никуда не уйдете? Вы с мадам будете дома?

Только очень жестокосердый человек смог бы в столь торжественный момент оставить Меникуччи без аудитории. Мы с женой пообещали, что никуда не уйдем и будем с нетерпением ждать двух часов.

Без пяти два мы все собрались в помещении, раньше, вероятно, служившем спальней для осликов, а теперь превращенном Меникуччи в мозговой центр всего отопительного комплекса. Вдоль стены располагались котел, горелка и водяной бак, соединенные тонкими медными пуповинами, а из котла веером поднимались и уходили в потолок несколько ярко выкрашенных труб — синие для холодной воды, красные для горячей — très logique.

Краны, клапаны, датчики и выключатели яркими, чужеродными пятнами выделялись на сером камне стен и ждали мастера, который вдохнет в них жизнь. Все это казалось невероятно сложным, и я имел глупость сказать об этом Меникуччи.