Меир Шалев - Несколько дней Страница 36

— Если будешь целыми днями тарахтеть, как машина, у тебя губы станут как у негра, — предупреждал его дядя Менахем, но Одед знал свое и уже в восемь лет вмешивался в разговоры оторопевших взрослых, отстаивая неоспоримое преимущество водяного охлаждения над воздушным и рассуждая о недостатках цилиндровых моторов.

В те дни с визитом в деревню пожаловал сам Артур Рупин.[98] Воспользовавшись всеобщим волнением и образовавшейся суматохой, Одед прокрался к роскошному зеленому «Форду». Пока дети с веночками на головах приветствовали общественного деятеля, а его водитель пытался завести разговор с Ривкой Шейнфельд, Одед угнал машину в поля. Он ехал, как заправский водитель: круто разворачивался на месте, поднимал тучи пыли и выписывал замысловатые фигуры. Под конец он бросил автомобиль у придорожной канавы и пустился со всех ног под спасительную сень эвкалиптов. Одед появился дома лишь на следующее утро, так как не знал о том, что его выходка вызвала у односельчан чувство восхищения, и справедливо полагал, что с него сдерут три шкуры.

Теперь он обучал Глобермана всем премудростям вождения, а тот послушно следовал его указаниям.

— Грузовик — это тебе не корова, Глоберман! — доносился из кабины звонкий мальчишеский голос, как только Сойхер отклонялся от маршрута и съезжал с дороги в поле. — Ему хвост крутить не надо, для этого существует руль!

На счастье, старый грузовик со всеми своими шестью цилиндрами и тремя скоростями был достаточно вынослив, чтобы выдержать все те испытания и столкновения, которым его подверг новый хозяин. Тот же, отметим справедливости ради, был примерным гражданином, уважавшим букву закона. Не удовольствовавшись уроками вождения, Глоберман съездил в хайфское мандаторное бюро по выдаче разрешений, отыскал там нужного чиновника и обменял у него двадцать килограммов превосходной телячьей вырезки на два удостоверения, подтверждающих права их владельцев водить все возможные виды транспорта: мотоцикл, автобус, автомобиль и грузовик любого вида и величины, одно — для себя, а второе — для своего малолетнего учителя.

— Прав на вождение самолета и поезда у них не оказалось! — довольно гоготал Глоберман.

Несмотря на наличие прав, он продолжал брать уроки у Одеда, пока мальчик не объявил ему, что в этом более нет нужды.

— Я уже умею водить? — изумился Сойхер.

— Нет, но лучше у тебя все равно уже не выйдет, — объяснил ему тот.

Глоберман, однако, продолжал настаивать, и однажды Одед вернулся домой с большим разноцветным букетом роз.

— Это тебе, — сказал он Юдит, — не от меня, от Сойхера.

Юдит взяла букет в руки и только тут поняла, что это не розы, а восхитительное цветистое платье. Она развернула его и, несмотря на раздражение, вынуждена признать, что вкус у Глобермана неплох, а рука щедра.

Под вечер Сойхер явился лично. Даже не постучавшись, он умудрился отворить дверь хлева именно в ту минуту, когда она стояла перед зеркалом и примеряла подарок.

— Так вот я спрашиваю вас, госпожа Юдит, — с торжеством воскликнул Глоберман, — кто сумеет подобрать женщине подходящее платье без всяких примрок, если не флейш-хендлер, определяющий вес коровы с одного взгляда, а?

Юдит обидело даже не грубое сойхеровское сравнение, а то, что он был совершенно прав — платье превосходно сидело на ней.

— Ты не постучался! — выпалила она.

— Это хлев, госпожа Юдит, — заявил Глоберман, расправляя плечи, — я здесь работаю. Вы ведь не стучите в дверь курятника перед тем, как заходите туда за яйцами?

— Здесь не только хлев, это мой дом.

— А Рабинович тоже стучится перед тем, как заходит доить коров?

— Не твое дело, пёс!

Со змеиной грацией Глоберман приблизился к ней и жарко зашептал:

— Я всего-навсего хотел, чтобы когда госпожа Юдит наденет это платье, которое ей так к лицу, и почувствует, как эта ткань гладит ее нежную кожу, она хоть разок подумала бы о том, кто ей его подарил.

— Выйди отсюда сейчас же! Никто не просил у тебя подарков! Я завтра же пришлю тебе это платье с Одедом. — Юдит не на шутку разозлилась.

— Почему завтра? Сейчас! Я хочу получить его обратно сейчас! — воскликнул Сойхер и по-хамски осклабился.

— Я его только постираю сначала, чтобы ты смог подарить его другой женщине, у тебя, небось, в каждой деревне по разгоряченной корове.

— Ради Бога, не стирайте, госпожа Юдит! — Глоберман бухнулся перед ней на колени. — Отдайте мне его с вашим ароматом!

Рахель, стоявшая поодаль и пристально следившая за Сойхером, угрожающе пригнула голову, и из недр ее молодецкой груди раздалось низкое, раздраженное мычание. Глоберман улыбнулся. Он поднялся с колен, подошел к телке и провел ладонью по ее затылку, затем его пальцы гипнотизирующим, неуловимым движением скользнули вдоль коровьего хребта. Явно удовлетворенный осмотром, он поцокал языком:

— Смотри, как вырос. Мясник с понятием выложит за него хорошую сумму.

— Эта телка тебе никогда не достанется, гадина! — воскликнула Юдит.

— У меня все записано, — Сойхер полистал в своей записной книжке. — Рахель, да? Странное имя для бычка… А-а, вот и он, все точно, никаких ошибок… Я должен был получить его полугодовалым, но Рабинович все тянет кота за хвост…

Будучи неглупым человеком, он тут же смекнул, что коснулся больной для Юдит и Моше темы.

— У хорошего флейш-хендлера все дела должны быть в полном порядке, — сказал он Рабиновичу несколько дней спустя, — вот он: записан и ждет своей очереди. Когда ты собираешься мне ее продавать?

— Я еще не решил, — смущенно ответил Моше, — тут не нее так просто…

— Что же здесь такого непростого? — с издевкой спросил Глоберман. — Есть хозяин, у него есть корова, и есть сойхер, который хочет ее купить, ведь так? Хозяин и корова думают об Ангеле Смерти, а сойхер думает о деньгах. И точка! Поэтому сойхер всегда остается в выигрыше. Жизнь потерять очень легко: раз — и готово! Ты больше не мучаешься! А вот деньги потерять — это очень тяжело, так как их можно терять снова и снова, и каждый раз страдаешь опять.

Он посмотрел на Моше и, к своему удовлетворению, увидел, как глаза того затуманились от злости.

— А-бик! — Глоберман поглядывал свысока, хотя прекрасно отдавал себе отчет в том, что люди с телосложением, как у Рабиновича, хоть и не вспыльчивы, зато уж если разозлятся — их не остановишь.

Он шутливо похлопал Моше по плечу, как бы определяя толщину и мощь мышц, скрывающихся под кожей.

— Хороший у тебя кишрэ,[99] Рабинович. Ну, так когда же ты продашь мне Рахель?

— Как же я могу с ней так поступить? — пробормотал Моше.

— С кем с ней, с коровой, что ли? Ты что, состоишь в обществе охраны природы?

— Я говорю о Юдит.

— Юдит? — изумился Сойхер. — Кто же тут хозяин — ты или твоя работница?

Глаза Моше снова потемнели от гнева.

Глава 5

Одед всегда недолюбливал мою мать, часто ссорился с ней и докучал ей, как мог. Даже смерть ее не выглядела в его глазах достаточной причиной, чтобы изменить свое отношение к Юдит. Несмотря на это, я по-своему люблю Одеда и чувствую себя весьма уютно в его компании. Время от времени он возит меня к Наоми, передает ей мои посылки и письма, а «воронологу» — мои отчеты о проделанной работе. Однажды Одед рассказал мне о Дине.

— Я женился на ней в тридцать семь с половиной, а в тридцать восемь уже развелся, что ты на это скажешь, Зейде?

Дина овдовела во время синайской войны, и Одед познакомился с ней у общих знакомых.

— У каждого есть пара таких друзей, — с печалью констатировал он, — которые обязаны сосватать весь мир только из-за того, что сами между собой живут как кошка с собакой.

Я хорошо помню его Дину. Она была моложе его на восемь лет и выше на четыре сантиметра. Красавицей я бы ее не назвал, но вороново крыло волос и медный отлив ее кожи неизменно производили на мужчин глубокое впечатление. В одну ночь, несколько месяцев после свадьбы, Одед выехал, как обычно, в рейс на Иерусалим. Вдруг на середине пути его охватила столь острая и неясная тревога, что он был не в состоянии ехать дальше. Одед припарковал молоковоз у обочины и погрузился в тяжелое раздумье, затем вновь тронулся в путь, опять остановился и в конце концов повернул обратно в деревню.

Возле деревенского клуба он, не останавливаясь, заглушил двигатель, потушил фары и бесшумно, как исполинский металлический мангуст, сполз вниз по склону до самого дома. Чужой запыленный «Форд», капот которого еще хранил предательское тепло, стоял под деревом у входа. Одед подошел ближе, заглянул в окно и увидел свою Дину сидящей верхом на каком-то мужчине. Ее тонкое, мускулистое тело мерцало в темноте своим, особенным блеском.

Ноги Одеда стали ватными; спотыкаясь, он добрел до своего молоковоза, включил двигатель и направился в центр деревни. Там он остановился, вылез наружу, отвинтил сливной клапан у основания цистерны, заперся в кабине и опустил руку на шнур гудка. Молоко широкой пенной струей хлынуло на землю и затопило всю улицу. Пронзительный гудок и мычание голодных телят в загонах, разбуженных сладким знакомым запахом, поднял на ноги всю деревню.