Томас Пинчон - Внутренний порок Страница 36

— Стихи до селезёнки пробивают, чувак. Типа, ты выбор за выбором делаешь, да? и точно знаешь, что всё делаешь правильно для всех, а потом всё всплывает брюхом вверх, и понимаешь, что неправильнее там просто было некуда.

Стильная шантёзка перешла к «Одни мы вместе» Дица и Шварца, и Док принёс им с Диком по кашасе с пивной запивкой.

— Я не прошу тебя выдавать никаких секретов. Но мне кажется, я разок видел тебя по ящику на митинге за Никсона?

— И спросить хочешь, действительно ли я из тех горластых правых психов?

— Вроде того.

— Я хотел развязаться подчистую, вот и подумал: надо сделать что-нибудь для своей страны. Как бы ни глупо звучало. А те одни мне такое предложили. Вроде нетрудно. На самом же деле им нужен был контроль членства — чтоб мы всегда считали себя недостаточно патриотичными. Права моя страна или нет, но Вьетнам же происходит? это ж безумие, блядь. Вот, к примеру, твоя мамочка на герыче сидит.

— Моя, э-э…

— Ты б разве ничего на это не сказал, по крайней мере?

— Погоди, значит, США — это как, типа, чья-нибудь мамочка, говоришь… и она не может слезть с… чего именно?

— С посылки пацанов подыхать в джунглях без всякой на то причины. С чего-то неправильного и самоубийственного, а остановить это мы не можем.

— И «бдюки» не захотели на это вестись.

— Мне так и не удалось поднять тему. Да и поздно уже было. Я увидел, что это. Увидел, что натворил.

Док предложил добавить. Они сидели и слушали остаток отделения девушки-которая-не-была-хипповой-цыпой.

— Недурное соло ты там выдал, — сказал Док.

Дик пожал плечами.

— Для заёмной дудки сгодится.

— Ты по-прежнему в Топанге?

— Без вариантов.

Подождал, пока Док что-нибудь скажет, оказалось:

— Облом.

— Вот скажи мне. Я ниже поклонницы на побегушках, принеси травы, открой пива, следи, чтоб в той здоровой пуншевой чаше в гостиной только аквамариновые желейные были. Но вот я опять ною.

— У меня и впрямь такое чувство, — прощупал почву Док, — что ты бы предпочёл быть где-то в другом месте?

— Там, где я был, было б мило, — голос слегка осёкся ближе к концу — Док надеялся, это способны расслышать лишь частные сыскари с привычкой упиваться сантиментами. Музыканты снова просочились на эстраду, и не успел Док глазом моргнуть, Дик с головой погрузился в мозголомную аранжировку «Samba do Avião»[48], словно только этим ему и требовалось отгородиться от того, как именно, по его мнению, он проебал свою жизнь.

В итоге Док задержался там до закрытия и посмотрел, как Дик загружается в свою зловещую деревяшку «меркурий», который в ту ночь гонялся за Доком по каньону. Потом спустился в «Аризонские Пальмы» и взял «Всенощный особый», а потом сидел до зари, читал газету и пережидал утренний час пик у окна с видом сверху на смогосвет, где потоки машин свелись к ручьям бликов отделки, что призрачно поблёскивали вдоль ближайших бульваров и вскорости пропадали в бурой яркой дали. Не столько к Дику то и дело подкручивал он педали, сколько к Наде, которая верила — бездоказательно, — что муж её не умер, и к Аметист, которой полагаются далеко не одни выцветшие «полароиды», когда придёт пора её детской тоски.

ОДИННАДЦАТЬ

На пороге работы Дока поджидала открытка с какого-то острова в Тихом океане, о котором он раньше не слышал, в названии куча гласных. Марка погашена на французском, стоят инициалы местного почтмейстера — вместе с надписью «courrier par lance-coco», что, насколько он смог разобрать по «Petit Larousse»,[49] должно означать нечто вроде доставки почты катапультой с использованием кокосовой скорлупы, может, для того, чтобы преодолеть какой-нибудь неприступный риф. Текст на открытке подписан не был, но Док знал, она — от Шасты.

«Видел бы ты эти волны. Ещё одно такое место, в котором тебе велит быть голос откуда-то. Помнишь тот день с уиджей? Скучаю по тем дням и по тебе. Хорошо бы многое было иначе… Так ничего не должно было быть, Док, мне так жаль».

Может, и впрямь жаль, а с другой стороны, может, и нет. А что это там про уиджу? Док заковылял по городской свалке своей памяти. Ох… ох, ну конечно, смутно… то было в один тот длительный период без дури, ни у кого ничего не было, все в отчаяньи и страдали от провалов здравомыслия. Народы вскрывали простудные капсулы и прилежно сортировали тысячи мелких гранул по цвету, веруя, что каждый цвет означает другой алкалоид белладонны: если принять их достаточно большой дозой, можно нагрузиться. Коксовали мускатом, пили коктейли из «визина» и недорогого вина, жрали пакетами семена ипомеи, несмотря на слухи, что семенные компании покрывают их каким-то химикатом, от которого блюёшь. Что угодно.

Однажды Док с Шастой сидели дома у Сортилеж, и она обмолвилась, что у неё есть уиджа. У Дока в мозгу вспыхнуло.

— Эй! Как тебе кажется, она не знает, где можно затарить? — Сортилеж воздела брови и пожала плечами, но махнула рукой: валяйте, мол. Тут же закрались обычные подозрения, в духе: как можно быть уверенным, что кто-нибудь другой не двигает планшетку намеренно, чтоб выглядело, будто послание из-за туда, и тому подобное.

— Проще пирожка, — сказала Сортилеж, — сам всё и делай. — По её наставленью Док поглубже и потщательней задышал в восприимчивом состоянии и опустил кончики пальцев как можно легче на планшетку. — Ну, делай запрос, и посмотрим, что получится.

— Ништяк, — сказал Док. — Эй — где мне дури найти, чувак? вдоба-авок, знаешь, недурной срани? — Планшетка сиганула с места, как заяц, и принялась подбирать буквы чуть ли не быстрее, чем Шаста успевала записывать адрес — где-то на Закате, несколько восточнее Вермонт — и телефончик в придачу, который Док быстренько набрал.

— Здрасьте, торчки, — промурлыкал женский голос, — у нас есть всё, что вам нужно, и не забывайте — чем скорее вы сюда доберётесь, тем больше вам останется.

— Ага, хотелось бы знать, с кем я разговариваю? Алло? Эй! — Док недоумённо посмотрел на трубку. — Повесила.

— Могла быть запись, — сказала Сортилеж. — Ты слышал, что она тебе орала? «Держись подальше! Я полицейский капкан!»

— Хочешь с нами поехать, чтоб ничего не случилось?

В ней боролись чувства.

— На этом рубеже я должна вам подсказать, что там может ничего и не быть. Понимаете, загвоздка с уиджами в том…

Но Док и Шаста уже вымелись наружу и вскоре дребезжали по выбоинам полосы препятствий, называемой бульваром Роузкранс, под безоблачным небом в разгар некоего идеального денька из тех, что всегда видишь по телевизору в полицейских сериалах, и даже эвкалипты не бросали тени по причине того, что все их недавно посрубали. КХЖ играло марафон Томми Джеймза и «Шонделл». Даже без рекламы вообще-то. Что может быть подозрительней?

Не успели доехать до аэропорта, в свете вокруг что-то стало чудить. Солнце скрылось за облаками, которые с каждой минутой густели. В холмах среди нефтевышек закапал первый дождик, и, добравшись до Ла-Брии, Док с Шастой оказались посреди длительного ливня. Уж чересчур неестественно. Впереди, где-то над Пасадиной собрались чёрные тучи — и не просто тёмно-серые, а полунощно-чёрные, чёрные асфальтово-чанно, чёрные до-сих-пор-неизведанно-круго-адово. По всей котловине Л.А. засверкали молнии, обрушиваясь кучно и поодиночке, а за ними — глубокие апокалиптические раскаты грома. Все зажгли фары, хоть и середина дня. Со склонов Голливуда понеслись потоки воды, сметая жидкую грязь, деревья, кусты и множество автотранспортных средств из тех, что полегче, — вниз, на плоскость. После многочасовых объездов оползней и пробок Док и Шаста наконец засекли мистически явленный им адрес сбытчика — оказалось, это пустырь с гигантским котлованом посередине, располагавшийся между прачечной-автоматом и «Апельсиновым Джулиусом»-плюс-автомойкой, обе точки закрыты. В густой дымке и оголтелом ливне другого края котлована даже не было видно.

— Эгей. Я предполагал, что здесь должна быть куча дури.

Сортилеж пыталась намекнуть про уиджи, как Док выяснил впоследствии опять на пляже, выжимая носки и разыскивая фен, что вокруг нас всегда скапливаются проказливые духи и силы — сразу же за порогом человеческого восприятия, они занимают оба мира, и вот тварям этим больше всего на свете нравится дурить головы тем из нас, кто по-прежнему привязан к толстым и скорбным каталогам человеческого желанья.

«Ну да! — вот как они к этому относятся, — дури тебе подавай? Вот тебе дурь, ёбаный ты идиот».

Док с Шастой посидели в машине у края огромного прямоугольного болота, посмотрели, как время от времени оползают его края, а потом немного погодя всё повернулось на девяносто градусов и стало походить — на взгляд, по крайней мере, Дока, — на громадные мокрые двери в храм, куда-то ещё. Дождь лупил по крыше машины, молнии с громом то и дело прерывали поток мыслей о старой реке-тёзке, что некогда бежала через этот город, давно уж загнанной в трубу и досуха выкачанной, изувеченной до принародной и анонимной исповеди в смертном грехе алчности… Док воображал, что она заполняется снова — аж до бетонного своего обода, и через него, вся вода, которой все эти годы не давали здесь течь, ныне — в неумолимом возврате, вскоре начнёт занимать все овраги и покрывать низины, все бассейны на задних дворах нальются и перельются, и затопят пустыри и улицы, весь этот кармический водный пейзаж сохлынет воедино, а дождь будет и дальше падать, и суша исчезнет, и разольётся внушительное внутреннее море, которое чуть погодя продолжит Тихий океан.