Александр Смоленский - Заложник Страница 36

Еще одно событие?!

При мысли о нем Александру стало весьма неуютно даже здесь, в своем мало кому известном французском доме, вдали от российской суеты и проблем. Он мгновенно вспомнил месячной давности неожиданную встречу со своим добрым знакомым – новоиспеченным Секретарем Совета безопасности Ильей Суворовым. Ни к чему не обязывающая дружеская встреча в Париже. Но тем не менее серьезный треп вокруг российских сплетен и ощущений жизни.

Тогда Духон интуитивно чувствовал, что Илья Сергеевич ходит вокруг да около, но чего-то недоговаривает. Одни тревоги за Россию. Теперь, после утреннего звонка, мысли и тревоги кажутся не такими уж случайными. Неужели пушки уже заряжены? И готовы выстрелить? Как же он был прав, садясь в самолет на Кан примерно год назад. Достанут, достанут же. Не одни, так другие.

Кому-то понадобилось извлечь на свет меморандум? Что-то рановато. Никто тогда не полагал, что так быстро меморандум понадобится. Но на что еще могла намекать Таня? Смотри, столько лет прошло, а ни одна душа – ни сном ни духом.

Видно, где-то произошла утечка. Если так, то плохо. Инициаторы меморандума собирались извлечь его на свет без чужих подсказок и подталкивания.

Александр посмотрел на пруд, на желто-зеленое поле за каменным забором вокруг имения, где паслись белые ухоженные коровы, но не увидел всего этого, а мыслями оказался в Москве, в окружении столь дорогих и привычных вещей своего кабинета с подслеповатым и от этого раздражающим светом. За окном стоял декабрь. Только-только завершились выборы в Госдуму. «Медведи» победили «Отечество». Примаков и Лужков, казалось, посрамлены…

Гость приехал к нему на 1-ю Тверскую-Ямскую улицу без приглашения.

– Я не помешал, – то ли утвердительно, то ли вопросительно, вкрадчиво, в свойственной только ему манере заглядывать собеседнику в глаза спросил он.

Духон вышел навстречу ему из своего маленького кабинета в знаменитую приемную со слонами, которую за последние два года узнала по меньшей мере половина народных избранников, членов Кабинета министров и бесконечная вереница скромных просителей денег из губерний.

– Скажу, что помешал, обидитесь, Борис Платонович. Вы же у нас обидчивый, как девушка на выданье, – дружелюбно попробовал отшутиться Александр.

Он уважал Эленского за мудрую, хотя и с «приветами» голову. Но одновременно и недолюбливал этого вечного интригана. Мол, все должны ему – безродному спасителю России.

– Я как раз собирался обедать. Не составите ли компанию?

– Отчего же. У вас вкусно готовят. По вам же видно. – Эленский задел больную тему, намекая на весьма крупные в то время габариты Александра, нажитые за последние годы в ходе нервной, неумеренной жизни.

За огромный овальный стол в обеденном зале сели молча – друг напротив друга. Скатерть уже была заставлена всевозможными закусками, которые вряд ли можно сегодня встретить даже в лучших столичных ресторанах. Их готовил шеф-повар Женя, доставшийся Духону после закрытия одной из зарубежных советских миссий. Эстет и интеллектуал, он предпочитал готовить всего понемногу, как говорится, на один укус.

Но хозяин и гость в своих аппетитах пока были весьма скромны. Они попробовали подкопченного палтуса, рулетики из баклажан, начиненные зеленью с сыром, не оставили без внимания слегка поджаренный в оливковом масле капустный шницель…

Эленский, как скромный еврейский мальчик, ждал знаменитый домашний куриный бульон с нежными «глазками», яйцом и щепоткой укропа. А Духон, борясь с аппетитом, мечтал еще полуголодным добраться до кусочка халвы. Без сладкого, как говорил он сам, голова не работала. А поскольку работать ей почти ежедневно приходилось далеко за полночь, сладкое было главной причиной заметного веса Александра Павловича.

– Ну вот.

Эленский отложил салфетку, утерев постоянно влажные губы. Из-за чего с ним никто не хотел целоваться при встрече. Он прошуршал листком бумаги, извлеченным из внутреннего кармана пиджака, висевшего на соседнем стуле, и передал Александру:

– Прочти, пожалуйста, я тут набросал кое-что, размышляя на досуге.

Если бы Духон мог предположить, в какие пучины вовлечет его впоследствии сия бумага, он вряд ли бы принялся ее читать. Но тогда ему и еще максимум десятку сравнительно молодых людей было море по колено. Их эра, казалось, наступила на вечные времена. Мощные заряды адреналина, «впрыснутые» им очередной революцией не каким-нибудь шприцем, а тугими пожарными брандспойтами, продолжали гулять по артериям, не теряя своей энергии и мощи.

На протянутом листе стояло одно-единственное слово: «Меморандум». А в конце странички шли фамилии, среди которых Александр увидел и собственную – по соседству с Огневым, Дорошиным, некоторыми губернаторами, нынешним и, возможно, будущим президентами и, само собой разумеется, его визави – самим Эленским.

– Это мои прикидки. Кто бы мог, например, подписать документ.

– А текст? Где текст?

Бумага была Александру непонятна, но заинтриговала:

– Если это опять «семибанкирщина», при чем тут чиновники? И что? Вновь пришло время встать в позу?

Поскольку в знаменитом демарше «семерки» накануне президентских выборов Александр был не только рядовым подписантом письма, а одним из его идеологов и авторов, он имел право посмотреть на бумагу под таким углом зрения.

– Мне не дает покоя вся эта камарилья, которая ищет стране нового папу, – серьезно, ничуть не обижаясь на подковырки Александра, сказал Борис Платонович.

В эти минуты он вдруг стал похож на всех своих карикатурных персонажей сразу – маленький пучеглазый горбоносый еврей, то ли трагик, то ли комик провинциального театра.

«Хотя как раз в провинциальных театрах комиков и трагиков играют, наверное, одни и те же люди», – про себя не к месту подумал Александр.

Эленский всегда излагал серьезные, хоть порой и гадкие мысли.

– Ты же сам помогал «Семье» с преемником. Игра сделана, как я понимаю? Сколько же перетирали? И с одной, и с другой стороны. Молодой. Сумеет порвать эту коммунистическую связь поколений. За ним пойдет молодежь. Мы пойдем. Страна, наконец, пойдет! Иностранные языки знает… – Духон говорил искренне, как что-то явно уже много раз обдуманное и взвешенное им ранее. – Кстати, хотите еще кофе?

– Вечно вы про свой кофе, кстати, как про его знание языков. Тоже мне, достоинство. – Эленский брезгливо скривился. – Опасно все это. Вот что я вам скажу. Кого ни спросишь, преемник – то, что доктор прописал.

– Все повторяют лишь то, что вы вещали налево-направо, если мне не изменяет память, где-то еще летом, – вежливо напомнил Духон.

Он курил свои любимые сигареты Camel одну за другой. Окурков в пепельнице накопилось на мини-Эверест. Хотя с момента окончания обеда прошло совсем немного времени.

– Я от своих слов не отказываюсь.

В отличие от постоянно курящего Александра собеседник непрерывно мял салфетки – то ли потому, что потели руки, то ли чтобы как-то унять извечную суету своих рук.

– Не отказываюсь, – повторил Эленский задумчиво. – Кандидат он, безусловно, хороший. Может, даже безупречный. Но каким будет Президентом?! Вот в чем вопрос, как сказал старина Шекспир устами Гамлета. И я хотел бы из ваших уст, дорогой мой, услышать ответ. Это вам не какое-нибудь заклинание типа: «Быть или не быть». Посерьезнее будет.

– Простите, Борис Платонович, а по-моему, да и по вашему разумению тоже, – тут Александр сделал широкий жест рукой, словно по воздуху промахав всю Тверскую, в сторону старинных напольных часов в столовой, которые, по его мысли, видимо, указывали направление на Кремль, – это одно и то же. Быть или не быть? Я, между прочим, не принимаю политических решений. – Александр громко и выразительно похлопал рука об руку, красочно изобразив жест, который со времен Понтия Пилата означал одно и то же: моя хата с краю.

Эленский поднял свои умные и в то же время жалкие, как высохшие маслины, глаза и более чем внимательно посмотрел на Александра. Глаза лучше, чем слова, недвусмысленно сказали, что оценили попытку банкира провести водораздел между ним, банкиром, и политиками, клюющими крошки с его руки.

Подобное кокетство Духон изображал на людях не раз и не два. Поэтому все, кто бывал свидетелем этого, давно привыкли и относили это на счет его не лишенной артистизма натуры. Однако лично Эленскому это никогда не нравилось. Особенно в вопросе, с которым он явился на Тверскую-Ямскую, в бывшую квартиру любовницы знаменитого фабриканта Филиппова, где олигарх свил себе представительский офис.

– Так вот, вернемся к нашим баранам. Мы оценивали завидную предсказуемость кандидата как его явное достоинство. Но политика – не математика, и оценка чьей-то предсказуемости или непредсказуемости не аксиома, а всего лишь гадание на кофейной гуще. Посмотрите, есть ли намек на ответ в вашей пустой кофейной чашке? Увы, там вы его не найдете. И не жалейте об этом, дорогой мой. А вот если все-таки сделать поправку на предсказуемость – то, что, повторюсь, особенно импонирует в кандидате, – и ввести алгоритм допустимой ошибки, как все сразу рушится. Форшмак, и только.