Эдуард Лимонов - Книга мертвых-3. Кладбища Страница 36

Платон Еленин (такова была его фамилия в английском паспорте, двойная аллюзия, Платон — имя героя фильма «Олигарх», а Елена — это имя его последней жены) был найден мертвым в ванной комнате, запертой изнутри, 23 марта 2013 года в населенном пункте Аскот, в 40 километрах от Лондона. Первым его тело обнаружил личный телохранитель Ави Навама, бывший агент «Моссада» — израильской разведки. БАБ лишил себя жизни, повесившись, тело его опознала дочь Елизавета, та самая, против которой нацболы когда–то демонстрировали у аптеки № 1 в Москве.

На шее покойного в момент обнаружения тела «был завязан узел из ткани».

Странно, что БАБ не застрелился, что свидетельствует о спонтанном, эмоциональном порыве уйти из жизни. Если бы он готовил самоубийство, он бы, вероятнее всего, воспользовался огнестрельным оружием, поскольку такой macho man, как БАБ, не очень соотносится с натягивающим узел шарфа на шею бледным типчиком.

После себя он оставил долги на сумму в 309 миллионов английских фунтов, где–то чуть меньше, чем полмиллиарда долларов.

Похоронен был в тот же день на кладбище Бруквуд в графстве Суррей. Там и лежит.

Я полагаю, женщины его не любили, но подчинялись ему с некоторым содроганием. К старости он стал уродлив, исчезла совсем шея, верхушка черепа заострилась, я полагаю, выпирало брюхо.

Однако какой неугомонный дух! Сколько энергии и ярости! Это ничего, что он покончил с собой, в конечном счете он добился победы, сформировал себя сам таким, каким хотел, каким сконструировал себя в далекие семидесятые в Москве, шагая к метро в дырявых и мокрых башмаках.

Психопаты

«Чтоб вы знали, кого вы будете вешать…»

Мне всегда хотелось найти определение для нее побольнее. «Старая сумасшедшая» я отбрасывал сразу, поскольку не считал ее сумасшедшей. Как раз считал расчетливой, тщеславной, уродливой, но не глупой женщиной, расчетливо занявшей пост на самом краю крайне правого либерального лагеря.

Однажды в подвале ресторана на проспекте Мира, где происходили теледебаты оппозиции, это был год примерно 1996‑й, она подняла тост (всем всучили по бокалу шампанского еще у двери): «За победу чеченского оружия!» В Чечне шла война, там гибли наши солдаты. Я рассвирепел и, взяв микрофон, назвал ее «старой толстой дурой». И добавил «хорошо для вас, что здесь не присутствуют родители русских солдат, погибших в Чечне, они бы вас растерзали».

Новодворская нимало не смутилась, а, получив микрофон, продолжала шлепать большими мокрыми губами, отвечая мне фразами, где были слова: «Вы, большевики, готовы пролить реки крови, вы уничтожили…»

При случайных встречах с ней у меня всякий раз возникало чувство гадливости, поскольку ее внешний облик всякий раз оскорблял мои эстетические чувства. Я не любил и не люблю старых, больных и уродливых, а она как раз соединяла в себе все эти качества. Впрочем, ее старость мною преувеличена, умерла она всего в 64 года. Преувеличена по той простой причине, что разбухший ее торс и инвалидная малоподвижность (помню ее сидящей в кресле даже на празднествах «Эха Москвы», где принципиально стоячий режим) создавали впечатление, что она глубокая старуха.

Партию «Демократический союз» в последние годы составляли, по моему мнению, два человека, сама Новодворская и ее верный Санчо Панса — господин бизнесмен Боровой, и было непонятно, кто из них слепой, а кто поводырь. И кто извращеннее.

Приехав в Россию в начале 90‑х, я вначале не очень соображал, кто здесь кто. После кровавого разгрома парламента, в результате политических противоречий с газетами «Советская Россия» и «Завтра», я вдруг оказался без возможности помещать мои статьи где–либо. Такое положение длилось около года с октября 1993‑го по ноябрь 1994‑го, когда я создал свою газету «Лимонка».

В этот период по рекомендации странного парня Славы Могутина меня приютил додолевский «Новый взгляд», сам выходивший вкладкой к газете «Московская правда». Додолев набрал к себе черт знает кого, и будущих фриков, и будущих политиков, и средний род. И там у него подвизалась в авторах и Валерия Ильинична. Однажды Могутин, похихикивая (природу его этого подхихикивания я не мог тогда понять, сейчас полагаю, что он относился тогда и ко мне — как к фрику), вынул мне книгу Новодворской с ее автографом: «Эдуарду Лимонову, чтобы вы знали, кого вы будете вешать!»

Надпись меня скорее развеселила, я знать не знал, кто такая Новодворская и совсем не собирался никого вешать. Из надписи, однако, было понятно, что женщина — мазохист. Тогда только начала выходить газета «Лимонка», и я, распорядившись воспроизвести факсимильное желание Новодворской быть повешенной, там же поместил шуточный приказ по партии: «Новодворскую и пальцем не трогать! Пусть мучается».

Первое впечатление от ее этого поступка оказалось верным. Некрасивая, ну жаба просто, чего тут нежничать, в очках, отекшая женщина эта обладала бешеным желанием внимания. Она только его и хотела, чтобы иметь это внимание, изобрела себе позу. Враждебности. Враждебности к власти, к институциям страны, к личностям в политической и культурной иерархии страны, и наконец, и это верх ничевочества, отрицалова, вершина нигилизма — ее поза включила в себя презрение к народу. Сколько раз эта каракатица оскорбляла русский народ, не поддается подсчету.

У меня нет сведений, что народ обижался на нее, грозил ей. Скорее всего, он даже и не знал о ее враждебном отношении. А если бы и знал, то, наверное, отнес бы Новодворскую к категории юродивых. Юродивым многое прощали даже цари, а точнее — все прощали, лишь иногда отсекая одну, две юродивые башки в столетие. А уж народ–то и вовсе относился к юродивым со снисходительным, и даже мистическим, трепетом. «Во отжигает Ильинична!» — может быть, воскликнул бы народ, если б знал.

Ну конечно же, юродивый это не политик, хотя из их грязных уст инвалидов и лунатиков порой раздавались и политические приговоры царям. В неопытной и несовременной России Новодворскую определили по разряду «политиков», что внесло навсегда, до конца ее жизни нездоровое оживление в российские СМИ и изрядно испортило общий портрет политика–оппозиционера. Черты, свойственные Новодворской, стали переносить на всю оппозицию. Ситуацию усугубляло и то обстоятельство, что оппозиционные политики не отказывались участвовать с нею в политических шоу. Новодворская, таким образом, пару десятилетий успешно юродивила российскую оппозицию. Что до меня, то я рано понял, что пребывание с нею в одном радиоэфире или на одном телеэкране наносит непоправимый ущерб, я стал отказываться участвовать, если была приглашена она…

Вдобавок ко всем ее минусам (ни единого плюса такое существо иметь не могло, конечно же) она еще была и осталась до конца жизни девственницей. Проживала вместе с матерью, бабушкой и she cat, фимэйл–кошкой. Ее парадный портрет, таким образом, выглядел патологически. Ну что, а разве нет? Там никаких политических убеждений искать не следовало, сплошная голая патология. Ее телесная и психическая конструкция толкала ее стать юродивой.

Поэтому статья в «Википедии» начинается с обмана: «Российский политический деятель». Следует поставить: «Известная российская юродивая». О своих предках она (как и полагается юродивой, а они фантазеры ой какие!) сочиняла невероятные истории, которые были в результате опровергнуты историками. Якобы один из ее предков в XVI веке отговаривал Андрея Курбского от бегства в Литву, вызвал его даже на дуэль и был Курбским убит. Еще один предок был якобы мальтийским рыцарем. А дед ее, опять–таки якобы, родился в сибирской тюрьме и воевал в Первой конной у Буденного, too good to be truth. Как говорят англосаксы.

В декабре 1969‑го, ей 19 лет и хочется прославиться, в Кремлевском Дворце раскидала листовки со стихотворением «Спасибо, Партия, тебе!» Ну конечно, ее сильнейшую амбициозность, непомерное тщеславие приняли за психболезнь.

«Википедия» пишет: «Ее поместили в Лефортовскую тюрьму, в одиночную камеру». В Лефортово нет одиночных камер, все трехместные. Новоприбывших обычно держат трое суток в одиночестве, чтобы удобнее было наблюдать за ними. В тюрьме к ней якобы приходил некий полковник Лунц из института имени Сербского. Она назвала его «инквизитором, садистом и коллаборационистом, сотрудничающим с гестапо». Тут бросается в глаза, что уже в юности она нащупала самою себя. Помните, в Лимонове, в 1994‑м, то есть через четверть века, она увидела человека, который будет вешать «нас», и ее индивидуально (то есть подразумевается, что Лимонов и садист, и гестапо).

С 1970‑го и по февраль 1972‑го находилась на принудительном лечении в психбольнице в Казани. По выходе из психбольницы умудрилась поработать несколько лет педагогом в детском санатории.