Салман Рушди - Земля под ее ногами Страница 36

Когда все это было доведено до сведения леди Спенты, та разразилась слезами негодования. «Наш мир потерял все ориентиры, — сообщила она мужу. — Все зыбко и ненадежно. Человечность — что это такое? Как противостоять этой жестокости, этим предательствам, этому страху?» Лучшее, что есть в нас, тонет в наших пороках. Затем, как было свойственно членами этой семьи, она на какое-то время погрузилась в тягостное молчание и в конце концов едва слышным голосом объявила, что у нее больше нет сына Хусро, иначе Сайруса Камы, и что его имя не должно отныне произноситься в ее присутствии, с чем сэр Дарий Ксеркс Кама мрачно выразил согласие. Их отказ от сына был зафиксирован юридически. Сэр Дарий изменил свое завещание, лишив наследства сына-убийцу. Вайрус, его брат-близнец, воспринял это молча.

Метод Сайруса Камы заключался в том, что он, воспользовавшись своим обаянием, заманивал человека к смерти. Он выглядел и держался так, словно был на несколько лет старше, и, появляясь в тех местах, где собиралась респектабельная публика — в кинотеатрах, кофейнях, ресторанах, — знакомился со своими жертвами — как правило, глуповатыми молодыми людьми из состоятельных семей, видевшими в нем чрезвычайно оригинального и привлекательного молодого человека, обладающего незаурядным интеллектом. Когда они спрашивали, что заставило его, блестящего юношу-парса, странствовать в одиночестве по Югу Индии (в то время очень немногие индийцы путешествовали по своей стране удовольствия ради, даже в Кашмир), он отвечал с хорошо поставленным произношением юноши из престижной школы, рассыпаясь в похвалах в адрес своих либеральных родителей, С. Б. и Хиби Джибибхой из Касроу-Бааг, Бомбей, которые, понимая, что молодой человек должен самостоятельно одолеть период взросления, пошли навстречу его желанию увидеть красоты только что получившей независимость Индии, совершив своего рода ятру[79], перед тем как отправиться в Оксфордский университет в Англии изучать право. Он услаждал своих жертв рассказами о великом субконтиненте, живописуя сверкающие огнями города, горные хребты, похожие на зубы дьявола, населенные тиграми дельты рек, затерянные в кукурузных полях покинутые храмы с такими красочными подробностями, что невозможно было усомниться в подлинности его вымышленных историй. К концу первого же вечера отважный путешественник умел так обольстить свою жертву, что его приглашали в дом, где он оставался жить в качестве гостя.

Затем, вечер за вечером, он гипнотизировал их своим страстным красноречием, вещая о «моральном коротком замыкании» века, о всеобщей «потере величия души», во всей полноте открывшихся ему во время скитаний по стране, о мечте сформировать «народное движение за спасение этой несчастной, утопающей в крови земли силой духовной энергии». Так сильна была его харизма и так умело он выбирал себе простофиль, что его жертвы очень скоро начинали видеть в нем нового великого вождя, гуру, а то и пророка, и добровольно вносили значительные суммы на организацию его движения и пропаганду его идей; после чего он бесшумно навещал дураков в их спальнях и позволял подушкам, которые как-то сами собой оказывались у него в руках, сделать свое дело — совершенно необходимое дело, так как глупцы недостойны жизни. Тот, кто позволяет себя убить, заслуживает того, чтобы быть убитым. (Восторженные характеристики Сайруса Камы были также обнаружены в дневниках мальчиков, убитых им в Темпларз-скул, чьими карманными деньгами он воспользовался, чтобы совершить свой первый побег.)

Тем не менее Сайрус был подвержен резкой смене настроения и время от времени погружался в безвоздушный подземный мир ненависти к себе. В один из таких периодов, в начале 1948 года, он вернулся в Кодайканал, явился в городской полицейский участок и сдался до смерти перепуганному дежурному со словами: «Пожалуй, мне стоит передохнуть, дружище». Едва достигнув своего шестнадцатилетия, он взял на себя всю вину за девятнадцать удушений, был признан судом «полностью невменяемым, лишенным понятия о нравственности, абсолютно аморальным и особо опасным» и этапирован на север, чтобы провести остаток своих дней в заключении, изолированным от общества, в камере без подушки, в отделении для особо опасных преступников тюрьмы Тихар в Дели. В считаные недели он успел произвести благоприятное впечатление на своих тюремщиков, наперебой певших дифирамбы его мудрости, учености, превосходным манерам и огромному личному обаянию.

Таков был живой скелет, спрятанный в семейном шкафу Кама, и это также роднило Ормуса с Виной. В его семье был свой серийный убийца.

Когда я думаю о трех братьях Кама, я вижу в них людей, на какое-то время подвергнутых тюремному заключению силой жизненных обстоятельств, заточенных в собственном теле. Крикетный мяч заключил Вайруса в его молчание, подушка на четырнадцать лет заглушила музыку Ормуса; отлучение от семьи и наказание заставило Сайруса спрятать свое истинное лицо под личиной, которую он позаимствовал у своего добродушного брата-близнеца. Каждый из них нашел что-то в этой внутренней ссылке. Сайрус обнаружил в себе источник насилия, Вайрус открыл природу покоя, а Ормус, поначалу гоняясь в своих снах за тенью Гайомарта, а затем последовав совету Вины — научиться слушать внутренний голос, — нашел свое искусство.

Все трое были людьми, привлекавшими последователей. У Сайруса были его жертвы, у Ормуса — поклонники. Вайрус же неотразимо действовал на детей.

Вскоре после эпохальной встречи Ормуса Камы с Виной Апсарой в магазине грамзаписей его брат Ардавираф, по своему обыкновению, прохаживался в прохладное время суток, между жарой и темнотой, вдоль моря, по направлению к Вратам Индии. Тогда за ним хвостом ходили уличные мальчишки: они не просили у него денег и не предлагали почистить ботинки, лишь широко улыбались ему в надежде (как правило, небезосновательной), что он улыбнется в ответ. Чарующая улыбка Вайруса Камы была заразительна и с огромной скоростью распространялась среди уличных попрошаек, многократно повышая их доходы. Туристы-иностранцы не могли устоять перед ее обаянием и невинностью. Даже закаленные, видавшие виды бомбейцы, давно привыкшие отвечать отказом на детские мольбы, таяли от ее тепла и раздавали пригоршнями серебряные чаванни не верящим своим глазам пострелятам.

Правда, были моменты, когда Ардавираф Кама не улыбался. Это случалось, когда его охватывали приступы клаустрофобии и такой невероятной злобы, что он внезапно садился на парапет, чтобы перевести дух. В голову невесть откуда приходили страшные мысли. «Восемь лет. Представляешь, сколько горечи может скопиться за восемь лет, проведенных в тюрьме, и какой должна быть месть, способная смыть эту боль?» Он не знал ответа на эти вопросы. Не хотел знать. Но он знал, что его брат-близнец все еще жив и безумен и мечтает только о дне своего неминуемого побега. Вайрус закрыл глаза и испустил глубокий вздох. Конец связи с Подушечником — теперь уже молодым человеком двадцати четырех лет. Он увидел вокруг себя стайки детей, улыбавшихся ему его же улыбкой. Он улыбнулся в ответ, вызвав их восторг.

«Это кто такой?» Как забыть бессмертного Гарпо и его маленьких последователей из «Дня на скачках»? Хотя обычным нарядом Вайруса Камы была цветастая спортивная рубашка и кремовые слаксы, во время своих прогулок в окружении маленьких оборванцев он напоминал мне моего любимого (и добровольно немого) гения, в его видавшей виды клоунской шляпе и лохмотьях. Шапка кудрявых волос Вайруса усиливала его сходство с мистером Адольфом Марксом… И быть может, одному из его приятелей, этих маленьких разбойников, случилось видеть кадры из старого фильма, потому что однажды он подошел к Вайрусу и с широкой ухмылкой на бесстыжей рожице без слов протянул ему деревянную флейту. Вайрус вначале ошеломленно на нее уставился, затем приложил к губам и дунул.

Рути-тут-тут! Любому из братьев Кама, не исключая и покойного Гайомарта, музыка давалась без малейшего усилия, и та ненасытность и легкость, с которыми Ардавираф играл теперь на флейте — играл по наитию, с неминуемыми паузами, но в целом мастерски, — ясно говорили, как мучительно далась ему долгая отлученность от музыки. Гуляющие замерли, услышав проникновенные и призрачные звуки вечерней раги. Дети уселись на корточках у его ног, птицы прекратили петь. Звуки флейты походили на плач души, ожидающей суда у моста Чинват. Через некоторое время, когда сгустились сумерки и зажглись уличные фонари, Ардавираф остановился; выражение лица у него было бездумное, блаженное. «Пожалуйста, мистер Вайрус, — попросил мальчик, вручивший ему флейту, — что-нибудь веселое». Вайрус снова приложил флейту к губам и с удивительным жаром исполнил «Святых». И теперь он был не только Гарпо, но и Бродячим Дудочником, уводящим детей в никуда, а потом и Микки-Маусом, подмастерьем чародея, в окружении вышедших из повиновения диснеевских метел, потому что самозабвенно пляшущие сорванцы вертелись и кружились в свете фар автомобилей и мотороллеров, впав в неистовство, пока их не рассеяли свистки полицейских, а Вайрусу, застигнутому с флейтой на месте преступления, пришлось, пристыженно повесив голову, выслушать нотацию полицейского в белых перчатках о том, какими опасными последствиями чревато несоблюдение правил уличного движения.