Карсон Маккаллерс - Отражения в золотом глазу Страница 36

— Сюзи, — спросила госпожа Пендертон, — у людей бывает два желудка, как у кур?

Не замеченный ни женой, ни служанкой, капитан стоял в дверях. Госпожа Пендертон избавилась от сапог и зашлепала по кухне босиком. Она вытащила из духовки окорок и посыпала верхушку сахарной пудрой и хлебными крошками. Налила еще порцию виски, на этот раз полстопки, и, поддавшись неожиданному приступу веселья, исполнила дикарскую пляску. Она прекрасно понимала, что муж злится.

— Ради Бога, Леонора, поднимись наверх и обуйся!

Вместо ответа госпожа Пендертон замурлыкала какой-то причудливый мотивчик и, покачивая бедрами, прошествовала мимо капитана в гостиную.

Ее муж последовал за ней.

— Какая ты все-таки неряха!

Растопка лежала в камине, и госпожа Пендертон нагнулась, чтобы ее разжечь. Нежное личико порозовело, над губой выступили жемчужные капельки пота.

— Лэнгдоны придут с минуты на минуту. Ты что, собираешься сесть за стол в таком виде?

— Естественно! — ответила она. — А почему бы и нет, старая перечница?

— Как ты мне отвратительна! — проговорил капитан бесцветным голосом.

В ответ госпожа Пендертон рассмеялась. Ее смех был негромким, но безудержным, словно она услышала пикантную сплетню или вспомнила неприличный анекдот. Она стащила с себя свитер, скомкала и швырнула через всю комнату в угол. Потом неторопливо расстегнула бриджи, выбралась из них и на мгновение замерла, обнаженная, возле камина. Освещенное золотисто-оранжевым огнем тело было прекрасно. Крутые плечи, резко выделяющиеся ключицы, небольшие круглые груди, нежные голубые жилки между ними. Еще несколько лет — и тело расцветет, словно распустившаяся роза, но пока его нежная округлость сдерживалась и дисциплинировалась верховой ездой. Хотя стояла она неподвижно, в ней угадывалось скрытое движение, как будто, прикоснувшись к прекрасной плоти, можно было почувствовать медленное биение алой крови. Капитан уставился на нее с негодованием человека, получившего пощечину, а она величественно прошла в прихожую и двинулась вверх по лестнице. Передняя дверь была распахнута в ночную темноту, легкий ветерок шевелил пряди бронзовых волос.

Она дошла до середины лестницы, прежде чем капитан пришел в себя и неверными шагами бросился вслед.

— Я убью тебя! — выдавил он. — Убью! Убью!

Он ухватился за перила и уперся ногой о ступеньку, словно собирался догнать ее одним прыжком.

Госпожа Пендертон медленно повернулась и равнодушно глянула сверху вниз:

— Мальчишка! Ты, кажется, хочешь, чтобы голая женщина вытащила тебя на улицу и там отлупила?

Капитан так и застыл на месте. Потом опустил голову на вытянутую руку и тяжело оперся о перила. Послышался звук сдавленного рыдания, хотя слез в его глазах не было. Постояв так немного, капитан выпрямился и вытер шею носовым платком. Только теперь он заметил, что передняя дверь распахнута настежь, дом ярко освещен, все шторы подняты. Он почувствовал внезапную слабость. Кто-нибудь мог проходить по темной улице перед домом. Он вспомнил о солдате, которого оставил на опушке леса — тот мог увидеть происшедшее. Капитан испуганно оглянулся. Потом пошел в кабинет, где у него хранился графин с выдержанным коньяком.

Леонора Пендертон не боялась ни людей, ни зверей, ни самого дьявола, а в Бога не верила. При упоминании имени Божьего ей на ум приходил отец, который по воскресным дням читал иногда вслух Библию. Из нее она запомнила две вещи: Христос был распят на месте, называемом Голгофа, и однажды он въехал куда-то на осле, а какой, скажите на милость, нормальный человек будет ездить на осле?

Не прошло и пяти минут, как Леонора Пендертон забыла о ссоре с мужем. Она пустила воду в ванну, приготовила одежду. Для гарнизонных дам Леонора Пендертон была любимым предметом замысловатых сплетен. Если им верить, вся ее жизнь представляла собой сплошную череду любовных похождений. Большая часть этих сплетен была слухами и домыслами — Леонора Пендертон ценила спокойную жизнь и терпеть не могла осложнений. В день свадьбы с капитаном она была девственницей. Четыре ночи спустя она по-прежнему ею оставалась, и лишь на пятую ее статус изменился, но столь незначительно, что это ее озадачило. О том, что было после, трудно сказать что-либо определенное. Кажется, у нее была своя система подсчета любовников, согласно которой бравый полковник из Ливенпорта получил всего лишь пол-очка, а юный лейтенант на Гавайях — несколько единичек. Но в последние два года, кроме майора Морриса Лэнгдона, у нее никого не было. Его вполне хватало.

Леонора Пендертон пользовалась в гарнизоне репутацией прекрасной хозяйки, великолепной наездницы и светской дамы. Но было в ней что-то такое, что иногда ставило в тупик приятелей и знакомых. В определенные моменты они совершенно переставали ее понимать. Разгадка заключалась в том, что она была слегка слабоумной.

Это печальное обстоятельство не давало о себе знать ни на вечеринках, ни на конюшне, ни за обеденным столом. Только трое были в курсе дела: отец-генерал, которого все это очень заботило до тех пор, пока он благополучно не выдал ее замуж; муж, который считал слабоумие естественным свойством всех женщин моложе сорока; и майор Моррис Лэнгдон, который за это любил ее еще больше. Она не сумела бы умножить двенадцать на тринадцать даже под угрозой смертной казни. Необходимость написать письмо, например, поблагодарить дядю за присланный ко дню рождения чек или заказать новую уздечку, была для нее настоящим испытанием. Они с Сюзи, как две маленькие школьницы, запирались на кухне, запасались бумагой и карандашами и садились за стол. Когда окончательный вариант был наконец готов и начисто переписан, обе буквально падали от усталости и для восстановления сил нуждались в выпивке.

Леонора Пендертон с удовольствием приняла горячую ванну. Неторопливо оделась — простая серая юбка, голубой мохеровый свитер, жемчужные серьги. В семь часов она спустилась к ожидавшим гостям.

Леонору и майора Лэнгдона обед привел в восторг. На первое был бульон. К окороку подали молодую репу в масле и засахаренные бататы, прозрачно-янтарные в ярком свете. Был также мясной рулет и горячие оладьи. Сюзи обнесла гостей овощами и поставила блюда между майором и Леонорой, большими любителями поесть. Майор сидел, облокотившись о стол, и чувствовал себя как дома. С его загорелого с багровым румянцем лица не сходило выражение грубоватого веселья и добродушия; и офицеры, и солдаты его любили. Не считая нескольких реплик по поводу происшествия с Фениксом, за столом больше молчали. Госпожа Лэнгдон до еды почти не дотронулась. Это была миниатюрная темноволосая женщина с крупным носом и чувственным ртом. У нее было очень слабое здоровье, что отражалось на ее внешности; болела сна не только телесно, — ее обуревали тревога и отчаяние, сейчас она находилась буквально на грани помешательства. Капитан Пендертон сидел прямой, как палка, крепко прижав локти к бокам. Он церемонно поздравил майора с только что полученной медалью и несколько раз легонько щелкнул по краю своего стакана с водой, прислушиваясь к долгому прозрачному звуку. На десерт подали сладкие горячие пирожки. Потом все четверо перешли в гостиную, чтобы скоротать время за картами и беседой.

— Дорогая, ты превосходно готовишь! — сказал довольный майор.

Четверо сидели за столом, не подозревая о пятом, который стоял совсем рядом, за окном гостиной, в осенней тьме, и молча наблюдал за ними. Вечер был холодный, запах хвои пронизывал воздух. В верхушках сосен шелестел ветер, небо искрилось ледяными звездами. Человек стоял у самого окна, так что его дыхание оставляло на холодном стекле следы.

Рядовой Уильямс действительно увидел госпожу Пендертон в тот момент, когда она отошла от камина и стала подниматься по лестнице. Никогда в жизни молодой солдат не видел еще обнаженной женщины. Он вырос в доме, где жили одни мужчины. От своего отца, владельца крошечной фермы, читавшего по воскресеньям проповеди в молитвенном доме, он узнал, что женщины носят в себе смертельную болезнь, которая лишает мужчин разума и обрекает на адские муки. В армии он тоже понаслышался о дурной болезни: раз в месяц его осматривал врач, чтобы узнать, не подхватил ли он заразу. С восьмилетнего возраста рядовой Уильямс ни разу по собственному желанию не заговаривал с женщинами, не глядел в их сторону, не прикасался к ним.

Солдат задержался в лесу, собирая охапки сырых листьев. Кончив работу, он пересек газон, направляясь в сторону казармы, и в этот момент его взгляд случайно упал на ярко освещенную прихожую. Дальше идти он не смог. Он стоял в ночной тишине без движений, его руки висели как плети. Когда за столом резали окорок, солдат, сглотнув слюну, продолжал серьезно и задумчиво смотреть на жену капитана. Его лицо оставалось неподвижным, и только время от времени он щурил свои золотисто-карие глаза, словно обдумывая какой-то сложный план. После того как жена капитана вышла из столовой, он еще некоторое время постоял у окна. Потом медленно повернулся. Свет из окна отбрасывал на лужайку его большую тусклую тень. Солдат шел под бременем какого-то темного желания. Его шаги были бесшумны.