Джон Гарднер - Никелевая гора. Королевский гамбит. Рассказы Страница 36

Генри, подумав секунду, кивнул.

Саймон вдруг прочувствованно произнес:

— Извините меня.

Они взглянули на него, как обычно глядят на какого-нибудь уродца из цирка — не без любопытства, но слегка смущенно. Младший улыбнулся Генри и покачал головой; потом они пошли к машине. Генри и Джордж проводили их машину взглядом. Когда она скрылась за гребнем горы, Генри вытер лоб рукавом. Теща высморкалась в бумажную салфетку и, шмыгая носом, принялась насыпать спичечные картонные книжечки в стоящую возле кассы коробку.

— Не знаю, что такое на меня нашло, — сказала она.

— Да ты просто об этом не думай, вот и все, — посоветовал Генри.

Джордж Лумис плюхнулся на табурет возле Саймона и пригнул голову, заглядывая ему в глаза.

— А опиши-ка мне, Саймон, в деталях, как выглядит дьявол, — сказал он.

— Ну, хватит, Джордж, — вмешался Генри.

Генри вступился за Саймона Бейла не для того, чтобы снискать его любовь и благодарность; вовсе нет. И все же безразличие Саймона его поразило. Когда он сказал, протягивая Джорджу кофе:

— Не беспокойтесь, Саймон, мы вас больше не дадим в обиду, — Саймон просто отмахнулся, перекосив лицо все той же идиотской улыбкой, и ответил:

— Это несущественно.

Руки его теперь лежали смирно, скрещенные на коленях. Генри спросил:

— Несущественно, засадят ли вас в тюрьму?

— А… ладно, — сказал Саймон. Он поднял взгляд к потолку.

Джордж Лумис сказал:

— Если вы думаете, мистер, что находитесь здесь по воле господа бога, то вы заблуждаетесь. И бог, и дьявол сейчас где-то там заботятся о малой пташке, и вам остается сосредоточить свое внимание вот на этом человеке. — Он указал на Генри.

Саймон оглядел Джорджа точно с таким же любопытством, как несколько минут назад полицейские разглядывали Саймона.

Джордж сперва не обратил на это внимания. Он вытряхнул на стойку одну сигарету, скомканную пачку сунул обратно в карман комбинезона и вынул спички. Но так как Саймон продолжал таращить на него глаза, Джордж раздраженно повернулся к нему и сказал:

— Ну, знаешь что, Саймон, кончай. Мы тут все свои. И нечего тебе разводить бодягу о господе боге и всех его легионах. — Он закурил.

— Джордж, я серьезно говорю, оставь его в покое, — сказал Генри.

— А чего ради? Разве Саймон Бейл кого-нибудь оставляет в покое? Саймон Бейл, я принес тебе отрадную весть. — Джордж затянулся и выпустил вверх к потолку мощную струю дыма. Саймон проводил ее глазами. — Саймон… — Джордж нагнулся к нему. — Бога нет. Улавливаешь? Это не подлежит сомнению, и люди, утверждающие, что бог существует, делают это по одной из двух причин — они либо дураки, либо мерзавцы. Хлопни два раза в ладоши, Саймон, если понял.

Элли снова приняла оскорбленный вид: казалось, она вот-вот взорвется. В другое время, может быть, это бы насмешило Генри, но сейчас он ей сочувствовал, и ему стало ее жаль.

— Джордж, заткнись, — сказал он. — Нельзя же так не считаться с людьми.

— А что такое? — Он поднял взгляд и, когда Генри кивнул на тещу, досадливо понурился и, отвернувшись, свирепо посмотрел на свою чашку с кофе. — Кой черт, — сказал он, — Элли знает, что я шучу.

— Да простит тебе господь богохульство, — произнес Саймон тихо и как бы рассеянно, провожая взглядом струйку дыма, поднимавшуюся от сигареты Джорджа.

И вдруг, сперва поразмыслив немного, Джордж Лумис бахнул кулаком по стойке и сказал:

— Черта с два! Если ты не обязан выслушивать правду от меня, то и я не обязан слушать твою белиберду. И заткни свое поганое поддувало.

У Генри перехватило дыхание.

Теща сказала:

— Это называется, он шутит. Ну и фрукт ты, Джордж.

Появилось двое новых посетителей. Они со смехом вошли в дверь и, проходя за спиной Джорджа и Саймона к кабинке, расположенной в дальнем конце зала, окинули на ходу взглядом всех четверых и, казалось, ничего особенного не заметили. Элли подошла к ним, поджав губы.

— На улице погода, прямо лето, — сказал один из них. Элли хмуро улыбнулась.

— Я тебя вот что спрошу, — негромко сказал Джордж. — Ты-то почему так терпеливо от него выслушиваешь всю эту муть? — Он бросил взгляд на Генри и снова опустил глаза. — Я скажу — почему. Потому, что считаешь его слабоумным. Если бы ты считал его не дурей остальных, ты бы попробовал ему вправить мозги, а ты и не пытаешься. Или вот она, — сказал он еще тише, ткнув большим пальцем в сторону Элли, которая в этот момент обслуживала посетителей. Джордж почти до шепота понизил голос. — Ведь она такая же чокнутая, как Саймон; скажешь, все это не чок — и пение псалмов, и остальные ее штучки. И если она чем-то лучше Саймона, то только потому, что она хуже. Он, идиотик, печется о нашем спасении, она уверена, что все погибнут, и говорит: «А мне начхать». — В это время Элли подошла к жаровне, и он прикусил язык.

— Джордж, что с тобой творится? — спросил Генри. — Я тебя сроду таким не видал. Ты, наверное, еще где-то раньше завелся. Из-за того, что тут у нас случилось, никто не стал бы так психовать.

— Какого черта, — сказал Джордж. — А если у человека есть убеждения — это недостаточный повод, чтобы высказаться? Если я протестую против уничтожения евреев в газовых печах, что же, значит, у меня разлитие желчи?

— Саймон не фашист, — сказал Генри.

Джордж обдумал этот довод, ссутулившись и свесив голову. Не поворачиваясь к Саймону, спросил:

— Ты знаешь, Саймон, что говорят евреи о Христе? Они называют его мошенником. Говорят, что у него мания величия — есть такой специальный термин. Может, то, что он говорил, очень умно и хорошо, только все же когда простой смертный воображает себя богом, сомнений нет — он псих. Вот что говорят евреи. Или, может быть, ты думаешь, он просто притворялся… ради блага человечества, поскольку философию легче протолкнуть, если ее приперчить суеверием?

Саймон молчал, глядя, как поднимается к потолку дымок.

— Это ведь ты называешь его простым смертным, Джордж, — сказал Генри.

— Конечно. Саймон и меня отправит в газовую печь. Но разве ты был на Голгофе? Тебе все в точности известно? — Он вспомнил про кофе и, не дожидаясь, чтобы остыло, выпил залпом всю чашку.

— Не в этом дело. В точности никому ничего не известно. — Генри хотел что-то добавить, но Джордж его перебил:

— Вот именно. И все же человек, готовый сжечь тебя за то, чего никто в нашем мире не знает точно и что многие считают белибердой…

— Ты поступил бы так же со своими противниками. В чем разница?

— Твоя правда, и я бы так поступил. — Он оттолкнул от себя чашку. — Я сжег бы всех благочестивых изуверов, какие только есть на свете, всех смертолюбцев, какие только живут на земле, если это можно назвать жизнью. Честных среди них не наберется даже одного на миллион. Даже одного! Ты считаешь, есть такие дураки, которые искренне верят в бородатого дядю на небе? Какой заложен в этом смысл? Жгут на кострах еретиков, жгут евреев, жгут ученых. С благими целями ведут войны с богатыми языческими странами. Тьфу!

Саймон Бейл сказал:

— А помыслы нечестивых сгинут. Говорит господь.

— А я говорю: тьфу! — сказал Джордж.

С черного входа вошла Кэлли, держа за руку Джимми, и повела его к кабинке справа от дверей покормить ужином. Она поглядела на Джорджа и пошла дальше, не выпуская руки малыша. К ней подошла мать, они вполголоса о чем-то заговорили, не оглядываясь на стойку. Джимми же выглядывал украдкой из-за бабкиной спины. Джордж продолжал ораторствовать, тихо, с придыханием, но Генри плохо его слушал. Он хотел бы его опровергнуть — что-то важное он мог бы возразить, трудно так сразу припомнить, что именно, хотя он знает: есть какой-то довод, — но вошли новые посетители, туристы, целое семейство: отец, коренастый, усталый, в темных очках и в синей рубашке с короткими рукавами; толстая блондинка в платье салатного цвета, разрисованном белыми кольцами; мальчуган (лет семи-восьми) в джинсах, тенниске и бейсбольной шапочке нью-йоркской команды «Янки». Генри налил стаканы водой и понес к их столику.

— Вечер добрый, — сказал он. (Джордж тем временем говорил у него за спиной: «Религия — это просто уловка, к которой прибегают одни люди, чтобы подчинить себе других. Знаешь, кто произносит слово „бог“ чаще, чем священники? Политиканы. Факт».)

— Чудесные у вас тут места, — сказал приезжий. Он был рыжеватый, с лысиной посреди головы, и на лысине виднелись веснушки.

— Да, сэр, — ответил Генри. — Лучше этих мест я лично не видал. — Они рассмеялись, хотя и не поняли, в чем шутка. — Других мест я вообще не видал, — пояснил он с некоторым запозданием. — Хе-хе. — Посетители опять рассмеялись.

— Надеюсь, еда у вас не хуже, чем виды, — сказала женщина. — Я умираю с голоду.

Генри ответил, выпучив глаза, слегка волнуясь, как всегда, когда он выступал представителем всего своего края: