Владимир Топорков - Наследство Страница 36

Они выехали в лес часов в десять. Поездка предстояла дальняя – от Осинового Куста до Орешникова кордона километров пятнадцать – двадцать, а лесные весенние дороги известны – каждая ямка наполнилась всклень водой, из земли, как когтистые руки, тянутся коренья, и на них трактор с тележкой трясёт, как на ухабах. Но Степан вёл трактор уверенно, спокойно, и Евгений Иванович, сидя с ним рядом, даже залюбовался таким мастерством – только руки тяжёлые, узловатые на руль положил, и трактор покатился легко и плавно, будто сам, как кот учёный, обходит опасные, наполненные жидкой грязью лужи.

Лес, как в начале зимы, отяжелел от навалившегося снега, спрессованные шапки прижали хвою к земле, но обострённая чернота деревьев подчёркивала, что на дворе весна. Под ёлками, где снег не закрыл землю, уже торчат дрожащие зелёные стебельки первой травы.

Смотрит Бобров через стекло трактора и не узнаёт когда-то знакомых мест. По этой лесной дороге гонял он в молодости на Орешников кордон за поздними грибами, которые называют в его селе «серушками» и «зеленушками». Сейчас сосны вокруг подтянулись, почти небо закрыли, и дорога мрачной, непроходимой кажется.

А может быть, сегодняшнее заснеженное, сумрачное утро виновато?

Хотел он по дороге рассказать Степану о вчерашнем разговоре с Дунаевым, но не решился – какая беседа в тракторе, если грохочет он, как танк на параде.

На лесном кордоне, у похилившегося деревянного домика, напоминающего на клюку опёршегося старика, они увидели заросшего рыжебородого парня, подъехали к нему. Степан заглушил трактор, показал пальцем на лесника:

– Земляк наш, тоже осиновский!

– В лес сбежал? – улыбнулся Бобров.

– Ага. Тоже трактористом работал… Был знаменитым кукурузоводом. Серёга Бочаров.

Бочаров неторопливо подошёл к трактору, сонными глазами разглядывая гостей сквозь залепленные стёкла, но, видимо, узнав выпрыгнувшего из кабины Степана, заорал благостно, как пасхальный колокол:

– О, Степан Иванович, гость дорогой!

Степан тоже обнял парня и, дождавшись, когда выйдет Бобров, представил:

– Хранитель лесных кладов Сергей Бочаров, бывший князь, а ныне трудящийся леса, так?

– Всё смеёшься, дядя Степан, – ухмыльнулся парень. – С чем пожаловали?

Бочаров долго вертел ордер в руках, шевелил толстыми потрескавшимися губами, и Степан не выдержал, толкнул лесника в плечо:

– Ты чего шепчешь, как молитву читаешь? Небось заклинание какое знаешь, а?

– Я размышляю, дядя Степан.

– А чего размышлять, изволь узнать?

– На какой делянке лучше…

– А ты, парень, случайно с нас не натягиваешь? Уж больно долго размышляешь! Раньше ты вроде быстрее мозгой шевелил…

– Опять смеёшься?

– А как ты хотел? Знаю я вас, лесников, деспотов дремучих! У вас такса такая: как хворостинка – так полтинка, как сучок – так троячок.

– Отстал ты со своей таксой, дядя Степан, – серьёзно ответил Бочаров. – Может быть, раньше и было, только прошли те времена, кончились.

Словно обожгли эти слова Боброва. Сколько неприятных моментов сразу вспомнилось… В начале пятидесятых, когда нечем было топить печи в селе, осенью шли осиновские жители в лес, чтобы набрать валежника, «колушек», то есть старой опавшей хвои, наломать сучьев. Впрочем, шли – не то слово, скорее, крались, по-кошачьи стремились проникнуть в чащобу так, чтоб лесник не выследил, иначе неминуемый штраф, а то и таскание по судам. Раза два попадался и он с матерью, но, может быть, только то обстоятельство, что когда-то учила Софья Ивановна туповатого лесника в школе, спасало от громких скандалов.

Пока они договаривались, снег перестал валить, начало раздирать тучи, и округа ожила, наполнилась птичьим гомоном. Будто с небес полилась эта разноголосица, какая-то праздничная симфония оживила лес, влила в душу светлые чувства, и неприятный осадок от прошлых воспоминаний растаял, как дым.

– Ладно, дядя Стёпа, раз на хорошее дело нужно, – проговорил, неторопливо растягивая слова, Бочаров, – поедем к Аксютиному озеру. Там хлысты тридцатиметровые, осенью заготовленные, лежат.

– Ну вот, наконец-то понял, Бочаров. До тебя, как до жирафа…

Они добрались к Аксютиному озеру к обеду. Снежок начал подтаивать и, пока грузили хлысты, Бобров промочил ноги, в сапогах захлюпала вода. Степан собрал сучьев, полил соляркой, и сушняк загудел ровно, как в печи.

– Ну-ка, раздевайся! – скомандовал Степан.

– Так что ж, я по снегу босиком буду ходить? – засмеялся Бобров.

– Сейчас придумаем…

Степан вытащил сиденье из трактора, уложил рядом с костром, потом дубовый коротыш подкатил и предложил:

– Вот такая задача, Женя. Ты садись на пенёк, а ноги на сиденье. Будешь как турецкий святой. А обувь мы твою сейчас рядом с огнём посушим. Слышь, лесной воевода, – он к Бочарову обратился, – тащи больше валежника, пусть горит веселее…

Гудит костёр, играют языки пламени, и блаженная теплота потянула от ног по всему телу. Нет, всё-таки не восхищаться Степаном невозможно. В любой ситуации выход найдёт. Цепко стоит на земле человек, а Дунаев в нём только рвача, стяжателя видит. Об этом и рассказал Степану, когда Бочаров за сучьями ушёл.

Степан сел перед Бобровым на корточки, уставился на огонь, потом неторопливо заговорил:

– Я эти слова от него часто слышу. Будто меня одна выгода на хорошую работу толкает. А ты знаешь, Женя, что я больше всего люблю? Свободу действий, что ли… Ты посмотри, сколько у нас в колхозе начальников. Председатель, специалисты, бригадиров разных полно. И все норовят тебя понукать, как несчастного первоклашку за руку водить, чуть ли не учат в ладошку сморкаться. А разве уважающий себя человек такое может позволить? Я почему настаиваю на том, чтоб свёклу я сам от начала до конца выращивал? Да всё во имя той же свободы, чтоб не меня за руку водили, а самостоятельность дали, дали возможность себя человеком почувствовать…

Бочаров с охапкой сушняка подошёл, добавил в костёр дров, и пламя ещё веселей заплясало. Несколько минут Степан молчал, глядел на играющие языки, а потом сказал:

– Я вот Сергею завидую!

– Это почему ты мне завидуешь?

– Потому что ты в лесу один.

– Скажешь тоже, – ухмыльнулся Бочаров, – в лесу один! Да я тебе скажу, это самое страшное дело – одиночество. Летом в лесу ещё ничего, птицы поют, гомон стоит, как в детском саду, а зимой, когда завьюжит, дороги занесёт – тогда тоска скрипучая. Сосны скрипят, жуть наводят… Я бы прокурорам нашим кару такую предложил: приговаривать к одиночеству. Записать такую статью надо в какой-нибудь закон.

– А сам как же?

– Что ж себя к одиночеству приговорил? – оживился Бочаров. – Вот дожидаюсь, когда вы Дунаева прогоните, тогда я объявлюсь в Осиновом Кусту.

– Долго тебе ждать придётся, – засмеялся Степан, – колхоз-то у нас передовой, и председателя нашего только в президиум сажают.

– Ничего, разберутся, – ответил Бочаров, помрачнев. Когда разгружали около дома хлысты, спросил Бобров у Степана, за что разобижен так Серёга на председателя. Степан усмехнулся, стащил рукавицы, вытер вспотевшее лицо.

– Произволом парня обидел. Он, Серёга, упорный, как бес, в работе был сноровистый, плужил лихо. Жениться задумал, а домишко у него разваливается. Тогда к председателю: «Дай квартиру». Ну, а Егор Васильевич объяснять начал, дескать, как же я тебе квартиру дам, если у тебя дом на правах личной собственности. Серёга ему объясняет: «Этому дому в понедельник сто лет, одна труба торчит, а остальное гнилушки, только в темноте светятся». Дунаев предложил ему: «Ремонтируй». – «А у меня, как у того бродяги, – в одном кармане вошь на аркане, в другом – блоха на цепи». Короче, препирались они долго, а потом Серёга не выдержал, крикнул: «Ну и подавись ты со своим колхозом, лесником стану». Так и ушёл парень.

– Стоящий, говоришь? – спросил Бобров.

– Работящий, ничего не скажешь… В руках всё горит. Да и чему удивляться – видал, какой вымахал. В лесу сосен подобных мало. Только Дунаеву такие не нужны!

– Почему?

– А ему посредственности нужны, чтоб на этом фоне лучше выглядеть. Вот мы с тобой в лесу были – там среди сосен, глядишь, дуб затесался и давит всех своей кроной, солнце загораживает. Вот и Дунаев так норовит.

– Не со злобы так говоришь? – спросил Бобров.

– А мне злиться нечего. Тебе, Женя, откровенно скажу: если у меня в этом году со свёклой не получится, тоже, как Серёга, куда-нибудь на сторону подамся.

– Ну, за тебя мы повоюем!

– Не стоит, Женя!

Возвращаясь на квартиру, думал он о событиях сегодняшнего дня. Ему запомнился и понравился этот лесной великан, чем-то напоминающий могучий дуб, – Сергей. Вот каких работников земля трясёт! Может быть, поэтому она и силу упускает, кормилица, что уходят вот такие богатыри, обретают одиночество как благо, раками-отшельниками расползаются по укромным щелям.