Патрик Нит - Новоорлеанский блюз Страница 36

Честно говоря, слабо верится, что Беа когда-либо обманывала Лика. Разумеется, другие сутенеры до колик смеялись над его попытками стать полноправным членом их клана; особенно веселило их то, что добрую часть своего нелегкого заработка он по требованию Беа тратил на еду, красивую одежду и украшения. А когда Лик и Беа входили в ресторанчик «122», сутенеры перешептывались: «О, вот и сутенерша со своей проституткой!».

Конечно, насмешники-сутенеры не понимали того, что Лик был привязан к Беа — ведь она была его первой женщиной, именно с ней он утратил свою девственность. После месячного флирта Лик привел ее к себе в комнату в пансионе Бетси Слим, и там она оттрахала его так, что он лишь открывал рот, зажмуривал глаза и стонал, требуя еще, еще и еще. После этого Лик следовал за ней повсюду, как собака за тележкой мясника, и делал все, о чем она просила. И так все шло до самой женитьбы.

Известно, что именно в день бракосочетания (в марте 1917 года) Лик увидел оборотную сторону характера Беа, сторону недобрую и буйную. К тому времени они уже переехали из пансиона Бетси Слим в двухкомнатную квартиру на Бэйзин-стрит. Когда они пришли домой после простой церемонии регистрации брака. Лик обратился к молодой супруге со словами:

— Миссис Беатрис Холден! Вроде все прошло хорошо!

— Беа Холден! — повторила она, а потом, рассмеявшись, добавила: — Я не собираюсь подчиняться никакому мужчине.

Но Лик был полон решимости проявить себя настоящим мужем, а потому он строго посмотрел на нее и решительно произнес:

— Теперь ты моя жена, Беа! И будешь, черт возьми, делать то, что я скажу!

— А что это ты повышаешь на меня голос, Лик! Еще никто не говорил со мной на повышенных тонах!

— Это мой дом! — твердо объявил Лик. — А в своем доме, блин, я волен делать все, что захочу!

— Ты никак возомнил себя могучим всесильным негром? Ты решил, что ты кот, добравшийся до сметаны?

У Лика перехватило дыхание. Нет, он не разозлился, он твердо решил показать своей жене, кто в доме хозяин.

— Нет, Беа… — произнес он. Но больше ничего сказать не успел — супруга схватила кухонный горшок и с грохотом расколотила его о голову Лика, отчего он рухнул на пол, как мешок с бобами. Ну разве не прекрасное начало семейной жизни?

Официально Лик и Беа всю жизнь состояли в законном браке. Они так никогда и не развелись, хотя реально их супружество длилось не больше восьми месяцев (и за это время несчастный Лик дважды побывал в благотворительной больнице), изобиловавших жестокими драками, после которых следовали страстные примирения в постели. Так и хочется назвать Лика тюфяком за то, что он так долго терпел подобное к себе отношение. Но еще более соблазнительно навесить на него ярлык «типичного негритоса» за то, что он предпочел «сделать ноги» от своей жены. Но истина, как обычно, намного сложнее, чем лежащие на поверхности факты. Обладая весьма ограниченным жизненным опытом, Лик практически не имел представления ни о том, что такое семейная жизнь, ни о том, что такое любовь, если не принимать в расчет тех чувств, которые он испытывал к маме, бабушке и сестрам. Поэтому нет ничего удивительного в том, что он не мог отличить любовь от сексуального влечения. И нет ничего удивительного в том, что он все еще представлял себе Сильвию — свою сестру! — такой, какой она была в прошлом, хотя сейчас в его подсознании жил образ другой, шокирующей его женщины. И все это время Лик продолжал играть в ресторанчике «122», продолжал расспрашивать о Сильвии всех, имеющих уши, и терпел свою жену, словно будущее уже не сулило ему никаких перемен к лучшему. В конце концов эта комбинация из трех составляющих привела к тому, что Лик был вынужден уехать из Нового Орлеана.

Лик никогда не узнал о том, что лучшие дни Сторивилля закончились задолго до его приезда туда; количество ресторанов и ночных клубов год от года уменьшалось. В конце концов в преддверии Мировой войны армейские структуры, а также администрация военно-морской базы в Новом Орлеане потребовали от правительства закрыть злачные места Тендерлойна (поскольку слишком много солдат и матросов подвергались там опасности). Давление армейского и военно-морского командования возымело действие, и 17 октября 1917 года мэр Нового Орлеана наконец капитулировал и согласился объявить проституцию вне закона. Это произошло в тот самый день, когда Беа Холден обнаружила, что она беременна; а на следующий день Лик услышал наконец кое-что о Сильвии. Да, вот такие зигзаги выдает судьба. А если они кому-то не нравятся, то это вовсе не значит, что их не существует, — надо только получше приглядеться.

Беа, узнав о своей беременности, обезумела от злости. Разве она не делала все возможное, чтобы избежать этого? Она, как учила ее мать, напрягала во время сношения внутреннюю мускулатуру и всегда, как только Лик кончал, стрелой бежала подмываться и делала это со всей тщательностью. Сидя в квартире на Бэйзин-стрит, Беа яростно растирала руками живот, приходя в еще бо́льшую ярость. Конечно, виноват в этом Лик: ему так нравится сжимать ее в объятиях после того, как он кончит. Конечно, виноват в этом Лик и его проклятая сперма, сперма негра из джунглей, которая может оплодотворить женщину даже одним своим запахом. Конечно же, виноват в этом Лик и его громадный член, который проникает в самую глубину матки. Конечно, во всем виноват Лик!

— И будь я трижды проклята, если пойду выскребаться к какому-нибудь уличному шарлатану! — обращаясь к стене, громко кричала Беа.

И в то же время, зная Лика, она не сомневалась в том, что ребенок привяжет его к ней крепче, нежели все ее соблазнительные достоинства. Но сейчас, пребывая в печальном и мрачном состоянии, Беа не была уверена, что ей это необходимо. К тому же Лика может напугать перспектива появления еще одного рта и он перебежит от нее к другой проститутке или отправится на поиски своей сестры, о которой он уже прожужжал ей все уши. Эти мрачные мысли нагнали на Беа такую тоску и такой страх перед будущим, что, когда Лик вернулся домой после каких-то своих дел, она лежала в кровати и ждала его, сжимая в правой руке большой острый нож.

Лик вбежал в квартиру, держа в руках коричневый пакет, наполненный всякими деликатесами; его губы были растянуты в широченной улыбке.

— Что с тобой, моя птичка? — воркующим голосом спросил он, но тут же, в мгновение ока улыбка сошла с его лица.

Беа, выпрыгнув из кровати, бросилась на мужа, сжимая в руке нож. Она не произнесла ни слова, но какой-то первобытный вой, в котором перемешались злость и страх, вырывался из ее горла.

— Ты что, черт возьми! — закричал он, чувствуя, как лезвие ножа скользнуло по его волосам. — Какой бес в тебя вселился?

Беа не отвечала. Она снова замахнулась ножом, и на этот раз он вонзился в бицепс руки Лика. Боль пронзила его, однако он, изловчившись, схватил обезумевшую женщину за запястье, но бешенство придало Беа звериную силу, и Лик не смог удержать ее руку, сжимавшую нож.

— Беа, что на тебя нашло? — закричал Лик, зажимая ладонью рану, из которой ручьем лилась кровь. Ответа не последовало; Беа снова бросилась на него.

— Поганый затраханный негритос! — завизжала Беа.

В то же мгновение лезвие ножа просвистело в миллиметре от его лица. Лик, защищаясь от удара, поднял левую руку, и тут лезвие вонзилось ему в ладонь. Беа пыталась вытащить застрявший нож, а Лик, извернувшись, правой рукой что было силы схватил ее за горло. Беа, отшатнувшись, со всего маху ударилась головой о стену и сразу осела на пол. Лик с трудом перевел дыхание; боль в ладони была настолько нестерпимой, что на глазах выступили слезы.

— Мои губы! — закричал Лик. — Ты специально хотела порезать мне губы?

Лик провел по губам окровавленным пальцем.

— Сука! — с трудом сдерживая себя, выдохнул Лик и, хлопнув дверью, ушел из дома. Не только из дома, но и из жизни Беа Холден.

Ту ночь Лик с милостивого разрешения Бастера Бастера проспал на полу в ресторане «122». Хозяин не спрашивал его, почему он, весь залитый кровью, вдруг появился в заведении — такие раны были здесь обычным делом, а подробности мало кого могли заинтересовать, — и разрешил Лику не играть в тот вечер, что и так было невозможно по причине ранения руки; к тому же его корнет остался в квартире на Бэйзин-стрит, где сейчас находилась его обезумевшая жена. В следующую ночь Лик должен был играть, но он весь день пил и к вечеру был пьян как сапожник.

— Ты не играешь — я не плачу, — изрек Бастер Бастер.

— Так ведь Сторивилль все равно закрывается, — пытался оправдаться Лик (все только и говорили о скором закрытии всех злачных мест в районе). — К тому же у меня и корнета-то нет.

— Так ты что, оставил корнет своей бабе? Я, пожалуй, дам тебе корсет и парик и сам буду твоим первым клиентом, согласен?

— Пусть берет корнет, слава богу, она не порезала мне губы, — горестно произнес Лик и рухнул с табурета у барной стойки. Бастер Бастер покачал головой и отошел от него прочь.