Александр Половец - Мистерии доктора Гора и другое… Страница 36

Наступило 26 января. Первая партия моряков, возвращающихся домой, — их было 70 человек — спустилась на транспортный катер, который почти сразу же отчалил от борта траулера и направился к порту. Спустя несколько часов все отбывающие окажутся в аэрофлотовском самолете на пути в Москву… На борту оставалось всего 16 человек.

— Значит, — рассуждал Михаил, — надзор будет ослаблен, и ночью, под покровом темноты, побег может выглядеть вполне реальным.

Казалось, все было готово. Но какое-то внутреннее беспокойство не оставляло его.

— Чего же я не предусмотрел? — в который раз спрашивал он себя… Чего же еще? Медузы! Эта мысль обожгла его, словно он уже соприкоснулся с их стрекательными нитями. К чему приводит такое соприкосновение Чернов знал: ему приходилось видеть моряков, чьи тела были сплошь покрыты кровавыми волдырями, не позволявшими сделать малейшего движения, чтобы не чувствовать дикую режущую боль. А сейчас был как раз тот самый сезон, когда этими коварными созданиями усеяна, даже покрыта, почти вся прибрежная поверхность воды.

Да, сложившаяся ситуация выбора не оставляла — бежать вплавь было бы самоубийством. Что же оставалось? Оставался аэропорт в Кальяо, оставалась Канада, где самолет садился на дозаправку горючим — вторую по счету. И, разумеется, совершенно исключалась Куба — в Гаване предстояла первая посадка и первая дозаправка авиалайнера.

Ночь, которую Чернов планировал использовать для побега вплавь, отмененного им в последний час, тянулась бесконечно долго. Сон не шел. Михаил вновь и вновь проигрывал в уме возможные варианты бегства, и почти каждый из них таил в себе какую-то опасность, каждый был обусловлен совпадением многих, порою почти нереальных обстоятельств. И в каждом таилась вероятность провала, влекущего за собой не просто отлучение от моря, но куда более скверные последствия для неудачливого беглеца.

Потом пришло утро 28 января. Матросы столпились у трапа, ожидая катера. В их группе играло сразу несколько магнитофонов, кто-то нестройно пытался подпевать словам, терявшимся в огромном и совершенно прозрачном пространстве, поглотившем корабль… Кто-то из начальства расположился неподалеку от матросов — эти явно были навеселе после дегустации корабельного спирта, остатками которого электромеханики потом, во время рейса, будут безуспешно пытаться зачистить и промыть контакты многочисленных реле, покрытых густой морской коростой.

Подошел катер. Матросы погрузились в него, и спустя полчаса вся группа уже садилась в автобус, направлявшийся к аэропорту. Чернов шутил, рассказывал какие-то анекдоты, кому-то помог тащить чемодан, изо всех сил стараясь не показать ребятам, что в действительности творилось у него на душе в эти минуты.

В автобусе раздали авиабилеты. И когда впереди, за огромным, усеянным столбами и вышками пустырем, показалось здание аэропорта, он огромным усилием воли, как бы отрезая себе все возможности перемены принятого им решения, разорвал свой авиабилет — так, чтобы никто этого не заметил — и засунул в темный угол под сиденьем оставшиеся клочки.

Приближался самый ответственный момент задуманной операции: Михаил стал внушать себе, что испытывает сильнейшую боль в желудке. И когда все вышли из автобуса, он настолько вошел в роль, что, как ему казалось, стал действительно ощущать ее приступы. Но… но никто вокруг не обращал на его преломившуюся пополам фигуру ни малейшего внимания. И тогда Михаил бросил на землю сумку и направился во внутренние помещения аэропорта один.

Из этого эпизода, длившегося считанные минуты, но занявшего как будто целую вечность, он запомнил только вытаращенные глаза электромеханика Закревского, его сдавленный то ли шепот, то ли крик: «Миша, ты куда!?» И дрогнувший голос капитана: «Чернов, я за вас больше не отвечаю!» Но тогда до них, видимо, все же не доходил истинный смысл происходящего: скорее всего они понимали это как очередную эскападу подчиненного, которому терять уже нечего и который решил напоследок, перед самым возвращением на родину, выкинуть еще какое-нибудь коленце, чтобы и после увольнения из экипажа оставалось чем-то похвастать перед дружками на берегу.

Едва Чернов вошел в здание, перед ним выросла внушительная фигура представителя советского посольства. Пришлось потерять несколько минут на объяснения, связанные с «болезнью», на ходу придумывая ее подробности. Выглядело все достаточно убедительно, и чиновника этого смутило лишь то, что при таких-то симптомах Чернову разрешили выход в море.

— Как же, — удивился он, — ты прошел медкомиссию?

— Да так, упросил знакомую врачиху выпустить меня в этот рейс.

— А вы понимаете, — перешел на официальный тон «представитель», — что своим ответом вы сами себе закрыли сейчас загранвизу?

Чернов промолчал. Осмотревшая его наскоро, там же, в аэропорту, советская женщина — по-видимому, врач — долго качала головой; и, не придя ни к какому диагнозу, заключила, что симптомы говорят о каком-то серьезном воспалении. Лучшего повода, чтобы проситься в портовый госпиталь, придумать было трудно, и Чернов немедля им воспользовался. Посольский представитель связался по телефону с советской конторой «Совинко», снабжавшей в Кальяо всем необходимым советские же пароходы.

Вскоре появились двое сотрудников этой конторы, они усадили Чернова в легковой автомобиль, и спустя полчаса он находился уже в отдельной палате госпиталя «Сан-Фелипе». Пообещав, что через несколько минут его навестит врач, сотрудники «Совинко» удалились. Времени оставалось в обрез. Чернов вышел из палаты в коридор и, вроде бы заинтересованно рассматривая развешанные на стенах плакаты, стал медленно продвигаться к двери, ведущей к выходу из госпиталя.

Спустившись по лестнице вниз, он отворил последнюю дверь, отделявшую его от свободы. Сердце бешено колотилось, захватывало дыхание. Он осмотрелся и медленно пошел вдоль стен больницы, стараясь не привлекать к себе внимания редких встречных. Потом он пересек мостовую и, уже бегом, забыв обо всякой осторожности, бросился в глубь улиц, ведущих к центру города. Время от времени он переходил на быстрый шаг, а, слегка отдышавшись, опять бежал, блуждая по незнакомым переулкам с незнакомыми названиями и… снова очутился в нескольких кварталах от больницы. Было это настолько похоже на побег Хомы Брута из гоголевского «Вия», что Чернов вслух рассмеялся этой мысли.

— Нервы! Приведи в порядок нервы! — приказал он себе. В карманах его, кроме медицинского паспорта моряка (остальные документы были в госпитале), оставалось около десяти тысяч солей. И на руке — советские часы.

— Доберусь! — решил Михаил и стал искать такси.

Сев в него, путая английские и испанские слова, он объяснил водителю, что направляется к своему другу — американскому консулу, и просил вести машину как можно быстрее.

Шофер оказался понятливым парнем, его старенький «Шевроле» несся по улицам, казалось, на пределе дозволенной скорости и своих технических возможностей. И все же ехали довольно долго.

Добравшись до посольства, Чернов с трудом втолковал водителю, чтобы тот подождал его в машине. Он подошел к дверям посольства и, дополняя немногие известные ему английские слова отчаянными жестами, обратился к охраннику с просьбой пропустить его внутрь или вызвать кого-либо из консульского отдела. Тому, что сказал ему охранник, верить не хотелось: сегодня — выходной, консул будет только завтра…

Вернувшись к поджидавшему его такси, Чернов снял с руки часы и протянул их водителю. Тот удивленно посмотрел на него, что-то затараторил, но часы взял. Машина резко рванула с места и, оставив за собой столбики желтоватой дорожной пыли, исчезла за углом. Михаил остался один.

Побродив по окрестным улицам, он дождался вечера и снова вернулся к консулату. На этот раз ему повезло — охранник сменился, новый оказался совсем молодым парнишкой, проявившим, вроде бы, понимание ситуации — и Чернова впустили в здание.

Здесь ему повезло еще раз — нашелся какой-то сотрудник, неплохо говоривший по-русски. Этому-то уже не надо было ничего объяснять. Кстати, позже он рассказывал Чернову, что незадолго до его побега двое советских моряков просили в этом же посольстве политического убежища. Где сейчас один из них — он не знает, кажется, в одном из южных штатов. Судьбу же второго можно вычислить с весьма большей степенью вероятности: он согласился встретиться с советскими, те показали ему письмо его девушки, умолявшей морячка вернуться к своей любимой. И морячок вернулся…

Итак, к утру следующего дня бывший советский матрос Михаил Чернов уже находился под защитой одной из международных организаций, оказывающих помощь беженцам по всем уголкам нашего многострадального мира.