Эндрю О'Хоган - Взгляды на жизнь щенка Мафа и его хозяйки — Мэрилин Монро Страница 36

Из-за скамейки выскочил самец таксы, чей хозяин присел выкурить сигарету. Пес был мордастый мизантроп похуже Эдмунда Уилсона. Потом к нам подошел красивый доберман, точно сошедший с полотен Эдвина Ландсира.

— Они не знают, кто они и чего хотят, — сказал таксик.

— Ты о ком, шеф? — спросил доберман.

— О них, — ответил такс. — О людях.

— Да брось ты, — сказал доберман. — Я сегодня три ужина слопал — и не жалуюсь. Приятный вечерок. Оставь людей в покое, помилосердствуй. Ты чего такой кислый, дружище?

— Меня хозяйка разлюбила, — ответил я. — Подумаешь, оттяпал кусочек от одного зануды на вечеринке. Верней, от двух. Что тут плохого? Они сами напросились. А она меня за это взгрела. В машине, по дороге домой, принялась говорить, как скучает по своему прежнему псу, Хьюго. Бывший муж увез его жить в Коннектикут.

— Плохо дело, — понимающе сказал доберман. — Когда попрекают бывшими собаками… это ужасно.

— А я знал того, бывшего, — сказал таксик, состроив вялую мину. — Хьюго. Нудный, как неделя на курорте для престарелых. Педант типа. Обожал Ибсена.

— Да ну тебя, Марти! Хорош! — сказал мой приятель. — Не видишь, наш дружок тут страдает. Жалеет самого, себя, как я погляжу.

— Есть маленько, — ответил я. — Моя хозяйка лежала в больнице. Но она замечательная. Смышленая, хорошенькая — прелесть!

— Ну точно, себя жалеешь. Эх, романтика!

— Не говори, — промямлил мордастый такс.

— Классный у тебя акцент, — сказал доберман, лизнув мое ухо и ласково фыркнув. — Помни: ты не один. Я про кусачесть. Только не перебарщивай, а то это отразится на кормежке. Когда кусаешь, надо отдавать себе отчет о последствиях. Помнишь пса кардинала Булей, Уриан звали? Он тяпнул за руку папу Климента VII. И началась реформация. По крайней мере так говорит мой босс.

— Серьезно?

— Абсолютно. Эй, а ты знаком с королевой Англии?

— Нет, — ответил я, — но хозяйка знакома. У королевы миллион корги или вроде того. Признаюсь: мне сегодня грустно. Такие обиды быстро не забываются. Я причинил ей боль. Как думаешь, что мне делать с таким человеком?

— Потерпи, приятель. Мы-то знаем, что люди любят своих собак — даже если пытаются не любить.

— Научись их презирать, — сказал мордастый такс, шагая туда-сюда вдоль забора. — Жизнь в конуре куда привольней. Они нам не друзья. Не верь во всю эту чушь про лучших друзей человека.

— A-а, заткни пасть! — воскликнул мой приятель и повернулся ко мне. — Прости его, он живет с малым, который без конца строит высотные здания. Его хлебом не корми, дай воздвигнуть какую-нибудь громадину. Нервишки шалят — вот и пес туда же.

— Конечно, все пройдет, — сказал я. — Но сегодня я Цитрон, пес под следствием из «Сутяг». Когда-нибудь читал Расина?

— Не-е, — ответил доберман. — Мой хозяин — священник, в церкви Пресвятой Богородицы. Славный малый. Обожает детективы: частные сыщики, все дела. Вряд ли он оценит Расина.

Рядом с песочницей остановилась маленькая уличная кошка.

— Щениада, — сказала она. Ее язычок двигался точно гимнаст, пока она, облизываясь и прядая ушами, читала александрийские строфы:

Однажды каплуна пес с кухни утащил,Судья Данден его в тюрьму сажать решил.Так скрупулезно и умно их честь вещали,Что вмиг присяжные от счастья запищали.В суд привели щенят — вступиться за отца,Но кто, о юный Маф, побьется за тебя?К примеру, это Свифти Лазар может быть,И тайну бытия поможет он открыть.

Лена взяла меня на руки и поцеловала в лоб.

— Ну, Маф, пора баиньки.

— Спокойной ночи, ребята! — крикнул я через плечо. Собаки покивали и принялись дальше обнюхивать землю вокруг скамейки; над сверкающей Ист-Ривер за их спинами разносился гудок одинокого парохода.

Глава двенадцатая

Бульвар Уилшир. На парковке перед закусочной молодой маркетолог расспрашивал людей об их покупательских привычках.

— До покупки машины мы были средним классом, — сказал лысый тип с коробкой жареной курицы в руках, смахивавший на Фила Силверса. Прямо за ним остановился туристический автобус «Грей лайн», и заревом двигателя его слов было почти не разобрать.

— Что? Вы ее не в рассрочку купили? — переспросил юноша с блокнотом.

— Не знаю… Я одно скажу: моя семья с тех пор приобрела несколько машин — и ничего, никто не задавался. Хорошие были машины. Родители купили маленький домик и большую машину в один день.

— Где?

В Пасадене. Отец работал в государственной корпорации по контролю за термитами.

— Они купили машину и дом?

— Да, сэр. Помню, мама с папой повезли нас с сестрами в парк «Ноттсберри фарм», Гоуст-таун, отпраздновать новый дом и новую машину. Знаете город Буэна-Парк? Мы тогда тоже ели курицу.

— Правда?

— Ага, сэр. Правда. И остановились в мотеле, чтоб отпраздновать.

— Вы праздновали покупку нового дома в мотеле?

— Вот именно, сэр. Мой отец служил в армии. ВМС южного района Тихого океана. Потом вернулся в Калифорнию и сказал, что хочет дом, машину и стиралку, — так мы все и купили. И в тот же вечер устроили пирушку. Сели в машину и поехали в мотель с бассейном.

Когда едешь по Уилширу, тебя неизбежно посещают мысли о Римской империи. А может, так бывает лишь летом, когда слой вибрирующего зноя висит над дорогой — прямой дорогой, соединяющей цивилизацию с морем. Лично я думал о винограде. И об оливках. И о крутых парнях в сандалиях. Еще меня не покидало чувство, что влажный день вот-вот может смениться гибелью всего сущего: только не от галльских стрел, а от русских ракет, которые дождем прольются с безоблачного неба на этот жизнерадостный пейзаж. Пальмы подрагивали на припеке. Мэрилин сидела на заднем сиденье длинной черной машины, а я у нее на коленках — мы были веселы и мечтали о курице в кляре.

— Обещаю, больше никакой вредной еды, хорошо, дружок?

— Ты прекрасно выглядишь, — сказал я. То была истинная правда, она и впрямь прекрасно выглядела — в самый раз для музыки и солнца.

— Меня будут фотографировать. Надо избавиться от этих щенячьих складок, которые я отрастила в Нью-Йорке, понял, щеночек?

По дороге к дому на Доэни-драйв она попросила Руди, водителя из компании «Кэри лимузин», остановиться у магазина «Маллен энд Блуэтт» — ей хотелось купить новое постельное белье.

— Грустно покупать белье для себя одной, — сказала она. — Но так уж вышло, Руди. Так уж вышло.

На двери квартиры висела табличка с именем: «Марджори Стенджел». Так звали секретаря Монтгомери Клифта. Мэрилин предстояло начать жизнь заново. В Лос-Анджелесе у нее не было таких горячих поклонников, как нью-йоркский Чарли, таких умных и многообещающих. Коробки с вещами уже доставили, но в остальном квартира была совершенно пуста: только кровать и несколько книжек на подоконнике. Мэрилин положила стопку сценариев на перевернутый ящик из-под фруктов. Жизнь в Нью-Йорке вновь пробудила в ней творческий потенциал, а это не может не радовать, когда все остальное летит к чертям. Так она думала. Мэрилин съела листик китайской капусты, выпила воды и решила заняться кожей.

Ее косметолог занимала две комнаты на бульваре Сансет. Ее звали мадам Рупа, и в ее представлении любое животное, жившее в Голливуде, было ветераном шоу-бизнеса.

— Пусть станцует или споет мне песенку! — сказала она.

— Маф — молчун, — ответила Мэрилин.

— Что, у него совсем нет талантов?

— Думаю, он философ.

— Ах, глупости! Нам нужны танцоры. Актеры! Пусть научится рыдать, как Ширли Маклейн, или говорить, как тот конь из сериала. — В комнате играла музыка — патриотическая песня из фильма «Кабулиец». — Очень красивая мелодия. Это о том, как мы скучаем по далекой родине, — сказала мадам Рупа, смешивая для Мэрилин особую маску из аспирина фирмы «Байер». Она раздавила таблетки в старой ритуальной ступке и добавляла воду, пока порошок не превратился в однородную кашицу.

— «Байер» творит чудеса! — воскликнула мадам Рупа.

— Бог мой, — проговорила Мэрилин. — У нас полно знакомых уродин, которым бы пригодился этот рецепт, правда, Красавчик Мафия?

— Десятки, — ответил я.

— Доктор Крис, например! — сказала Мэрилин и расхохоталась, ложась на кушетку.

— Паула Страсберг, — добавил я.

— Ричард Никсон!

— Миссис Триллинг!

— Артур. Что думаешь, Маф? Артур.

Порой мне бывало очень грустно от того, что она меня не слышит. Мэрилин захихикала: ее глаза сверкали на покрытом белой жижей лице. Она погладила меня по спинке. Она ничего не поняла. Мадам Рупа глазела на нас, стоя у бисерной занавески, и хмурилась: опять ненормальные! Она попробовала нас вразумить, вновь обратив наше внимание на бренчание ситаров, растворявшееся в шуме кондиционера.